Элли робко вошла в темную прихожую, пропахшую табаком и горячим воском. Карререс подтолкнул Элли к приоткрытой двери. Комната была освещена только странной тусклой лампой – присмотревшись, Элли поняла, что это колба, в которой плавают странные оранжевые существа. По полупрозрачным мягким тельцам изредка пробегали фиолетовые искры, существа вдруг начинали метаться, судорожно подергивая щупальцами, а потом снова замирали, испуская мягкие желтоватые лучи. Чуть привыкнув к полутьме и оглядевшись, Элли присела рядом с низким столиком и стиснула коленки, напряженно глядя на доктора.
– Все трясешься, – неодобрительно заметил Карререс. Не включая света, он достал из шкафчика темную пыльную бутылку, пузатый бокал, плеснул густую, почти черную жидкость.
– Выпей, – доктор не глядя протянул вино, налил себе и повернулся. Элли смотрела на лампу, изо всех сил стиснув руки. – Ну?
– Спасибо, я не хочу, – Элли мельком взглянула на вино и снова отвернулась, чувствуя, как опять предательски трясутся губы.
– Давай, не упрямься, – сказал Карререс, и Элли, всхлипнув, взяла бокал. Осторожно глотнула – вино расплескался по телу теплой волной, оставив во рту горьковатый привкус вишни. Элли вытянула ноги и откинулась на спинку дивана, слегка расслабляясь. Карререс встал напротив, покрутил бокал, глядя, как вино расплескивается по стеклу коричневой пленкой. Взглянул на Элли.
– Почему отец называет тебя принцессой? Принцесса чего?
– Я не знаю. Просто папа… он меня очень любит, – невесело рассмеялась Элли.
– Ты знаешь, что он хочет пересадить твой мозг в игуану?
– Не лезьте не в свое дело, – мгновенно ощетинилась Элли, снова подбираясь. – Это глупая шутка…
– Он просил меня помочь.
Элли поперхнулась вином и уставилась в стол, бессмысленно возя пальцем по крошечной капле, едва заметной на темном дереве.
– И вы… согласились?
– Почему бы и нет, – пожал плечами Карререс.
– Да кто вы такой?! – не выдержала Элли.
– Ты хоть раз заглядывала в отцовские бумаги? Хотя бы из любопытства? Хоть раз спрашивала себя – откуда у него взялась такая дикая идея?
Элли покачала головой и судорожно вздохнула, пытаясь подавить очередной приступ плача.
– Ну и как ты собираешься становиться принцессой с такими нервами? – насмешливо спросил Карререс и присел рядом.
– Я не собираюсь… это папина шутка, – сдавленно ответила Элли. Ей не хотелось думать про принцесс и игуан: Карререс сидел слишком близко, и это пугало ее, и еще больше пугало суматошно бьющееся сердце.
– А придется, – ответил Карререс почти грустно и пальцем отвел упавшую на лицо Элли прядь волос. Элли стиснула бокал. Гибель Гая забылась, темный музейный зал, пропахший порохом и кровью, отодвинулся и все больше походил на кошмарный сон, который можно просто забыть, – все растворилось в тепле, волнами накатывающем от Карререса, в чуть слышном запахе большого сильного зверя. Элли замерла, боясь пошевелиться: казалось, одно движение – и доктор встанет, опять начнет расхаживать по комнате, говорить жестко и отчужденно. Карререс усмехнулся, молча стукнул своим бокалом об ее и допил вино.
– Это не шутка, Элли, – серьезно сказал он. Резко вытянул руку – Элли вздрогнула от сладкого ужаса и застыла, подставляя голову. Карререс взъерошил волосы, провел ладонью по щеке. Элли прикрыла глаза, перестала дышать, ожидая, и судорожно дернулась, когда Карререс расхохотался. Мучительно краснея, она попыталась вскочить, но жесткие пальцы доктора сжали ее лицо.
Она снова была в музее, в темноте, раздираемой вспышками пламени. Ритмичный рокот, отдающийся в затылке, страшное, оскаленное лицо Карререса, склонившегося над Гаем, похожим на восковую куклу. Густой страх, подступающий к горлу. Голос, как удар кнута, как удар натянутого до звона и лопнувшего наконец каната. Огненные блики на влажной коже, танец, освещенный кострами, в горячечном поту, запах крови, щекочущий ноздри, и губы изгрызть в кровь, царапать щеки под грохот барабанов, биться в горячей пыли и кричать, добровольная жертва чудовищным богам, кровь на каменном ноже, кровь на изорванном свитере. Ужас, невыносимо сладким жаром обдающий спину, безумие и вой, долгожданное погружение в древнюю тьму…
Бледный свет. Взгляд Карререса, внимательный и довольный, пустой графин в сильной руке. Мокрая холодная одежда… нет, простыня, по которой расплывается пурпурное пятно.
– Вино-то зачем было переворачивать? – спросил доктор. Элли засмеялась и завозилась, отодвигаясь с мокрого.
– Сколько времени? – спросила она, потягиваясь.
– Около двенадцати.
– Папа меня убьет, – весело сказала Элли, свесилась с кровати и вытащила из-под нее джинсы.
– Нет, он просто поторопится с пересадкой в игуану, – ответил Карререс. Элли вскинула на него глаза и испуганно прикусила губу, увидев, что доктор абсолютно серьезен.
– Но ведь ты не станешь ему помогать? – тихо спросила она.
– Он и без меня прекрасно справится, – ответил Карререс, – господин Нуссер просто хотел подстраховаться.
Кое-как одевшись, Элли присела на краешек кровати, теребя рукава блузки и глядя в пространство. Как же так, думала она. И ты меня отпустишь? Просто отправишь домой? Помоги мне, хотелось закричать ей, но она не могла произнести ни слова. Как наяву представился отцовский футляр с хирургическим инструментом. Элли загнанно взглянула на Карререса. Доктор молча курил, и с каждым клубом дыма тишина в доме давила все сильнее.
– Мне надо идти, – выдавила наконец Элли и едва не подпрыгнула от пронзительного гудка, донесшегося с улицы. Выглянув в окно, она увидела у калитки зеленый огонек.
– Я вызвал такси, – объяснил Карререс, и Элли зажала рот ладонью, чтобы не расплакаться.
– Пока, – сдавленно пробормотала она, бросилась к выходу и задергала ручку двери.
– Я не прекрасный рыцарь, Элли, – сказал Карререс, помогая ей открыть. – Я всего лишь тюремный врач.
Глава 8
Мелкая морось шелковой вуалью дрожала в свете фонарей, оседала сверкающими каплями, сливалась в ручейки и с нежным журчанием стекала сквозь решетки в катакомбы под Клоксвиллем. Синяя плесень, покрывавшая стены, жадно впитывала влагу и начинала светиться бледным фосфорическим светом. Гнилой подземный туман жадно глотал звуки, пережевывал и выплевывал глухим эхом. Растревоженные, из затопленных щелей выползали крупные многоножки, скользили по камню ожившим обрывком грязной бахромы и срывались в озеро-колодец на перекрестье двух туннелей. Вокруг бьющихся в воде насекомых вдруг возникали смоляные воронки; из них всплывали неведомые твари, распахивали бледные пасти, полные кривых зубов, и уходили в глубину, оставив лишь расходящиеся круги.
Ти-Жак метался по узкому берегу. Он потрясал костлявыми кулачками, склонялся над водой, освещая ее тусклым налобным фонарем, и, опасливо балансируя на одной ноге, полоскал сапоги. По маслянисто-черной поверхности шла рябь, и карлик с жадной надеждой смотрел на исчерканную метками рейку, уходящую под воду. Но как он не баламутил подземную реку, волны не захлестывали заветную медную полоску, и Ти-Жак вновь принимался бродить по скользкому бетону.
– Это он, он! – вскрикивал карлик. – Не понимаю… Как он узнал…
Ти-Жак все бормотал и заламывал руки, когда по влажным стенам запрыгал смутный отблеск, и послышались торопливые шаги. Ти-Жак замер, настороженно всматриваясь в темноту, погасил фонарь и вжался в стену. В проходе, освещенная жестяной керосиновой лампой, появилась женщина, закутанная в пестрые шерстяные лохмотья. Длинные черные волосы, лишь слегка тронутые сединой, двумя толстыми косами обрамляли темное лицо, – красивое, если б не застывшая гримаса горького упрямства, искажающая резкие черты.
Отчаяние на лице карлика сменила равнодушно-насмешливая маска. Дождавшись, пока женщина подойдет поближе, он бесшумно выступил из тени.
– Пришла посмотреть на лот, Беглая? – негромко спросил он. Женщина тихо вскрикнула, отшатнулась и близоруко прищурилась. – Вода прибывает, – продолжал Ти-Жак, довольный эффектом. – Осталось всего ничего. Мои ребята уже латают паруса.
– Скоро уже триста лет, как вы латаете эту гниль, – сердито ответила Беглая. – Пора бы понять, Ти-Жак: вам не выбраться отсюда, как бы ты не пялился на метку…
– Можно подумать, ты пришла сюда просто прогуляться, – ехидно сказал карлик и вздохнул. – Вот увидишь, на этот раз мы сможем проскочить. До самого побережья… а там… – Ти-Жак снова вздохнул, кривя губы в неумелой улыбке. Потом встряхнулся, и его лицо стало хитровато-слащавым. – Ты бы поплыла с нами, Беглая?
– Не зная дороги, мы погибнем, любезный Ти-Жак, – ответила та. – Может быть, мы даже смогли бы дойти до побережья. Но проскользнуть между струями тумана… пробраться сквозь мангры… Мой муж едва не потерял голову, когда по глупости забрел туда.
– Почему же – едва? Потерял, – вставил карлик.
– Мы познакомились на кухне, Ти-Жак, – снисходительно напомнила женщина и продолжала, чуть хмурясь: – Найти русло в великих болотах… не разбиться о рифы в… – Ти-Жак слушал, затаив дыхание. Заметив азартный блеск в его глазах, женщина усмехнулась. – И не надейся. Я действительно не помню дорогу.
Глаза карлика погасли, и он вновь поболтал ногой в воде. Потом заговорил вкрадчиво, почти умоляюще:
– Подумай, Беглая. Смотри – вода прибывает. Смотри – до медной полоски, указанной капитаном, остался всего фут – за те годы, которые мы здесь живем, вода ни разу не поднималась так высоко. Представь, Беглая: ты на палубе, и вокруг только море. Ты вспомнишь. Я уверен – как только мы выйдем в море, ты вспомнишь.
– Ты же знаешь, что я уже пыталась однажды. А ведь я тогда была моложе, и до острова было ближе, много ближе…
– Это Клаус тянул тебя назад!
– Неправда. Я забыла дорогу, Ти-Жак. А потом – зачем тебе я? Или ты наконец протрезвел и перестал верить во всякие глупости? У тебя же есть капитан.
– Если бы! – заверещал карлик. Слащавая маска разом слетела с него, и лицо перекосилось от злобы и страха. – Капитана больше нет. Капитана больше нет!
– Что, все-таки протух? – равнодушно спросила Реме. – Как тебе не повезло.
– Ты… – Ти-Жак сжал кулаки и застыл, пораженный какой-то мыслью. – Ты поднималась сегодня, Беглая? – вкрадчиво спросил он.
Реме усмехнулась, глядя Ти-Жаку в глаза, и покачала головой. Отвернулась, собираясь уходить. Ти-Жак подскочил к ней и, придушенно взвизгнув, вцепился в бахрому шали. Брезгливо морщась, Беглая принялась отдирать костлявые синюшные пальцы и закричала от злости и боли, когда карлик в бешенстве впился зубами в ее руку. От оплеухи Ти-Жак покатился в сторону и едва не упал в воду, в последний момент уцепившись за край. Похоже, удар слегка отрезвил его. Бочком перебравшись подальше от разъяренной женщины, он присел на корточки, потер щеку, и вдруг злобно рассмеялся.
– Так даже лучше, – наконец выговорил он. – Он в городе, и он будет искать Капитана… Берегись, Беглая! Тебе придется туго, когда он поймет.
– Кто – он? – подняла бровь Реме.
Шепотом, дергая лицом и вытягивая губы в трубочку, Ти-Жак прошептал имя.
– Так вот почему ты засуетился… – Реме невольно поежилась, стянула шаль на груди, и карлик вновь расхохотался, брызгая слюной.
– Что, не знала, кому перешла дорогу? Ты станешь такой же, как мы, и он будет смеяться над тобой так же, как посмеялся над нами!
– Когда-то ты сам любил посмеяться, – заметила Реме. Карлик помрачнел.
– Любил, – кивнул он. – А ты всегда была обидчива, Беглая… Беглая! От него не сбежишь, нееет…
Глава 9
Негромко стукнула дверь в аптеку. Клаус бросился вниз, распространяя коньячный запах и теряя на ходу туфли. На последней ступеньке он задержался. С силой провел ладонью по лицу, будто стирая отчаяние и ужас, выпрямился, грозно встопорщил усы и медленно вышел навстречу дочери.
– Где ты была? – прорычал аптекарь.
Элли молча сбросила туфли и, шлепая мокрыми ногами, доковыляла до стоящего под вешалкой стула, на котором никто никогда не сидел. Смахнула с него два зонтика и отцовский берет, присела, подложив под себя ладони. Мокрые волосы липли ко лбу крысиными хвостиками, с них стекали струйки воды, заливали глаза, пробирались по щекам ко рту, и Элли то и дело моргала и машинально проводила языком по губам, избавляясь от капель. Клаус, озадаченный молчанием дочери, протер очки полой халата и снова нацепил их на нос.
– Да ты вся промокла! – воскликнул он, разом растеряв всю суровость. – Немедленно переоденься, а я пока налью тебе бренди.
Он затопал вверх по лестнице, пыхтя и отдуваясь. Помедлив, Элли поднялась и побрела следом.
– Я была у доктора Карререса, – проговорила она, остановившись у раскрытой двери кабинета.
– И не забудь надеть шерстяные носки, – крикнул Клаус через плечо. – Что?! – он резко обернулся, расплескивая коньяк, и уставился на дочь. Элли откашлялась.
– Я была у доктора Карререса, – повторила она.
– Что ты делала у него так поздно? – обалдело спросил Клаус.
– Ну па! – покраснела Элли. Аптекарь внимательно вгляделся в лицо дочери. Блестящие глаза, раскрасневшиеся, горящие щеки, мокрые волосы спутаны; губы припухли, будто искусанные. Потупившись, Клаус принялся перебирать бумаги, лежащие на столе.
– В конце концов, это твое дело, – буркнул он и смущенно прочистил горло. – Надеюсь, он… эээ… не обижал тебя?
– Что ты имеешь в виду? – хихикнула Элли и вдруг всхлипнула. Клаус с ужасом посмотрел на дочь и побагровел.
– Да как он посмел! Этот древний старик…
– Старик? Мне показалось, что он вполне в неплохой форме, – зло рассмеялась Элли, размазывая слезы.
– Элли Бриджит Нуссер! – потрясенно одернул ее Клаус. – В конце концов, ему почти триста лет, если не больше… – пробормотал он. Элли фыркнула.
– Знаю, – и, зажмурившись от собственной наглости, добавила: – Всегда мечтала переспать с кем-нибудь легендарным.
– Прекрати наконец! – Клаус грохнул кулаком по столу. Налитый для Элли стакан с бренди подпрыгнул и накренился, заливая бумаги; аптекарь подхватил его и осушил залпом, не чувствуя вкуса. – Все. Иди к себе и ложись спать. Видеть тебя не могу, ведешь себя как… как… И не смей никуда уходить завтра! Чтоб носу не высовывала!
– Домашний арест? – ехидно спросила Элли.
– Да, домашний арест! – загремел Клаус. – А с этим… чудовищным типом я поговорю.
– Только будь повежливее, а то он раздумает помогать тебе с операцией, – Клаус застыл, потрясенный, И Элли зло рассмеялась: – Что, думал, я не знаю? Ненавижу эту чертову ящерицу!
– Это Карререс тебе сказал?! Да он сумасшедший! Это какой-то антинаучный бред!
– Что – это? – вкрадчиво спросила Элли.
Они замерли, глядя друг на друга с испуганным возмущением. Наконец аптекарь опустил глаза, побарабанил пальцами по столу. Вытащил из ящика бутылку, налил два стакана, протянул один дочери:
– Выпей все-таки, а то простынешь…
Обхватив стакан ладонями, Элли с ногами забилась в кресло и свернулась в клубок. Они пили молча, настороженно поглядывая друг на друга и поспешно отводя глаза, едва их взгляды пересекались. Иногда Элли тихо всхлипывала, и тогда Клаус гримасничал, как от зубной боли. Тишина в кабинете становилась все гуще. Аптекарю начинало казаться, что скоро воздух станет настолько плотным, что раздавит их – или взорвется. Страшно было нарушить хрупкое перемирие неосторожным словом; еще страшнее – погружаться в это вязкое молчание.
Элли судорожно вздохнула, залпом допила бренди и безвольно уронила руки на колени.
– Знаешь, сегодня вечером заходил Гай, просил чего-нибудь тонизирующего, – принужденно заговорил Клаус. – Я дал ему сироп лимонника – как ты думаешь… Элли? – он схватил страшно побледневшую Элли за локоть, но она уже пришла в себя и раздраженно вырвала руку. – Да что с тобой?!
– Когда – вечером? – спросила она.
– Не помню, – отмахнулся Клаус. – Знаешь, он как-то…
– Папа. Постарайся вспомнить. Это очень важно.
– Довольно поздно вечером, – пожал плечами аптекарь. – И вел себя престранно. Совершенно невежливо… – Клаус вдруг всплеснул руками. – Он что, все знает? Он же лучший приятель Герберта…
– К черту твоего Герберта.
– Но, дочь, ты же хотела выйти за него замуж…
– Это ты хотел выдать меня за него.
– Что за чушь, – Клаус подбросил монету, сжал ее в кулаке и вдруг оживился: – Но, значит, тогда я не собирался пересаживать тебя в игуану!
– Да это одно и то же! – взорвалась Элли и выпрыгнула из кресла.
– Немедленно вернись! – заорал Клаус, бросаясь следом.
Споткнувшись, он едва удержался за перила и остановился, хватаясь за сердце. Каблуки Элли дробно простучали по лестнице. Грохнула дверь, жалобно зазвенели потревоженные склянки в аптеке…
Клаус грузно осел на ступеньку и спрятал лицо в ладони.
Глава 10
Город засыпал. В окнах гас свет, фонари горели через один, и ни одна машина не проезжала мимо – не говоря уже о такси. Тишину нарушал лишь монотонный шелест дождя. Герберт, прихрамывая, брел по пустой улице. Растянутая днем лодыжка болела, он промок, промерз и скрипел зубами от раздражения и усталости. Проклятые катакомбы нарушили все планы срочной работы, пришлось допоздна метаться между изуродованным котлованом и никуда теперь не годными чертежами. Теперь Герберт мечтал лишь о том, чтобы выпить чаю и упасть в кровать.
Узкие цементные ступеньки, ведущие к крыльцу, скрывались в тени козырька, и Герберт чуть не споткнулся об скорчившуюся под дверью темную фигурку. Чертыхнувшись, он отступил на тротуар. Человек на крыльце мерно раскачивался; Герберт различил жалобное поскуливание. К досаде на неожиданную помеху примешался смутный, темный страх. Инженер нагнулся и сердито тряхнул сидящего за плечо. Тот всхлипнул в последний раз и затих. Герберт дотянулся до выключателя, и тусклая лампочка залила крыльцо пыльным светом.