Он захлопнул «Романсеро», потянулся и хмыкнул, заметив на полу зеленую пушистую резинку. Вспомнил, как стянул ее с волос Элли и небрежно отбросил в сторону. «Да понял я уже, давно понял» – с улыбкой пробормотал он в пустоту. Решив вернуться в Клоксвилль, он сам не знал, что собирается делать – восстанавливать лабораторию? Искать следы беглой команды Брида? И то, и другое было бы бессмысленным. Просто появилось однажды желание вернуться в ненавистный город, где когда-то рухнула надежда на спасение, – и за несколько лет стало невыносимым.
Карререс с трудом сдержал смех, когда, едва выйдя из поезда, наткнулся на Ти-Жака, выряженного в железнодорожную форму. Доктор предполагал, что пираты застрянут в Клоксвилле, но не ожидал найти их так скоро. Впрочем, это был всего лишь хороший знак, не больше: без своего капитана команда была беспомощна.
Коренастый усач, залегший на вокзальном газоне, заинтересовал доктора намного сильнее. Нехитрые расспросы помогли узнать имя этого эксцентрика. Вскоре Карререс навестил его аптеку – и почти не удивился, увидев за прилавком девушку с мучительно знакомыми чертами. Колибри снова носилась над палубой. Вымечтанная, невозможная земля вновь появилась на горизонте, и запах вина превращался в привкус забродившей падалицы и густой зелени волшебного острова, – еще немного, и, может быть, бриг с черными парусами вынырнет из тумана и бросит якорь в тихой бухте.
Карререс взглянул на часы. Четыре утра. Мертвое время. Безвременье, черная дыра в ткани бытия. Любой звук – слишком громок, любое движение – грубо, любой свет – неуместен. Один на один с темнотой. Один на один – с сомнениями, усталостью, застарелой болью, задушенным страхом. Время всматриваться расширенными зрачками в непроглядную бездну. Время, когда некуда и не к кому идти. Пауза в жизни, которую – хочешь, не хочешь, – а придется выдержать до конца.
Впрочем, даже провалы во времени можно коротать по-разному, и Карререс достаточно долго прожил в Клоксвилле, чтобы найти здесь свой способ. Накинув плащ, он вышел из дому. Уличные фонари погасли, над Клоксвиллем висел туман, припахивающий водорослями, и казалось, что мостовая вот-вот превратится в неподвижную ледяную воду. Карререс аккуратно придержал дверь, чтобы, не дай бог, не хлопнула, и поморщился, когда тишину нарушил проскрежетавший в замочной скважине ключ.
Идти было всего полквартала. Вскоре Карререс подошел ко зданию, такому же мертвому на вид, как и вся остальная улица. Дверь в полуподвал под неразличимой в темноте вывеской бесшумно раскрылась, обдав приглушенным светом и мягким теплом. Усыпанный опилками пол поглотил звук шагов. Лысый толстяк за барной стойкой, потревоженный сквозняком, медленно поднял руку в приветствии.
Здесь не принято было шуметь. Здесь вообще мало разговаривали, и тишину нарушал лишь блюзовый шепоток из скрытых за стойкой колонок. Несколько столиков были заняты – за ними дремали тени без пола и возраста, сгорбленные под тяжестью ночной тоски. Совсем недавно здесь над чашкой остывшего чая просиживала ночи напролет Пэт Кэрриган, слушая глухой прибой в себе и не находя ни смелости, чтобы поддаться ему, ни сил, чтобы перестать слышать. «В этом городе слишком многие боятся спать по ночам, – говорил хозяин «Четырех часов». – Я сам боюсь. Поэтому я закрываюсь только после рассвета. Если вдруг ночью поймешь, что прямо под твоей кроватью – бездна, пол покажется слишком тонким, и не к кому будет идти, – у меня открыто».
Карререс присел у стойки рядом с грузным работягой, подпершим голову над кружкой пива, и украдкой огляделся, будто ожидая увидеть призрак старой контрабандистки.
– Как всегда, доктор? – негромко спросил бармен. Карререс кивнул. Бармен налил в рюмку текилу, добавил куантро и поджег. Синее пламя расплескалось по краю стекла и поднялось над поверхностью правильным прозрачным конусом – лишь верхушка плавно колебалась на легком сквозняки. Закипел в ложке тростниковый сахар и закапал карими пузыристыми леденцами. Бармен погасил пламя, быстро провел кусочком льда по краю рюмки и подвинул Каррересу. Тот выпил горячую жидкость одним глотком и прикрыл глаза, ловя послевкусие.
– И чего только люди не придумают, – хмыкнул рабочий и шумно отхлебнул пива.
– Это еще что, – махнул рукой бармен, – китайцы настойки на змеях делают, и ничего. Прям в бутылку гада засунут, и рады.
– Так то китайцы… Они, может, и рыб в водку суют?
Бармен пожал плечами. Карререс поставил рюмку на стойку и медленно закурил, чуть повернув голову в сторону любителя пива.
– Я на экскаваторе работаю. Так вчера вход в катакомбы раскопали, а там – банка с рыбиной, – объяснил тот. – Инженер наш загорелся. Старинная, говорит. Сразу в музей потащил. Так я подумал: может, какой китаец заначку сделал на черный день, то-то смеху…
– Вряд ли, откуда у нас китайцы, – вяло ответил бармен и отвернулся к доктору. – Повторить?
Карререс покачал головой и выбил недокуренную трубку. Рабочий все бормотал: «вот смеху, а?», – но по его лицу заметно было, что смешного он здесь видит мало. «Где копали-то?» – тихо спросил Карререс. «Фабрика, фабрика на Пороховом», – ответил водитель, глядя сквозь доктора, и подвинул бармену опустевшую кружку.
Карререс уже вставал, когда дверь скрипнула, впустив с улицы клуб холодного, пахнущего болотом тумана, и в бар вошли двое. Хозяин прищурился, разглядывая в полутьме парочку, и озадаченно крякнул. Секунду он колебался; но потом, видимо, решил, что новые посетители вполне безобидны, несмотря на всю свою нелепость. Лицо бармена разгладилось, и на нем проступило сочувствие. Карререс едва не рассмеялся: все складывалось удивительно удачно. Он отодвинулся в тень, заново набил трубку и приготовился наблюдать.
– Сиди здесь, – донесся сердитый девичий шепот. Взъерошенный мужчина деревянной походкой приблизился к угловому столику и обрушился на стул. Девушка подошла к стойке. Она задирала голову, всем своим видом показывая: ничего нет странного в здоровенном мокром свитере, из-под которого торчат голые, покрытые мурашками ноги, и драных, заляпанных уличной грязью кроссовках. Она с вызовом поглядела на экскаваторщика, плюхнулась на соседний табурет и громко шмыгнула носом. Бармен предупредительно наклонился к ней, с преувеличенной готовностью отставив стакан.
– Два кофе. Двойных, – девушка вцепилась в стойку. – И что-нибудь поесть.
– Две яичницы с беконом? – предложил бармен. Девушка быстро покосилась на своего спутника, и в ее глазах мелькнула тоска.
– Одну, – она покусала губу и нахмурилась. – Или две?
– Подумайте пока, – бармен с каменным лицом повернулся к кофейному аппарату. Громко зашипел пар. Девушка снова обернулась к своему спутнику, жестами изобразила еду и скорчила вопросительную рожицу. Мужчина не отреагировал. Он так и не пошевелился ни разу с тех пор, как сел за стол, и больше всего походил на груду тряпья, небрежно наваленную в углу. Девушка с досадой махнула рукой и отвернулась.
– Перебрал твой дружок, – сочувственно заметил с интересом следивший за всей этой пантомимой экскаваторщик. Девушка возмущенно фыркнула.
– Одну, – подсказал Карререс, выдвинувшись из тени. Девушка тихо вскрикнула, взвившись над табуреткой. Тень радости скользнула ее по лицу и исчезла, сметенная злостью и испугом. Она с бешенством уставилась на доктора.
– Вы! – воскликнула она, задыхаясь. – Вы… – она мучительно подбирала слова, исходя ядом и едва не шипя.
– Ну куда ему яичницу, Элли? – продолжал Карререс, как ни в чем не бывало. – У него же ни один орган не работает, скоро разлагаться начнут…
Элли быстро взглянула на своего спутника и передернулась, но снова задрала нос и, глядя куда-то на верхние полки, заставленные разноцветными бутылками, процедила:
– Спасибо за консультацию, доктор. А теперь оставьте меня в покое, я хочу выпить кофе.
Карререс повертел в пальцах будто из ниоткуда взявшуюся рюмку с текилой, улыбнулся:
– А что ты будешь делать потом?
– Пойду домой.
В ответ Карререс лишь ехидно приподнял брови. Не выдержав, Элли обмякла, оперлась о стойку и спрятала лицо в ладонях. Бармен отвел глаза, делая вид, что полностью поглощен стаканами. Тревожно шевельнулся в углу Гай и застыл, остановленный взглядом Карререса.
…Зомби тяжело ворочался под ногами, шипел сквозь зубы и путался в полах куртки. Наконец он сел, осторожно потрогал скулу; Элли склонилась над ним, готовая ударить снова. «Ты чего, это же я, Гай…» – плачущим голосом пробормотал он. «Ты же умер», – прошептала Элли. «Ну не знаю…» – Гай с трудом поднялся, попытался отряхнуться и махнул рукой. «Не знаю, – повторил он, – денек сегодня выдался – не бей лежачего…» Элли нервно хихикнула. «Я пойду?» – осторожно спросила она. Гай по-прежнему загораживал ей путь, и было страшно даже попытаться обойти его.
Собравшись с духом, она все-таки сделала маленький шажок и снова замерла. «Конечно, конечно, – закивал Гай, будто очнувшись. – Пойдем». «Куда?» – шепотом спросила Элли, и Гай растерянно заморгал. Они помолчали, оторопело глядя друг на друга. Снова заморосило; Элли ошарашено посмотрела на кроссовок, до сих пор зажатый в руке, и кое-как напялила его обратно. «Сейчас бы присесть где-нибудь, чаю выпить…горячего…» – жалобно пробормотала она. «Здесь где-то круглосуточный кабак есть», – откликнулся Гай.
Всю дорогу Элли взахлеб рассказывала, как пришла с доктором в музей, как тот не стал вызывать полицию, как страшно было смотреть на лужу крови, как у нее случилась истерика, обернувшаяся провалом в памяти. «Ну ты же совсем мертвый был, – повторяла она. – Ты и сейчас, Гай, только не обижайся, но какой-то ты не такой». «Ну, не знаю, – однообразно отвечал Гай. – Денек сегодня выдался тяжелый, это точно». Ноги у него заплетались, он зябко передергивался и все норовил навалиться Элли на плечо. От него шибало мокрой одеждой и порохом. «И ты ничего не помнишь? Совсем ничего?» – спрашивала Элли, отстраняясь и хватая Гая за рукав, когда того заносило на повороте. Зомби лишь пожимал плечами. «Да перестань за меня хвататься, – она снова отпихивала Гая, пытаясь его выровнять, – я все равно тебя не удержу, упадем оба в лужу, как дураки…» «Вот оно!» – наконец воскликнул Гай и устремился к неприметной двери в полуподвал. Элли еле успела поймать его за пояс, когда Гай, запутавшись в ботинках, едва не рухнул носом на мостовую.
За этими дурацкими заботами Элли удавалось не думать о том, что она, совсем недавно – самая обычная и вполне благополучная девушка, теперь почему-то разгуливает по ночному городу в компании живого мертвеца. Послушная дочка – прячется от отца в ночном баре. Привыкшая к уюту и покою – мечтает лишь о чашке кофе, чтобы согреться и прийти в себя… «Давно пора», – прозвучал под черепом ехидный мужской голос, и Элли, не отнимая ладоней от лица, нервно покосилась на Карререса. Пальцы доктора беззвучно выстукивали какой-то сложный ритм, вплетая его в шершавое гитарное соло из колонок. Вот, еще и голоса в голове. И все – оттого, что ее угораздило влюбиться?! Элли всхлипнула и потянулась за салфеткой.
– Да что ж это такое происходит?! – прошептала она.
– Ну наконец-то! – воскликнул доктор. Элли недоверчиво подняла голову. Карререс с хлюпаньем раскуривал трубку, и вид у него был страшно довольный.
Глава 12
Клаус не помнил, сколько просидел на ступеньках с тех пор, как удрала Элли. Сначала он надеялся, что дочь вот-вот вернется. Любой звук казался скрипом открывающейся двери. Каждый шорох заставлял вздрагивать, и сердце начинало тяжело и больно толкаться в ребра. Теперь оно лишь глухо ныло, и аптекарь машинально растирал грудь. В какой-то момент он нащупал в кармане халата монету, долго вертел ее в руке, но так и не придумал, как и о чем спрашивать. Мыслей не было. Гнев и страх затихли, оставив лишь отупляющую усталость, так что не было сил хотя бы встать и перебраться в кровать.
Телефонный звонок грянул в тишине, как сигнал пожарной тревоги. Клаус взвился – откуда только взялись силы – и опрометью бросился в комнату Элли, к ближайшему аппарату. Трубка вывалилась из трясущихся рук, с грохотом ударилась об стол, и аптекарь подхватил ее, в один миг облившись холодным потом от мысли, что хрупкий механизм разлетелся вдребезги.
– Алло, алло, – просипел он.
– Господин Нуссер? Извините, что звоню так поздно. Я хотел поговорить с Элли, – пробормотал Герберт.
– Ее нет дома, – выдавил Клаус и вновь похолодел: все это время у него теплилась подспудная надежда на то, что Элли ушла к Герберту, и, значит, с ней все более-менее в порядке. – Почему ты звонишь так поздно? – крикнул он. – Ты видел ее сегодня?
– Да, – растерянно ответил Герберт. – Я думал, она пошла домой…
У Клауса потемнело в глазах. Он тяжело опустился на диван, смахнув стоящую рядом с телефоном вазу с цветами. В нос ударила болотная вонь. Пока Герберт сбивчиво рассказывал о появлении Элли и вслед за ней – Гая, Клаус подбирал размокшие скользкие стебли и раскладывал их на столе, едва соображая, что делает.
– Ну и запах, – пробормотал он.
– Что? – переспросил Герберт, прерванный на полуслове.
– Я уронил цветы, которые ты прислал Элли. Пахнет.
– Но я не присылал цветов.
– Присылал. Целый веник оранжевых хризантем, мальчишка-курьер едва не надорвался, пока дотащил их, – брюзгливо ответил Клаус. – Глупо теперь делать вид, что ты тут не причем.
– Но я действительно… Ладно, – оборвал сам себя Герберт. – Это не важно…
Клаус подобрал последний цветок. Разговор складывался как-то странно. Ладно он сам – Клаус понимал, что попросту боится идти на поиски дочери. Страшно было не найти ее. Найти и вновь заглянуть в полные ярости и обиды глаза – еще страшнее… Но Герберт? Клаус подозревал, что парень о многом недоговаривает, будто бы тоже сильно напуган… Напуган чем?
Стебли хризантем пачкались зеленой слизью, и аптекарь машинально обтер пальцы об халат. Под руку снова подвернулась монета, и Клауса осенило. «Рассказать? – быстро пробормотал он. – Орел – да, решка – нет».
– Что? – переспросил Герберт. – Я вас не расслышал…
Клаус досадливо сморщился и отвел трубку от уха. Бросил монету на стол. Орел.
– Алло… алло… Я вас не слышу, господин Нуссер, – бубнил Герберт. Клаус уже поднес трубку к уху, но вновь заколебался. А вдруг монета не калиброванная? С другой стороны, с чего бы ему таскать в халате обычные деньги…
– Герберт, – торжественно произнес Клаус в трубку. – Выслушай меня внимательно. Я должен рассказать тебе очень важные вещи.
А все-таки монета не проверенная. Клаус набрал побольше воздуха и вдохновенно начал:
– Ты, мой мальчик, может, не знаешь, но дело в том, что мать Элли страдала болезненной страстью к бродяжничеству. Однажды она, представь себе, даже ушла в джунгли. Обнаружив пропажу Реме, туземцы обратились ко мне. Я в те годы был отличным ходоком и следопытом. На третьи сутки нагнал беглянку и вернул домой… Не знаю, что случилось бы, если б мне это не удалось. Бедная Реме наверняка погибла бы в сельве. Вскоре после этого случая я сделал ей предложение, и она, конечно, согласилась. Но, как ты, наверное, знаешь, эта тяга в конце концов заставила Реме сбежать из Клоксвилля. Нет, она жива, – оборвал он попытавшегося что-то вставить Герберта. – Несомненно, она просто уехала куда-то, где я не смог ее найти. Я смирился с потерей. Но дело в том, что это душевное расстройство передалось по наследству Элли. Поэтому, мой мальчик, я всегда так строго следил, чтобы она возвращалась домой вовремя и вообще не отлучалась надолго…
Клаус перевел дух. Это была самая легкая часть, версия, многократно отработанная на самой Элли, и, судя по нетерпеливым «угу» в трубке, понаслышке известная и Герберту.
– Я задумал сделать маленькую операция, которая бы навсегда излечила ее от попыток сбежать куда глаза глядят, – продолжил аптекарь, тщательно выбирая слова. – Маленькая, совсем безвредная операция, изобретенная одним гениальным нейрохирургом. Он согласился помочь – не думай, я еще не сошел с ума, чтобы делать это самому, хотя уверен, у меня бы получилось. Все было готово. Но этот врач поступил… – Клаус засопел, выбирая слово, – некорректно. Взял и рассказал все Элли – без всякой подготовки, просто вывалил на голову. Естественно, бедняжка расстроилась, потребовала объяснений… Мы слегка повздорили.
– Господин Нуссер, – растерянно проговорил Герберт. – Это, извините, как-то… нельзя же так – против воли…
– Вот и ты тоже, – мрачно заметил Клаус. – Она бы все поняла, – задушевно объяснил он. – Если бы с ней поговорил я, а не этот сухарь, она бы согласилась. А даже если бы не согласилась – то после все равно поняла бы, что это для ее блага. Я точно знаю, что ей так будет лучше.
– Ну, знаете, это как-то… Что именно вы собираетесь с ней сделать?
Клаус побарабанил пальцами по столу, надеясь на приступ вдохновения, но в голову ничего не приходило.
– Пересадить ее мозг в игуану, – наконец ответил он и сдавленно фыркнул: так глупо звучала произнесенная вслух правда.
– Пересадить… что?! – крикнул Герберт. «Как бы не пришлось объясняться с полицией», – мрачно подумал Клаус, но тут Герберт разразился резким нервным смехом. – Господин Нуссер, и вы туда же?! Вы всю ночь будете водить меня за нос?
– Ну конечно, это шутка, – деланно рассмеялся Клаус, с облегчением ухватившись за эту идею. – Извини, что так глупо разыграл тебя, мой мальчик. Элли давным-давно спит в своей кровати.
– Знаете, – промямлил Герберт, – я все-таки хотел бы поговорить с ней.
– Не стану ее будить, – отрезал Клаус. – Девочка так намаялась. К тому же она наверняка обижена на тебя и не захочет болтать.
– Может, все-таки…