— Хозяюшка, — сказал он тихо содержательнице заездного дома, — если б ты взяла мою дочку на свой покой? Она, бедная, не привыкла к черному народу, живала все с господами, а вот теперь пришло с отцом горе мыкать… Уж я б тебе заслужил, хозяюшка!.. А она у меня мастерица шить и в тамбур и всяким золотом и бисером.
— Да куда ж это ты ведешь ее, бедную?
— На свою родину, хозяюшка, не останет от отца.
— Изволь, изволь. Пойдем, голубушка, ко мне. Как звать тебя?
— Да уж, хозяюшка, и покорми мою дочку Ольгу.
— Вестимо.
— А что, кто здесь у вас начальник в городе?
— Городничий есть, да исправник.
— А что, добрый человек городничий?
— А Бог его знает, добрый или нет; добр, как с поклоном придешь.
— Ну, а исправник?
— Вот уж это ангельская душа, на чужой кусок не зарится.
— Смотри ж, хозяюшка, у тебя на руках моя дочка; я пойду паспорт предъявлю.
И старик, сдав Ольгу на попечение хозяйки, расспросил, где живет исправник, и отправился к нему. Страх волновал старика. Остановившись перед храмом, он прочел молитву.
Без затруднений впустили его к исправнику. При входе в комнату холод пробежал по членам, но, взглянув на человека, от которого он желал веры словам своим, старик ободрился.
— Здравия желаю, ваше высокоблагородие! — произнес он твердым солдатским голосом.
— Что тебе, старик? — спросил исправник.
— Вашего милосердия пришел просить.
Не говоря ни слова, исправник вынул из кошелька серебряную монету и протянул руку к Андреяну.
— На, возьми и ступай с Богом.
— Покорнейше благодарю, ваше высокоблагородие.
— Что ж тебе?
— Милостыни не собирал, жил службой, а теперь в беду попал: потерял паспорт, ваше высокоблагородие.
— Что ж мне с тобой делать? Я тебе паспорт дать не могу.
— Поручительства вашего прошу я до присылки из полка другого паспорта… Бог милостив… Ваше высокоблагородие поверите служивому, а полиция не поверит, засадит в колодки до справок… В остроге ничего не выслужишь, а у меня на руках дочь, девушка-невеста, бесприютная… Жила в господском дворе, полюбилась сначала господам, ее и воспитали, как родную, научили всем рукоделиям, словно барышню вели… а потом рассерчали и давай гнать… Вот я и не утерпел, взял ее да и пошел по свету горе мыкать. На грех оброни дорогой паспорт; ходил, ходил, искал, спрашивал у людей: не нашел ли кто? Нет! да и только… Помогите, ваше высокоблагородие, хоть бы какое местечко, чтоб прокормиться… Хоть в сторожа… не из большого…
И Андреян поклонился в землю исправнику.
— Изволь, мой друг, я сделаю это для тебя; если твоя дочь честная девушка, то и ее пристрою.
— Ах, ваше высокоблагородие, если б вы знали, что это за девушка! Бог свидетель, что я еще такой благочестивой и разумной на своем веку не видал…
— Если отец так хвалит дочь свою, то должно верить. Приведи ее сюда.
— Сейчас, ваше высокоблагородие! — вскричал обрадованный старик.
И он побежал в заездный дом.
— Ольга Владимировна, сударыня, пойдем вместе к исправнику: добрейший человек! Бог послал его нам.
— К исправнику! Зачем я пойду?
— Ах, барышня! Он обещал пристроить тебя к месту. Говорил я, что на белом свете не без добрых людей: что бы мы стали делать без него? Милостыню просить не приходится и старому служивому, не только что тебе, барышня.
Слово милостыня отдалось в сердце Ольги; убегая от вещественного довольствия в жизни, из дома, где слово нужда было непонятно, она еще не успела подумать о том, что предстояло ей в будущем. Слово милостыня вдруг напомнило ей все, предстоящее девушке, у которой ничего нет, кроме жизни, жизни цветущей, но которой легко увянуть без родства и покровительства. У ней есть покровитель, он все для нее готов сделать, готов пожертвовать собою, он уже озаботился об ее счастии, он уже рекомендовал ее как дочь свою доброму человеку. Она нравится, ей предлагают место горничной — должность нетрудная: ходить за барышней, угождать ей, вести себя честно, не рыскать, не вести знакомства… И эти слова говорятся девушке образованной, которая может украшать собою круг избранных, просвещенных, и она должна это слушать, молчать, скрывать свои чувства, скрывать себя.
— Уговор лучше денег, — повторяет ей будущая ее барыня. — Прошу у меня не лепиться, быть расторопной; белоручек я не люблю! Пять рублей в месяц жалования, а хорошо поведешь себя — к празднику на платье; случится, за хорошую услугу и свое отдам. Что ж ты, моя милая, молчишь? Хочешь или нет на этих условиях?
Андреян тут же стоял; и в нем эти слова перевернули сердце, и он почувствовал в эту минуту положение Ольги.
— Барыня, — сказал он, — уж без условий примите мою дочку; она не знает еще этих обрядов, Бог не приводил еще ей терпеть нужду…
И старик поклонился в ноги важной супруге исправника, а у Ольги покатились из глаз невольные слезы.
— Изволь, пожалуй и без условий, по службе буду и награждать. Перевези же, милая, свой скарб: ты мне понравилась.
— Все, сударыня, что есть богатства, то на ней, — сказал мнимый отец Ольги.
Ольге велит барыня идти в переднюю. И Ольга выходит в переднюю. Прослезившись, и Андреян вышел. Вот окружают Ольгу новые подруги. Называют ее также милой, приглашают обедать на кухне.
— Благодарю вас, я не хочу обедать, — отвечает им Ольга. Ее самолюбие начинало страдать, но судьба посвятила ее уже в новое состояние, и должно довольствоваться своей судьбой и этим новым состоянием, на каждом шагу сбавлять с себя цены, зажимать уста ропщущему сердцу, вытравлять зародыш каждого желания, слепнуть, глохнуть, неметь перед всем, что соблазняет чувства, тушить зарю каждой надежды и, довольствуясь недостатками и нуждами, принести себя добровольно на жертву ничтожеству.
С участью нет тяжбы. Предавшись участи своей, можно жить и в людской; оглашенные изгоняются из храма не за преступление: можно молиться и на паперти. Но тяжело жить между враждующими, тяжело молиться посреди соблазнов. Можно знать свою обязанность, не отступать от нее, но трудно исполнять обязанности посреди хаоса; посреди хищных животных не место агнцу. Так и Ольга в первый день грустного новоселья своего испытала все, что убивает мир души. Толпа новых подруг ее учит уже ее всем ухищрениям нового быта, рассказывает ей подробно всю домашнюю подноготную, все отношения господ своих к городу, к семье и к дворне, все события, которые могут поселить ненависть к ним, все недостатки их и слабости, которыми можно пользоваться.
Ольга поневоле слушает, что говорится в четырех стенах, где судьба бросила ей войлок вместо ложа. Ольга молчит, смиренно покорствует воле госпожи своей, другой день нейдет на зов к обеду. "Барышня!" — шепчут про себя ее товарки. И вот чрез несколько дней барыне уже пересказано, что Ольга белоручка, ни за что не примется, не идет на кухню обедать, хочет, чтобы ей носили обедать на девичью.
— Я тебя, сударыня, не в компаньонки наняла, чтоб за тобой ухаживали служанки! Для тебя особенного стола не будет! Прошу обедать вместе с прочими, на кухне!
Ольга покоряется. Ее усаживают за стол. Подле нее нет Андреяна, ее покровителя: он сторожем в загородном саду. Она краснеет посреди толпы дворни.
— Кушайте, Ольга Андреяновна, — говорит ей сосед ее, и Ольга вскрикнула, вскочила с ужасом из-за стола, бежит вон: грубая рука прикоснулась к ее плечу.
Проходит еще несколько дней. Ольга изнемогает от слез, которые льет она во время бессонных ночей. Она питается только черным хлебом.
"Нет, — думает она, — я пойду просить милостыню посреди дороги! Не останусь здесь!" — С нетерпением ждет она Андреяна, который через день навещает ее, но несколько дней Андреян уже не является; Ольга в отчаянии.
Вдруг призывает ее к себе исправник.
— Милая моя, — говорит он ей, — отца твоего взяли в полицию; я поверил старому служивому, а он обманул меня: городничий получил уведомление, что отец твой скрылся без паспорта от господина своего и снес разные вещи…
Ольга, пораженная этой новостью, оцепенела.
— Нет, это неправда! — вскричала она. — Он ничего не взял чужого!.. Я порука за него!
Слезы брызнули из глаз Ольги, а лицо после мгновенной вспышки ужаса помертвело.
— Поручительство дочери, милая, не поможет.
— Спасите его! спасите! — произнесла опа трепещущим голосом, скрестив руки на груди и устремив полный слез взор на исправника. Она поразила его этим взором, он с удивлением и с жалостью смотрел на Ольгу.
— Послушай, друг мой, — сказал он ей, — в подобном случае никто не может спасти отца твоего, кроме его господина; его только можешь ты просить, и он только может дать другой оборот этому делу. Я читал бумагу, доказательства явны: шесть лет нанимался он у него и вдруг, оставив паспорт, без аттестата, скрылся. Что ж это значит?
— Он не виноват, не виноват; я знаю, что это значит… — вскричала Ольга.
— Так ступай и объясни в полиции, оправдай своего отца.
— Оправдать! — произнесла Ольга, не изменяя своего положения. Слезы ее вдруг остановились.
— Впрочем, милая, — продолжал исправник, — тебе не поверят; городничий и тебя задержит. Лучше последуй моему совету: торопись скорее к барину и проси за отца.
— Пойду, — произнесла Ольга, закрыв лицо руками, — пойду! Я хочу его видеть… я его погубила! — И она выбежала из комнаты.
— Бедная девушка, — сказал исправник, провожая ее глазами, — она не похожа на солдатскую дочь.
— Что же ты нашел благородного в ее слезах? — спесиво произнесла исправница.
— Я тебе растолковать не умею, — отвечал он, — но, по крайней мере, за две недели службы ее у нас надо ей что-нибудь дать… У ней нет никакого вида.
— Да, — произнесла исправница колко, — но у нее приятная наружность и очень много благородства: она гнушалась даже садиться за стол с дворовыми людьми…
— Послушай, — сказал исправник посыльному, — ступай и вороти Ольгу ко мне.
Между тем как посыльный собирался отыскивать Ольгу, она прибежала к полицейскому дому.
— Скажи мне, где содержится Андреян… солдат? — спросила она у полицейского инвалида.
— Солдат? беглый?
— Да… — произнесла шепотом Ольга.
— Эге!.. Далеко он теперь: еще поутру отправили всех беглых в губернский город.
— Боже! — вскрикнула Ольга, всплеснув руками и обратив взор на небо.
Слезы копились и вдруг хлынули двумя потоками по бледному ее лицу.
— Что ж ты, сударыня, плачешь? а? Слезами не воротишь милого дружка.
И полицейский солдат хотел взять ее за руку, приласкать… Ольга вздрогнула, бросилась от него… Как потерянная идет она по улице.
— Где почта? — спрашивает она у проходящих и бегом торопится к почтовому двору.
На почтовом дворе звенят колокольчики, ямщики запрягают и отпрягают лошадей. Ольга бросается к толпе их.
— Мне нужно нанять лошадей, — говорит она.
— Куда, голубушка?
— В село Р….. Только поскорее.
— Скоро ты больно! Аль по курьерской надобности?.. Изволь, я наймусь. Барыня, что ль, какая едет?
— Нет, я… я одна…
— Большая поклажа?
— Никакой!.. Довези меня, добрый человек, я отдам тебе все, что имею…
— Двадцать рублев дашь, так поеду.
— Возьми золотой мой крест, он стоит двадцать рублей, только вези меня скорее.
И Ольга сняла с шеи крест, отдала его в руки ямщику. Удивленная толпа окружила ее.
— Что, ребята, везти или нет?
Ямщики задумались.
— Да она, может, какая бегляшка?
— Где ж ямщик? — вскричал офицер, выходя с станции и садясь на повозку.
— Сейчас, ваше благородие.
— Что там такое?
— Да вот, Бог весть, какая-то девушка нанимает везти ее, а заплатить нечем: довези ее за крест золотой; мы и подсумнились: верно, беглая…
— Стой!
Офицер соскочил с повозки, подошел к Ольге, которую окружили ямщики.
— Пустите меня! — кричала она, пробиваясь сквозь толпу.
— Полно! Сказывай, чья ты?
— Прочь! — вскричал офицер, растолкнув толпу. — Что тебе нужно, милая?
— О, защитите меня! — повторила Ольга жалостным голосом.
— Не бойся, милая, тебя никто не обидит!.. Что тебе нужно, мой друг?
— Ничего не нужно мне!..
— Ты нанимала лошадей? тебе нечем было заплатить?
— Вот крест отдает, ваше благородие; только, говорит, довези до села Р…..
— До села Р…..? — повторил офицер с удивлением. — В село Р…… миленькая?
— Ах, да… Мне нужно туда скорее… я просила их…
— До села Р….. я довезу тебя даром; мне по дороге… Садись со мной и будь спокойна… Где твоя поклажа?
— Благодарю вас!.. — произнесла Ольга, взглянув на офицера недоверчиво, но взором, полным слез.
— Не бойся меня, мой друг… Где же твоя поклажа?
— У меня ничего нет.
— Крестик-то свой возьми, голубушка, назад. Офицер с жалостию смотрел на Ольгу; черты ее лица и красота поразили его; он помог ей сесть в повозку подле себя, велел ехать. Лошади двинули с места, понеслись, колокольчик зазвенел.
Придерживаясь одною рукою за тряскую повозку, а другою прикрыв лицо, Ольга молчала. Офицер продолжал рассматривать ее. Любопытство узнать, кто она и для чего едет в село Р…… томило его. Наконец он не вытерпел, прервал молчание:
— Можно знать мне, миленькая, причину, которая заставляет тебя торопиться в село Р…..?
— Я не могу этого никому сказать, — отвечала Ольга.
— На мою скромность ты можешь положиться; может быть, какое-нибудь несчастие… Я желал бы подать помощь.
— О, если б вы знали, сколько я уже вам обязана, — отвечала Ольга. Взгляд Ольги и голос, каким она произнесла эти слова, еще более убедили офицера, что Ольга не из низкого состояния.
— Подобную помощь я мог подать всякому, но для вас я хотел быть более полезным, — продолжал он. — Скажите мне причину слез ваших… Я заметил, что они и при исполненном вашем желании не перестают течь…
— Не могу! — отвечала Ольга.
Решительный ответ прервал слова офицера, но он не сводил глаз с Ольги.
Две станции проехали; от последней село P….. только в двух верстах.
— В село Р…… - сказал офицер ямщику,
— О, благодарю вас! я дойду пешком отсюда.
— Я взялся довезти вас до села Р….. и довезу; притом же и моя дорога лежит через это село… Прикажете ехать в дом помещика?..
— Ах нет! — вскрикнула Ольга с ужасом. — Нет! Я остановлюсь на постоялом дворе.
Это восклицание, казалось, удивило офицера:
— У вас есть там родные?
— Нет! — отвечала Ольга, глубоко вздохнув.
— К кому же вы едете? — продолжал настойчиво офицер.
— Я имею просьбу к помещику…
— Так он вам знаком?
Ольга вспыхнула.
Офицер это заметил.
— Да, я его видала… — отвечала она, стараясь скрыть смущение.
Вот лошади примчались к постоялому двору. Офицер помог Ольге сойти с повозки.
— Благодарю вас! — произнесла Ольга, взяв за руку офицера. — Благодарю вас! — повторила она и, накинув платок на лицо, хотела идти.
— Позвольте же мне оказать вам последнюю услугу: я распоряжусь, чтоб вам дали приличную комнату; здесь люди грубы… — И офицер шепнул денщику на ухо: — Не говори здесь, кто я! Слышишь?
— Слушаю-с, — отвечал денщик.
Когда услужливая хозяйка показала Ольге маленькую комнату, она снова распростилась с офицером, и молодой человек поневоле должен был ее оставить; но, кинув последний взор на ее болезненное лицо, — нет, — подумал он, — я шагу не сделаю отсюда, покуда не узнаю, кто она и зачем здесь!
Заняв комнату рядом, он призвал хозяйку.
— Послушай, милая, — сказал он ей, — что бы ни потребовала девушка, приехавшая со мной, я за все плачу вперед.
И он отдал хозяйке несколько червонцев.
— Я спрашивала ее, сударь, да ничего, вишь, не хочет; потребовала только пера да бумаги, а у меня на горе нет: хоть к писарю беги; разве вы изволите дать, да уж кстати и сургучику.
"Она пишет!" — подумал офицер. — Хорошо, я дам бумаги…
Он велел внести шкатулку свою.
— Она, верно, посылает записку в двор?
— Да уж вестимо, — сказала хозяйка, выходя.
— Послушай, милая: когда будешь посылать записку, то уведомь меня; кстати и мне нужно послать к помещику…
— Хорошо, сударь, хорошо.
Офицер с нетерпением ждал посыльного. Вскоре хозяйка привела с собой мальчика…
— Вот, сударь, он снесет записочки ваши.
— Пусть же он подождет здесь; я сейчас напишу.
Хозяйка вышла.
— Куда же ты дел записку, которую тебе поручили отнести? — спросил вдруг офицер мальчика.
— Да вот, — произнес испуганный мальчик, вынимая из-за пазухи завернутое в платок письмо.
— Покажи сюда! — И он взял письмо, сложенное запиской, взглянул на надпись: написано по-французски "А monsieur d'A…".
— Она, вишь, не велела никому отдавать, кроме барина.
— Неси скорее, да смотри, отдать в руки самому барину…
Мальчик ушел.
Беспокойно ходил офицер по комнате и, часто подходя к запертой двери, которая вела в покой Ольги, прислушивался. Все было тихо, только иногда приходила хозяйка с предложением, не прикажет ли Ольга что-нибудь покушать. Один ответ: нет. Наскучив ожиданием, офицер вышел проходиться, пошел по направлению к роще, которая прилегала к помещичьему саду.
Вскоре возвратился посланный Ольги, отдал ей ответ.
— Боже! — вскрикнула она, развернув записку. — Этот человек хочет моей смерти!..
Голова Ольги склонилась на руки, слез не было в очах ее: она уже выплакала их; и к чему слезы — эти родники несчастного сердца, когда они уже не могут ни утолить болезненной жажды, ни утушить огня, сжигающего внутренность?
Бедная! у ней нет друга, которому она могла бы сказать хоть "прости!" Нет друга, который спросил бы ее: "Куда ты идешь, Ольга?"