– Да, позвольте, Анна Ильинична, не она меня должна ждать, а я должен ждать ее у себя и жду уже более двух недель… Какое безобразие!..
Все разъяснилось. Оказалось, что действительно питерцы переконспирировали, запутав ясное само по себе дело, плохо поняв какое-то зашифрованное письмо…
– Я в курсе этого дела, – сказала Анна Ильинична. – Теперь вопрос о «Сумцовой» отпадает. Не согласитесь ли вы, Георгий Александрович, закончить это навязшее у вас в зубах дело и свезти литературу по адресу, который я вам укажу?.. Вы понимаете, что за нами очень следят из-за ареста Мити (младший брат Ленина. – Ред.).
Конечно, семья Ульяновых была очень на виду у полиции, и, если бы кто-нибудь из них взялся закончить это дело, это могло грозить провалом. Но и за мной тоже следили, и, само собою, мое знакомство с Ульяновыми не могло остаться не замеченным филерами. Но было благоразумнее во всех отношениях, если я лично закончу это «опасное» дело, не впутывая в него новых лиц. Поэтому я согласился.
– Спасибо, Георгий Александрович, – просто сказала Анна Ильинична, – вы меня очень выручаете… я так боюсь за мамочку, боюсь, что, если бы случилось что-нибудь с кем-либо из нас, она просто не пережила бы этого… Право, вы очень великодушны… ведь вы тоже рискуете, – спохватилась она.
– Ничего, Анна Ильинична, – поторопился успокоить я, – авось как-нибудь мне удастся обмануть шпиков… Куда я должен отвезти? Это место неподозрительное, чистое?
– О да, никаких подозрений…
Мы условились, что я явлюсь в указанное место, где меня будут ждать и где я сдам литературу, сказав как пароль: «Я вам передаю привет от Тяпкиной».
– К вам выйдет Анна Егоровна Серебрякова, – сказала Анна Ильинична, – это наша близкая приятельница, которая часто бывает у нас. Я ее предупрежу, и все пройдет гладко. И кстати, вам будет интересно и небесполезно познакомиться с ее семьей. Это старая революционерка, народоволка «из славной стаи» Желябова, Перовской, Кибальчича, с которыми всеми она была очень дружна. Она сама избегла едва-едва той же участи… Теперь она отошла уже давно от революции и занимается исключительно литературой в качестве переводчицы… И теперь она чиста от всяких подозрений у полиции, так что это очень надежное место для хранения «нелегальщины» и для всяких конспиративных сношений… Живет она на Смоленском бульваре… Но, конечно, я даю ее адрес лишь людям вполне надежным и опытным.
И она подробно рассказала мне, как надо туда проехать, и прочие подробности.
ГЛАВА 3
Я везу литературу к А. Е. Серебряковой. – Оказалось, что я попал в самую геенну предательства. А. Е. Серебрякова – знаменитая старая предательница, разоблаченная В. Л. Бурцевым. – Суд над ней в советской Москве. – Расстрел, замененный смягчением участи ввиду дряхлости. – Рука Серебряковой в деле моего ареста и «дело 1 марта 1901 года».
Я считаю полезным остановиться ненадолго на имени А. Е. Серебряковой, одной из весьма зловещих фигур российского революционного движения. Имя это принадлежит истории. Но, увы, история запечатлела ее имя, не включив его в пантеон славной и вечной памяти героев народовольцев, но пригвоздив к позорному столбу наряду с Иудой, как старого и ловкого провокатора и предателя, долго, чуть не целые десятилетия ведшего свою инфернальную работу…
В. Л. Бурцев, которому принадлежит печальная честь расшифрования истинной роли многих предателей и провокаторов, сорвал несколько лет назад маску с этой роковой женщины, пользовавшейся большим престижем в глазах многих поколений российских революционеров. Не так давно ее судили в Москве, как об этом сообщали русские газеты (ldn-knigi, см книгу Л. Шейнина «Три провокатора» на нашей странице). Перед судом предстала дряхлая, слепая, перешедшая уже за восемьдесят лет старуха… Она не отрицала, а спокойно, деловым тоном подтверждала все пункты предъявленных ей обвинений… И суд, советский суд, вынес поистине достойный высокого понимания своей задачи мудрый приговор: он приговорил ее к смертной казни, но заменил ее дарованием ей жизни, мотивируя эту милость ее дряхлостью…
Только недавно, к моему запоздалому ужасу, я узнал из разоблачений В. Л. Бурцева (он лично рассказал мне подробности) об истинной роли Серебряковой. Но в описываемое время, собираясь к ней и принимая ряд необходимых конспиративных предосторожностей, чтобы обмануть сыщиков всеми обычными в таких случаях приемами, я не имел, конечно, и тени подозрения, что отправляюсь с поличным в самую геенну предательства… Само собою все прошло вполне благополучно.
Я сдал литературу и облегченно вздохнул. Серебрякова приняла меня прямо с распростертыми объятиями, оставила меня у себя ужинать и просила бывать. И я сидел в ее уютном рабочем кабинете, и она рассказывала мне о своих отношениях с героями народовольческой борьбы: о Желябове, Перовской, Михайлове и других, в судьбе которых она сыграла такую проклятую роль. Она была интересная, по всему виденному, женщина, остроумная собеседница и хорошая рассказчица. У нас нашлись с ней общие приятели и друзья из старых народовольцев… Я бывал у них, и хотя дружественных отношении у нас с нею не было, но установились очень приличные отношения знакомства.
Я часто встречал ее у Ульяновых, которых она навещала как друг дома из-за старушки Марии Александровны, с которой так же, как и с Анной Ильиничной, она была очень дружна… Лишь теперь, после разоблачений Бурцева, я догадался, что в моем аресте в Москве 1 марта 1901 года, когда по одному делу со мной были арестованы Мария Ильинична Ульянова и М. Т. Елизаров, играла предательскую и провокационную роль и Серебрякова.
Я сужу по той осведомленности жандармов, которая обнаружилась при допросах (По этому делу, которое жандармы, для шика, называли «делом 1 марта 1901 года», намекая на его важность, было арестовано более 30 человек, и, по существу, оно являлось делом «по ликвидации «Московского союза борьбы за освобождение рабочего класса» В числе арестованных были П. В. Луначарский (брат Анатолия), его жена С. H. Луначарская (ныне жена упомянутого выше Смидовича), В. Я. Исакович, M. И. Ульянова, M. Т. Елизаров, А. Р. Гоц (находящийся в руках большевиков), один из Висоцких, моя первая жена M. H. Соломон и я. Остальных привлеченных к этому делу я не знаю или не помню. По некоторым данным я предполагаю, что два крупных предателя приложили свои руки к этим арестам, Азеф и Серебрякова. С Гоцем и Висоцким я не имел никаких сношений и лишь едва знал их как товарищей молодого И. И. Фундаминского (Бунакова), которого я знал как талантливого мальчика-школьника, как брата Матвея Исидоровича Фундаминского и его сестер, с которыми я находился много лет назад в теплых дружественных отношениях (нереволюционных). Серебрякова находилась в сношениях с марксистами, Азеф же, как известно, был видным членом партии социалистов-революционеров, к которой принадлежали и Гоц, и Висоцкий, и некоторые другие, имена которых я забыл. Вот поэтому я и предполагаю, что Гоца, Висоцкого и других социалистов-революционеров предал Азеф, а остальных арестованных, принадлежавших к марксистам, – Серебрякова. А охранное отделение (во главе его стоял тогда знаменитый Зубатов) уже старалось сварганить из всех арестованных 1 марта одно общее дело, в интересах, очевидно, выслуги. Мои товарищи по революционной работе были, за исключением тогда еще очень молодой М. И Ульяновой, привлеченной, надо полагать, по недоразумению, так же, как и Елизаров, ибо мы с обоими никаких революционных дел не вели, состоя лишь просто знакомыми, – были все люди, уже вышедшие из периода молодости, все стреляные воробьи, непугливые и осторожные в своих показаниях и потому не запутавшие друг друга. Жандармам так и не удалось создать «дела», и все ограничилось довольно продолжительным заключением, и «дело» года через два было совсем прекращено. – Авт.).
ГЛАВА 4
Дружба с Ульяновыми. – М. А. Ульянова. – Дело и казнь старшего сына Александра. – Мать и ее горе. – Культ матери в семье Ульяновых. – Анна Ильинична во главе этого культа. – Анна Ильинична и Марк Тимофеевич Елизаровы. – Мария Ильинична и Дмитрий Ильич Ульяновы. – Характеристика их Лениным. – Ленин и его мать.
Я уже говорил, что между Ульяновыми и мною установилась дружба, которая продолжалась около двух лет. Но после освобождения из тюрьмы Дмитрия Ульянова, которому было запрещено жительство в столицах, Ульяновы переехали в г. Подольск, в 40 верстах от Москвы. Я частенько приезжал и гостил у них. Затем в наших отношениях наступило известное охлаждение: моя жена и Анна Ильинична, по характеру женщина очень властная, в чем-то не поладили… И хотя мы видались с ними, но близость постепенно стала исчезать и знакомство совсем оборвалось после нашего ареста (1901 г.), когда по освобождении нас из тюрьмы мы с женой должны были уехать из Москвы и нам было запрещено пребывание и въезд в обе столицы…
Все семейство Ульяновых еще до тех пор, пока В. И. Ульянов (Ленин) не стал еще играть видной роли в российском революционном движении, пользовалось в радикально-революционных и просто либеральных кругах общества большой известностью и даже престижем. Причиною этого была трагическая смерть погибшего на виселице в юном возрасте талантливого (по словам некоторых близко знавших его, даже гениального) Александра Ильича Ульянова (1 марта 1887 г., как известно, состоялось неудачное покушение на императора Александра III. Заговорщики были схвачены (благодаря распорядительности известного генерала Грессера, получившего сведения о готовящемся покушении загодя и направившего царя по другому пути), не успев приступить к своему намерению. Их было пять человек: студенты Ульянов, Генералов, Швырев, Останов и Андрюшкин. Я был в то время гимназистом Ларинской гимназии (С. Петербург) и случайно познакомился с Генераловым (не помню, по какому поводу, но не имел ни малейшего понятия о том, что он состоит в заговоре). У него я видел мельком и А. Ульянова. Впоследствии уже от М. Т. Елизарова я узнал, что он был близким товарищем и другом привлеченных по этому делу пяти студентов и что только по счастливой случайности он не был арестован. В этой группе заговорщиков А. Ульянов считался душой всего дела, исполняя ту же роль, какую играл в убийстве Александра III гениальный Кибальчич. – Авт.), которого считали душою всего этого дела. Все пять человек заговорщиков были приговорены к повешению.
Эта смерть старшего и самого любимого сына во цвете лет и таланта произвела на его мать, по рассказам того же Елизарова (с остальными членами семьи Ульяновых я, конечно, никогда не говорил об этой семейной трагедии), потрясающее впечатление, которое нисколько не притупилось с годами. Узнав о приговоре, Мария Александровна, сдержав себя могучим усилием материнской любви, обуреваемая одной мыслью спасти сына, бросилась хлопотать. Она имела силу и мужество при свиданиях с сыном обнадеживать его. Но это был мужественный человек и самоотверженный революционер. И, начиная это дело, он заранее знал, на что он идет. И свою судьбу он принял просто и без жалоб. Несмотря на просьбы и мольбы матери, он категорически отказался, так же как и все его товарищи, от подачи прошения царю о помиловании. А между тем матери власти заявили, что жизнь его будет спасена, если он подаст это прошение. Все старания, все униженные мольбы матери о пощаде были отвергнуты.
День казни был назначен. Несчастная мать держалась бодро. Она имела мужество испросить последнее свидание с сыном. И это ужасное свидание состоялось накануне казни. Оно продолжалось всего полчаса. Она сделала еще попытку сломить упорство сына. Он остался тверд до последней минуты.
Она ушла со свидания, ушла без слез, без жалоб. И в ту ночь она сразу вся поседела. Долгое заболевание, почти безумие овладело ею. Анна Ильинична ухаживала за матерью как за своим ребенком… Она оправилась. Но пережитое наложило на всю ее жизнь свою тяжелую руку и совершенно изменило всю ее природу. Она вся ушла в свое горе.
Холодная и суровая по внешности, но на самом деле глубоко нежная по душе, Анна Ильинична с этой минуты стала нянькой, или, вернее, матерью своей матери, и осталась ею до конца жизни Марии Александровны. Она открыла для нее и только для нее все глубокие тайники своей души. Решительная и властная, она окружила старушку своей исключительной нежностью, и того же она требовала от остальных членов семьи, которая вся жила одним стремлением как-нибудь не обеспокоить старушку, отвлечь, развлечь ее…
Даже и сам Ленин поддавался этому настроению культа матери, и, находясь в ссылке, а затем за границей в качестве эмигранта, он писал матери нежные (столь непохожие на него) письма. И в разговоре со мной в Брюсселе, коснувшись своей семьи, он, ко всему и вся относившийся под углом «наплевать», сразу изменился, заговорив о матери. Его такое некрасивое и вульгарное лицо стало каким-то одухотворенным, взгляд его неприятных глаз вдруг стал мягким и теплым, каким-то ушедшим глубоко в себя, и он полушепотом сказал мне: «Мама… знаете, это просто святая…»
Этот культ матери наложил на всю семью какой-то тяжелый отпечаток. И все друзья этой семьи, бывая у Ульяновых, невольно поддавались пафосу этого культа и проникались его влиянием. И, несмотря на все попытки Анны Ильиничны, этой жрицы этого культа, внести свет и уют в жизнь семьи, всеми, бывавшими у Ульяновых, владел не рассеивавшийся ни на одну минуту гнет какого-то могильного чувства, которое всех давило. Все друзья, попадая к ним, старались в свою очередь отвлекать и развлекать старушку, играя комедию и притворяясь. Я тоже не мог избегнуть этого влияния. Я часто бывал у Ульяновых. Это было давно. Я был еще молод, полон энергии и отличался живым общительным характером, и я умел развлекать старушку разными «интересными» рассказами, и, кроме того, мы с ней музицировали: она аккомпанировала, а я пел…
Мария Александровна умерла вскоре после большевистского переворота (ошибка автора, она умерла до победы Октября, похоронена в Петербурге на Волковом кладбище. – Ред.), и, кажется, ей не пришлось увидеть полного торжества своего сына, и она ушла из жизни, ничего не зная о том ужасе, которым наводнил Россию Ленин.
* * *
Я перехожу к центральной фигуре этих записок. Но прежде чем говорить о самом Ленине, я приведу краткие характеристики остальных членов его семьи.
В дополнение к тому, что я уже сказал об Анне Ильиничне, не могу не привести любопытного мнения о ней самого Ленина. Это мнение было высказано им тоже в Брюсселе.
– Ну, это башкистая баба, – сказал он мне, – знаете, как в деревне говорят – «мужик-баба» или «король-баба»… Но она сделала непростительную глупость, выйдя замуж за этого «недотепу» Марка, который, конечно, у нее под башмаком…
И действительно, Анна Ильинична – это не могло укрыться от посторонних – относилась к нему не просто свысока, а с каким-то нескрываемым презрением, как к какому-то недостойному придатку к их семье. Она точно стыдилась того, что он член их семьи и ее муж. И, обращаясь к нему, такому грузному и сильному мужчине, она, такая маленькая и изящная по всей своей фигуре, всегда как-то презрительно скашивала свои японские глаза и поджимала губы. И нередко она с досадой, почти с ненавистью останавливала свой какой-то русалочный взгляд на грузной и добродушной фигуре своего мужа. По-видимому, и он чувствовал себя дома «не у себя». Конечно, несмотря на нашу дружбу с ним, я никогда не касался этого вопроса, но мне больно было видеть, как этот добродушный великан не просто стеснялся, а боялся своей жены.
И вот мне вспоминается, как раз его, такого сдержанного и многотерпеливого, что называется, прорвало. В тот раз Анна Ильинична была особенно раздражительна в обращении с ним, обрывая его на каждом его слове…
– Ах, Марк, – резко оборвала она его, когда он начал что-то рассказывать, – я не понимаю, к чему ты говоришь об этом, ведь, право же, это никому не интересно… Ты забываешь хорошую поговорку, что слова серебро, а молчание золото… Ведь и Георгию Александровичу скучно слушать…
Марк Тимофеевич остановился на полуслове.
Понятно, и я был неприятно озадачен…
– Что же это, моя женушка, – добродушно и, стараясь владеть собой, спокойно ответил он, – ты что-то уж очень меня режешь…
– Я просто напомнила хорошую русскую поговорку, – заносчиво парировала Анна Ильинична.
– Ну, ладно, – поднимаясь с места, также спокойно заметил Марк Тимофеевич, – я уж лучше пойду к себе…
– И хорошо сделаешь, – колко ответила Анна Ильинична.
А между тем чем больше я узнавал Марка Тимофеевича, тем больше я находил, что это человек вполне почтенный, человек большого аналитического и творческого ума, с большими знаниями, очень искренний и прямой, чуждый фразы, не любивший никаких поз. Напомню, что после большевистского переворота он, по настоянию Анны Ильиничны и Ленина (См. мою книгу «Среди красных вождей». – Авт.), стал народным комиссаром путей сообщения и не скрывал от меня, что не разделяет ленинизма, и очень здраво, критически относился к самому Ленину. Он, между прочим, первый забросил в меня идею о ненормальности Ленина.
Чтобы покончить с характеристиками остальных членов семьи Ульяновых, отмечу, что брат Ленина, Дмитрий, был безо всякого давления со стороны его назначен на какой-то весьма высокий пост в Крыму. И по этому поводу, как мне передавал Красин, Ленин в разговоре с ним так отозвался о своем брате:
– Эти идиоты, по-видимому, хотели угодить мне, назначив Митю… они не заметили, что хотя мы с ним носим одну и ту же фамилию, но он просто обыкновенный дурак, которому впору только печатные пряники жевать…
Младшая сестра Ленина, Мария Ильинична Ульянова, с давних пор состоящая на посту секретаря коммунистической «Правды», всегда в своей собственной семье считалась «дурочкой», и мне вспоминается, как Анна Ильинична относилась к ней со снисходительным, но нежным презрением. Но сам Ленин отзывался о ней вполне определенно… Так, когда мы с ним встретились в Брюсселе – я подробно остановлюсь на наших встречах с ним ниже, – говоря о своей семье и упомянув имя Марии Ильиничны, он, лукаво сощурив глаза, сказал: