— И обязательно — освидетельствование живых лиц, — перебил ее Петя.
— По-моему, это скучно. Студенты уже привыкнут к остренькому — трупы, убийства, а тут — «освидетельствование живых лиц»… синяки, ссадины.
— Но если на то пошло — сюда же подозрения на изнасилование, повреждения, причиненные собственной рукой… а это очень важно. Да и интересно. Впрочем, Лена, в нашем предмете все интересно. Не соскучишься. Важно только, как преподать.
— Ну наверное… — Лена уже смирилась с тем, что судебная медицина, оказывается, просто прошла мимо нее. Надо начинать сначала.
В дверь заглянула Людмила Васильевна:
— Обедать будете?
И вдруг Лену осенила странная мысль:
— Людмила Васильевна, можно вас на минутку?
Лаборантка вошла, вытирая руки о передник, надетый поверх медицинского халата.
— У меня там картошка вообще-то разваривается…
— Людмила Васильевна, вот Петр Сергеевич сейчас очень интересно рассказывает об учебном процессе. А когда я училась, что-то я не помню, чтоб нам что-то такое говорили…
— Вы не помните! — хмыкнула Людмила Васильевна. — Что ж тут удивительного? Никто, наверное, с вашего курса не помнит. У вас же заведующий был — Генка Придурок! Его так все и звали, от проректора до последнего санитара.
— Геннадия Ильича? — вдруг всплыло в памяти Лены имя ее преподавателя.
— Ну для студентов, конечно, Геннадия Ильича, а так — вылитый придурок! Он же был того! — Людмила Васильевна покрутила пальцем у виска. — Контуженый.
— Сумасшедший? — изумилась Лена. — Мы не знали…
— Студенты вообще чем меньше о преподавателях знают, тем лучше, — махнула рукой Людмила Васильевна. — Он же пил. И пил по-черному. А пил оттого, что, как он сам говорил, у него в голове пулька сидит. Правда это или нет, я не знаю, но ходили слухи, что кто-то его по молодости подстрелил. Вот он и остался контуженный на всю жизнь. Чтобы студенты не видели, как он пьет, придет в группу, методички раздаст — и в свой кабинет. А у него там всегда канистра со спиртом стояла. Потом в конце занятия вернется — методички соберет, пару предложений скажет и домой всех отпустит.
— У-у-у… — Лена почему-то при этом рассказе даже почувствовала за себя гордость. Оказывается, не такая уж она дура. И слова-то какие помнит — реборда железнодорожного колеса!
— Так будете обедать?
— А у меня с собой бутерброды есть. Я из дома захватила.
— Хорошо! — Рябинкин заговорщицки зачем-то подмигнул Лене. — И вот что, Людмила Васильевна. Разведите нам сегодня по двадцать граммов спиртяшки. До сорокаградусного состояния. Мы, конечно, не как Геннадий Ильич, напиваться с Еленой Николаевной не будем, но… завтра — первое сентября. Надо отметить. А то некогда будет. Студенты подвалят — повернуться не успеем.
— А вы что, сегодня без мотоцикла?
— Я без мотоцикла не бываю, но поеду еще не скоро. Через шесть часов, согласно таблице — двадцать граммов водки выведутся из крови.
— По какой таблице?
— По таблице определения уровня опьянения, Елена Николаевна.
— Это из занятия по освидетельствованию живых лиц, — подсказала Людмила Васильевна. — Через пять минут будет все готово. Мойте руки и за стол. — И Лене вдруг от этих ее слов впервые за последние несколько дней стало весело. Она достала свои бутерброды и отправилась помогать Людмиле Васильевне.
7
— Мам, ты будешь сегодня дома после пяти? — Перед тем как уйти в секционную, Саша позвонил и отцу, и матери. Отец сказал, что ночевал дома, что ждет Сашу и приготовил обед. С мамой Саша решил поговорить во вторую очередь. Каждый звонок к ней все-таки давался Саше с трудом, хотя не было, наверное, на свете человека, которого он любил бы больше, чем мать.
— Я буду и до пяти.
Саша по голосу слышал, что мать старается быть веселой. Так она старалась в разговорах с ним всегда в последнее время.
— Разве ты не в школе?
— Я не в школе.
— Почему?
— Не хочу туда идти. Я уволилась еще летом. Только тебе не говорила, чтобы ты не расстраивался.
— Но ты нашла себе другую работу? — Саша почему-то считал, что мать обязательно должна работать. Ни к чему ей одной сидеть дома. Она ведь еще молода, ей нет и пятидесяти. Правда, двадцать проработанных в экспертизе лет дают ей право на получение пенсии раньше, но мама — пенсионерка? Этого Саша представить не мог.
— Я подыскиваю. Но пока что-то ничего стоящего не подворачивается. Ты приезжай. Мы поговорим с тобой обо всем.
— Хорошо, как освобожусь — приеду. — Отцу Саша пока не сказал, что собирается сегодня навестить маму. В раздумьях о ней он пришел в секционную уже тогда, когда Соболевский почти закончил свой случай.
— Что-нибудь интересное? — Саша подошел к его столу.
— Ровно ничего. Раневой канал сзади — наперед, наискосок и немного сверху вниз.
— Но это точно огнестрел? — Саша вдруг вспомнил о своих неясных сомнениях.
— Конечно. Никаких сомнений. Хоть выстрел и с неблизкого расстояния, все равно — все признаки огнестрельного ранения налицо.
— На лице, — заметил Саша.
— На лице, — повторил, хмыкнув, и Соболевский, оценив Сашину шутку, но потом все-таки не выдержал и добавил: — Но если быть точным, то все-таки не на лице, а на затылке. Там, где входное отверстие. Следователь, кстати, мне звонил. Сказал, что мужик этот зачем-то к тому оврагу, где его нашли, на машине приперся. Кто-то, я думаю, его позвал. Но я, естественно, ничего не сказал. Не мое это дело.
— А какая у него машина? — просто так, без всякого умысла спросил Саша.
— По-моему, следователь упомянул «Лендкрузер».
— Черный? — шевельнулось в голове у Саши.
— А на других таких, мне кажется, у нас и не ездят.
— Голову могу дать на отсечение, — сказал Саша, — надо объединять эти огнестрелы. В случае у Витьки — черный джип, здесь — тоже черный внедорожник. А у вашего типа еще и ромашка в кармане была.
— Цветочки, что ли, он в том овраге собирал?
— Вырезанная из бумаги ромашка. Такой же раскраски, что и мои кнопки в деле по ночному ресторану.
— У-у-у, как у нас тут все по-взрослому, — посмотрел на Сашу Соболевский.
Тот ничего не ответил, надел на себя фартук до пола, перчатки и отправился к своему секционному столу.
— Клиентка готова, Александр Анатольевич! — сверкнула ему свежеотбеленной улыбкой сегодняшняя дежурная санитарка Тося — дочка Клавдии — той самой расплывшейся жабы. Но не успели бриллиантовые сережки в Тосиных ушах качнуться в такт ее словам и улыбке, как шум в коридоре подсказал Саше, что он не сразу сможет начать свое сегодняшнее исследование.
— Сюда проходи! — Саша выглянул в коридор и увидел, как Вова Мурашов подпихивает в спину молодого человека, продвигая его таким образом ко входу в холодильную камеру. Увидев Сашу в фартуке, с секционным ножом, молодой человек вообще остановился.
Мурашов на время оставил парня, подошел к Попову и шепнул ему на ухо:
— Слушай, будь другом! Этот парень — и есть тот самый Сергеев А. Л. Я его с таким трудом из института выцарапал — он ехать сюда не хотел. Проведи его в холодильник, покажи ему приятеля, пусть он его опознает, а я протокол оформлю.
— А сам-то чего? — Саша спросил это нарочно. Он-то прекрасно знал, как Мурашов не любит их холодильную камеру. Да и честно сказать — небольшое удовольствие туда заглядывать. Комната со стеллажами, как в камере хранения, в два этажа. Только на стеллажах не чемоданы, люди лежат.
— Саш, ну чего ты, а?
— Ладно. — Попов не без интереса посмотрел на незнакомого парня. Тот стоял, оглядывался по сторонам. Вида не показывал, что боится, но лицо у него было бледноватое. Интересно, радуется ли он, что не лежит сейчас в этом холодильнике вместо приятеля? «Ребята, на его месте должен быть я»?
— Антонина, выкати нам на свет божий…
— Кого, Александр Анатольевич?
— Сергеева. Того самого, с двадцатью тремя ранениями. — Саша не без интереса скосил глаза в сторону гостя. Парень содрогнулся.
— Подождите в коридоре, мы вас пригласим. — Саша сказал это и парню, и Мурашову. Еще неизвестно, у кого из них двоих был более бледный вид.
Антонина мастерски управлялась с каталками. Росточка она была небольшого, в мать, но силы, видимо, немереной. Впрочем, и Клавка, наверное, была такая же в молодости, пока не пропила свою силушку. Саша сам много раз наблюдал, с какой легкостью Тося перевертывает отяжелевшие мертвые тела. Она и сама хвастала, что регулярно ходит тренироваться в спортзал. Тяжеленная дверь холодильника открывалась под Тоськиными руками не труднее, чем дверца микроволновки. Если не знать, чем она занимается на работе, — ну бизнес-леди, и только. И не меньше, чем из международной корпорации такого уровня, на которую точат зуб антиглобалисты.
— Пожалуйста, Александр Анатольевич, клиент в коридоре!
Саша, слегка путаясь в длинном целлофановом фартуке, сделал несколько шагов по направлению к входной двери.
— Мурашов, заводи!
Парень по фамилии Сергеев осторожно приблизился к каталке. Вова Мурашов следовал почти вплотную за ним, якобы для того, чтобы в случае чего свидетеля поддержать, если тот вздумает в обморок падать. А сам отворачивался, стараясь на лежавшее тело даже случайно не посмотреть.
— Да это не он! — вдруг вскрикнул Сергеев и теперь уже смело подошел прямо к пострадавшему. — Это точно не он! Господи, Никита, слава богу! — и он вдруг размашисто перекрестился.
— А кто же это? — растерянно спросил тогда Мурашов.
— Понятия не имею! Но то, что это не Никита, — сто процентов.
— Ты что-нибудь понимаешь? — посмотрел на Сашу Мурашов.
— А я-то тут при чем? Я из-за вас время только теряю, — с досадой вернулся к секционному столу Саша. — Ищи теперь третьего.
— Где же мне его искать? — Мурашов обратил свой взор на Сергеева.
— Я больше ничего не знаю. Я пошел. — И повернулся, чтобы идти.
— Стой! А где этот твой Никита? Ну-ка предъявляй его сюда! — нашелся Мураш.
— Где Никита, не знаю. Но завтра должен, наверное, появиться на занятиях. Там его и ловите. — И парень с явным облегчением двинулся к выходу. Мурашов с расстроенным видом подошел к Саше.
— Бабульку вскрываешь?
— Как видишь. — Саша устал после дежурства, и ему очень хотелось поскорее закончить все эти вскрытия. Мама ждет, и отец ждет, и ему уже, если честно, все надоело. Во всяком случае, на сегодня.
— Где же мне теперь искать этого третьего?
Саша работал быстро, механически.
— Ну если этот Сергеев передал свои функции на вечер некоему Никите, то почему бы и Никите не попросить кого-нибудь его заменить? Главное теперь, куда этот Никита мог деться? Или просто подожди до завтра. Глядишь, действительно сам объявится. Ведь завтра начинаются занятия во всех институтах.
— А если не объявится? — Мурашов специально смотрел в окно, чтобы не следить, что делают Сашины руки.
— Вот этот парень, которого убили, я же говорил тебе, он с виду не очень-то славянин, — сказал Саша. — Его вполне могли, так сказать, перенанять. Может, Никита в тот вечер оказался почему-либо занят, а подводить друга ему не хотелось… Ты поспрашивай у обслуги.
— Да разве я не спрашивал? — обиделся Мурашов. — Все как один говорят, что не видели убитого раньше.
— Ну я не знаю… А это что такое? — Саша замер над секционным столом в стойке сеттера, вдруг почуявшего дичь. — Нет, серьезно, Мураш, ты это видишь?
— Ничего не вижу, — Владимир зажал нос воротником своей куртки и осторожно заглянул Саше через плечо.
— Вова, это же пух! У бабушки пушинки прилипли к слизистой оболочке в трахее и главном бронхе. Или это мне кажется? Игорь Владимирович! — Саша обернулся, чтобы посмотреть, не ушел ли Соболевский. Но тот еще сидел за столом лаборанта и оформлял направление на гистологию кусочков тканей своего случая.
— Игорь Владимирович!
Соболевский встал и, подавляя зевок, подошел к Саше.
— Как раньше говорили, я к вашим услугам.
— Игорь Владимирович, это же пух! — Саша осторожно поднял пинцетом что-то похожее на комочек влажных тонких ниточек, прилипших к слизистой оболочке бронха.
Соболевский надел очки — когда надо было рассматривать мелкие детали, он всегда пользовался очками, и со всех сторон разглядел этот комок.
— Увы, по всей вероятности, да. Отошли на всякий случай на гистологию. — Он вернул пинцет Саше вместе с пушинками и вздохнул: — А ты подъязычную кость смотрел?
Саша на мгновение замер.
— Вроде смотрел. Только я чего-то уже не помню…
— Ну снова посмотри.
Саша уже и без его совета снова тщательнейшим образом осматривал мягкие ткани вокруг гортани.
— Вот она, хрупкая галочка подъязычной кости в розовых переплетениях тонких мышц. — Саша низко склонился и осторожно что-то нащупывал в выделенных тканях. — Цела. — Он тщательно осмотрел кость. — И кровоизлияний вокруг нет. — Он мысленно усмехнулся. Привычка — вторая натура? Не мог он пропустить перелом. Просто не зафиксировал в сознании норму. Если б увидел кровоизлияние — вмиг бы остановился.
— Чего это вы? Чего? — забеспокоился Мурашов, чувствуя что-то неладное.
Игорь Владимирович пошел к раковине мыть руки.
— У детей и стариков так бывает. Они не могут сопротивляться, когда на них нападают, и переломов органов шеи, как правило, мы не находим. Я несколько раз вскрывал убийства детей — маньяк подходит и просто закрывает ребенку рот ладонью. И все. И никакого сопротивления. Страх, неожиданность нападения… И у стариков то же самое. Мягкие предметы прикладывают ко рту и носу и удерживают голову, а шею не трогают. Люди с небольшой физической силой не могут противостоять этому давлению.
— Вы что, шутите? Я дома не был почти двое суток, — жалобным голосом сказал Мурашов.
— Вова, мы здесь ни при чем, это элементарное убийство. И я тоже устал до охренения, чтобы еще по этому поводу шутить, — грустно сказал Саша. — Поезжай к этому внучку и изымай все подушки, какие есть в доме, пока он не догадался их выбросить или заменить.
— Ты что, хочешь сказать, что бабушку задушили подушкой?
— Подушкой, матрасом, валиком от дивана… Осматривай весь дом. Надо найти похожие пушинки и поговорить с нашими генетиками. Я точно не знаю, но наука теперь так далеко ушла, что, может, они могут определить по пуху — кто это был? Гусь, утка, курица? Просто у меня еще не было такой потребности — гусей по пуху определять.
Соболевский у раковины давился от смеха. Как Саша ни устал, он все-таки шутил над Мурашом.
— А как же странгуляционная борозда? — спросил Вова. — Ты же мне сам показывал, что она типичная?
— Она и есть типичная. Бабульку придушили и тут же подвесили. Давай-ка бери за жабры этого внучка. Кажется, я его недооценил.
— Чтоб его!.. — грязно выругался Мураш, и, костеря про себя и внучка, и «больно умного» Попова, и даже бабульку, он двинулся к выходу из секционной, но вдруг остановился в дверях, поразмыслил немного и отправился дальше.
— Саш, а Саш! — вдруг донесся его жалобный голос уже почти из коридора.
— Чего тебе, Мурашов?
— Саша, а не могли эти пылинки прилипнуть как-нибудь случайно?
— Вова, ну что ты мелешь, надоел! — огрызнулся Попов. — Во-первых, не просто пылинки. Это — пух! Представь — человеку закрывают чем-нибудь рот и нос, ну, например, той же подушкой. А он ведь не хочет задохнуться? Правда? Человек начинает вывертываться, задыхается, вдыхает активно ртом воздух, вот все соринки-пылинки и засасываются так глубоко, как никогда не бывает при спокойном дыхании. Тебе когда-нибудь соринка в рот попадала?
— Ну попадала.
— И что?
— Ну выплюнул, и все. Хотя один раз я комара проглотил.
— Молодец. Вкусный был комар?
— Не знаю, не распробовал. Но ведь я его мог и вдохнуть?
Саша посмотрел на Мурашова болезненно.
— Мог. Ты сам сейчас все и сказал. Вдохнуть. Вдох — активный процесс. Если б ты его вдохнул, у тебя начался бы невероятный кашель. Просто приступ кашля. В таком состоянии не повесишься. Даже если и стоишь на унитазе.
— Но ведь здесь не комар, пушинка?
— Мураш, ты дурак? Представляешь себе человека, который лезет в петлю и подушку держит перед мордой?
— Пойду щас попробую, — пробурчал Мурашов. — А вдруг получится.
— Не получится. Только зря повесишься. Только тебя еще тут вскрывать не хватало. Короче, Мураш, я тебе так напишу в выводах: «Обнаружение инородных тел (а именно — пушинок) в трахее и главном бронхе потерпевшей свидетельствует о прижизненном их попадании. Таким образом, причиной смерти по совокупности установленных повреждений и патологических изменений является механическая асфиксия от закрытия отверстий рта и носа мягким предметом, предположительно содержащим пух в своем составе». Удовлетворяет тебя такой вывод?
— С вами — уже ничего не удовлетворит.
— Картошку из «Макдоналдса» меньше жри. Антонина, я закончил, забирай бабульку! — Саша с облегчением содрал с себя перчатки и фартук и тоже пошел к раковине. Он и не заметил, как Соболевский уже ушел из секционной.
— Ну все, я понял, завтра позвоню генетикам, — сказал Мураш и снова быстро вышел в коридор, а оттуда на улицу. Саша про себя отметил, что розыгрыш по поводу генетической экспертизы пуха удался, и хмыкнул.
* * *Тридцать граммов разведенного спирта подействовали на Лену потрясающе. Она как бы разделилась на две половины. Первая — вдруг полюбила весь мир. Лаборантская комната Людмилы Васильевны — достаточно тесная, загроможденная старой мебелью, вдруг стала казаться Лене верхом уюта. Яблоки, наваленные в тазу на полу (и действительно сочные и сладкие), — самыми лучшими в мире фруктами. Вторая половина Лены вдруг неожиданно обиделась на мудрого и опытного руководителя кафедры — таким предстал в этот момент в Ленином сознании Петр Сергеевич. Почему он не принимает меня всерьез? Не доверяет? Лена почувствовала срочную потребность доказать, что она на кафедре друг, а не враг.