Присутствующие невольно задержали взгляд на его кулаке, на котором неровными, толстыми штрихами был выколот якорь. Впечатление было такое, что сильные, поросшие черными волосками пальцы сжимали мировую контрреволюционную гидру.
— Ладно, все это потом, — кулак неожиданно разжался. — Сейчас главная наша задача — выловить Кирьяна. Какие ваши действия?
— За всеми малинами, где он чаще всего бывает, мы установили наблюдение. Есть наши люди и в ресторанах, где обычно он любит развлекаться. На Хитровке, под видом бродяг, тоже находятся наши люди, — перечислял Кравчук. — Вокзалы и городские заставы мы заблокировали, так что уйти он никуда не сможет. Мне так думается, что он попробует отлежаться пару недель. Так сказать, залечить раны, а потом вновь возьмется за старое.
Сарычев усмехнулся:
— Вы слишком хорошего мнения о Курахине. Он не будет столько ждать. Чтобы залечить раны, ему достаточно двух дней, максимум трех! Товарищи, — выразительно посмотрел он на сотрудников, — никогда не нужно забывать, что перед нами хитрый и матерый зверь, который не остановится ни перед чем. Он будет мстить каждому из нас, и единственная возможность его остановить — так это уничтожить его. — Помолчав, он вытащил из простого портсигара папироску (золотой, с бриллиантами по всему периметру, он сдал в Госхран. Странно, конечно, но к красивой вещице он начинал привыкать и втайне надеялся, что ему позволят подержать ее у себя еще некоторое время. Не позволили… Ну да ладно, что с того!). Игнат постучал папироской о край стола и, безжалостно скомкав пальцами бумажный мундштук, закурил. — Я жалею об одном, что лично не расстрелял его во время задержания. Возможно, это не совсем по закону… Но зато очень правильно. А потом, кто сейчас смотрит на законы?.. Контра, она и есть контра. И душить ее следует на корню. Как она с нами поступает, так и мы с ней должны. Вам, товарищи, все понятно?
И вновь взгляд Сарычева остановился на заместителе. Для Кравчука это было настоящим испытанием.
— Все ясно, товарищ Сарычев. Задачи свои мы знаем.
— Это еще не все, — вновь пыхнул дымком Игнат. — Знаете, что сказал товарищ Дзержинский? — Глаза его поочередно остановились на каждом из присутствующих. — Час назад в Хлебном переулке было совершено нападение на автомобиль Центрального банка. Преступниками похищено десять миллионов рублей, согласитесь, товарищи, деньги немалые. Двое конвоиров убито, трое ранено. Преступников было шесть человек. Одна характерная деталь — деньги они увезли на двух машинах.
— За этой бандой мы уже второй месяц охотимся. Раньше они все больше барышнями интересовались. Пригласят иную красавицу по городу покататься, а сами завезут куда-нибудь в лесок, сделают свое гнусное дело, да и отпустят. Иной раз случалось, что силком прямо в машины сажали. А две недели назад в Дурасовском переулке подкараулили прогуливающуюся парочку. Парню наставили в лицо револьвер, деньги и драгоценности отобрали, а барышню увезли с собой для развлечения. Девушка вернулась только через три дня. Что с ней было, толком рассказать ничего не может. Даже лиц преступников не запомнила… Я лично ее допрашивал, — чуть помолчав, добавил Кравчук. — Отец ее, крупный адвокат, сказал, что прощать этого не намерен и с преступниками разберется собственными силами.
— У него что, есть такая возможность?
Кравчук чуть пожал плечами:
— Он всю жизнь проработал с уголовниками, связи у него в криминальном мире действительно очень обширные. Не удивлюсь, если и разберется, ведь по законам этой публики тронуть адвоката считается самым гнусным делом.
— Ну да, конечно, — очень рассеянно произнес Сарычев. — Так вот, товарищ Дзержинский поручил нам заняться этой бандой. Первое, что мы должны сделать, это выявить всех владельцев автомобилей и тщательно допросить их. Второе, выявить круг подозреваемых, кто знал о маршруте банковского автомобиля. Это главное. Все! — положил Сарычев ладони на стол. — Можете приступать к делу. А от вас, — посмотрел Сарычев на Федора, — я жду подробнейшего доклада о проделанной за неделю работе.
— Хорошо, — произнес Кравчук как можно более твердым голосом, но не получилось: голос чуть дрогнул, выдав невольное волнение.
Чистка продолжалась. Не исключено, что его фамилия прозвучит в списке уволенных.
* * *В трактире было накурено. Казалось, что на расстоянии вытянутой руки невозможно будет рассмотреть лица. Но нет, достаточно было постоять малость, пообвыкнуть к дыму, принюхаться как следует, и можно смело шагать в глубину зала. Между столами, как заводные, с подносами в руках шастали официанты. В черных рубахах навыпуск и в высоких сапогах. Их можно было бы принять за чертей, подкладывающих хворост под котлы с грешниками. И только вежливое обращение «будьте любезны» да «кушать подано» заставляло крепко сомневаться в их нечеловеческой сущности. Во всяком случае, черти так не изъясняются.
В дальнем углу трактира расположились трое ямщиков. Они лениво попивали водочку и вполголоса переругивались. У входа сидел верзила двухметрового роста. Его собеседником был круглый человечек в пенсне, оба они жадно глотали холодное пиво, как если бы опасались, что пробегавший мимо халдей умыкнет недопитые кружки.
В центре зала гуляла компания из шести молодых парней. Они громко разговаривали и без конца хлопали по плечу белобрысого парня. Здесь все ясно, отмечалось какое-то торжество.
У стены мужчина лет тридцати что-то нашептывал юному созданию в белом платье, ей было не больше восемнадцати лет. Она страшно конфузилась даже от мимолетного внимания, и было заметно, что в подобное заведение она попала впервые.
Когда-то в этом заведении собиралась шайка Коловорота. После каждого удачного налета они гуляли здесь до утра. Девки, зная об этой традиции, прибегали к трактиру дюжинами и гроздьями висли на руках вольных добытчиков. Но в прошлом году Коловорота убили в одной из перестрелок, большая часть его артели была выловлена как раз в данном трактире, а потому жиганы, из присущего им суеверия, обходили сие питейное заведение за три версты. Оттого-то каждый из присутствующих чувствовал себя здесь спокойно.
Игнат Сарычев сидел у окна. Отсюда хорошо была видна дверь (привычка контролировать ситуацию), да и посветлее чуток. Одет он был просто, ни одна деталь одежды не выдавала в нем начальника МУРа. Он легко сливался с остальными посетителями. Только опытный глаз мог разобрать, что правый карман его куртки оттягивается под тяжестью — не иначе как пистолет запрятан. Но за соседними столиками сидели спокойно и не обращали на него внимания. Подумаешь, эка невидаль! Кто сейчас револьвера не носит? Времена-то нынче лихие.
Напротив Игната сидел темноволосый мужчина лет пятидесяти. Внешность у него была совершенно непримечательная: пегая и реденькая бороденка, длинные волосы расчесаны на кривенький пробор, а осоловелые глаза выдавали в нем завсегдатая пивных.
— Недоброе ты место для беседы подобрал, — произнес мужчина. — В царские времена здесь громилы любили собираться, трактир-то на большой дороге стоит. Присмотрят купца побогаче да гирькой его по бестолковке приласкают. Любили здесь сибирские промышленники слегка попить да молодость босоногую вспомнить. А к ним тотчас мошенники разных мастей начинают липнуть, кто предлагает в картишки поиграть, кто барышню посулит поядренее на ночь. Бывало, купец-то уснет, а барышня разденет его до исподнего и была такова. А как царя-то скинули, здесь стала публика попочтеннее собираться. Все манифесты читали да песни горланили. Большевики к власти пришли, так вся интеллигенция по заграницам разбежалась, а те, кто остался, затаились. Было время, что и жиганы здесь собирались, чужих не пускали. Если появлялся таковой, так могли и кишки ему наружу выпустить. Слыхал я, что одному муровцу так и сделали, повадился в этот трактир захаживать, сам водку не пьет, а только пивцо пригубляет да слушает, что за разными столиками говорят. Так его из трактира выдернули, водкой опоили и в Неглинку сбросили. Не слыхал о таком? — отпил пива Грош, ибо это и был он собственной персоной.
— Приходилось.
— Ну, вот видишь, место здесь темное, с богатыми уголовными традициями. А мы с тобой сидим здесь и пиво потихонечку хлебываем.
— Не боишься, что тебя со мной заприметят?
— Сейчас здесь жиганов нет. Может, заявится какой залетный, но это не в счет! По нынешним временам заведение это тихое. А потом, не скрою, мне хотелось и тебя посмотреть. Слишком много о тебе говорить стали. Решил взглянуть, что же это за героическая личность такая.
— А у мадам Трегубовой не рассмотрел?
Грош слегка сконфузился:
— То совсем другое!
Игнат Сарычев выглядел спокойным.
— И много говорят?
— И много говорят?
Грош усмехнулся:
— Много, не переживай… Из самого Питера молва донеслась. Будто бы ты расчихвостил там всех жиганов и теперь за Москву решил взяться.
— И как впечатление?
Грош пожал плечами:
— Обыкновенное… Как будто бы ничего особенного в тебе и нет. Даже трудно поверить, что ты самого Кирьяна в стойло поставил. А ведь у него на легавых нюх особый… Хотя кто знает таких людей, как жиганы… Они ведь особенные, — с заметной долей уважения протянул Грош, — может, хотел в судьбу сыграть.
— Значит, игрок, — невесело хмыкнул Игнат Сарычев.
За соседним столиком полный извозчик с круглым лицом стал стучать по краю стола пересохшей воблой. К нему присоединился другой. Получилось громко: не то топот копыт, не то барабанная дробь.
— Еще какой! Иначе бы он и Кирьяном не был, — отвечал Грош.
Неожиданно стук прекратился. Извозчики одновременно втянули в себя по полкружке пива и принялись пласт за пластом раздевать рыбу.
— Ладно, давай теперь поговорим о деле, — Игнат отставил в сторонку пустую кружку, и тут же из-за дымовой завесы соколом-сапсаном на нее спикировал халдей. — Повторить! — коротко распорядился Сарычев.
— Слушаюсь, — отозвался половой, машинально мазнув тряпкой по столу, и через несколько секунд поставил на стол кружку с пенящимся пивом. Школа у здешних половых была отменная, дореволюционная. Они появлялись именно в тот момент, когда в них возникала потребность. И исчезали тотчас, когда надобность пропадала.
— Где сейчас может быть Кирьян?
— Вот этого никто не знает, — серьезно ответил Грош. — Кирьян человек непредсказуемый. Сегодня он может быть в Москве, завтра окажется в Питере, а еще через неделю «нитку порвет» и объявится где-нибудь в Варшаве.
— В Варшаве, говоришь? — помрачнел Сарычев, посмотрев на полного извозчика, который с заметным удовольствием посасывал плавники.
— Может, и в Праге, дело-то хозяйское. А то, что он лыжи за границу давно навострил, так это точно! Один из его жиганов как-то разнуздал звякало и сказал, что у Кирьяна тропа до самого Берлина есть.
— А может, его сейчас и в Москве-то нет?
— Зря беспокоишься, Хрящ. Ничего, если я тебя так называть буду? — осторожно поинтересовался Грош. — Тебя иначе-то теперь и не называют.
— Валяй, если нравится! — безразлично отреагировал Игнат Сарычев.
— У него в Москве баба есть, молодая совсем, лет восемнадцати. Так она из него корабельные канаты вьет. Без нее он никуда не денется. Это точно.
— К чему ты это говоришь?
— А к тому, Хрящ, что не далее как вчера видел я ее в Глазовском переулке, кофточку она какую-то покупала.
— Ты не мог ошибиться? — спросил Сарычев как можно спокойнее.
— Ты думаешь, я с двух шагов девку не узнаю? — гордо тряхнул Грош пегой бороденкой. И, перегнувшись через стол, торопливо заговорил: — Я ведь ее еще пацанкой знал, когда она в мужиках толка-то никакого не знала. Подойдешь с ней к трактиру да предложишь иному нэпману за четвертной. А потом на нее Кирьян глаз положил. А мне пришлось в сторонку отойти.
— Где ее можно найти, знаешь?
— Нет, — отрицательно покачал головой Грош. — Он ее бережет. И всюду с собой таскает. Одно могу сказать: там, где Дарья, там и Кирьяна искать нужно. И то, что он скоро объявится, это точно. — Грош совсем перешел на шепот: — Поговаривают, что он поклялся перед жиганами краску из тебя выпустить и, пока этого не сделает, из Москвы никуда не уедет.
— Поглядим, — усмехнулся Сарычев.
— А правда, что ты Хрящу… настоящему, путевку к святым местам организовал?
— Правда, — не стал лукавить Игнат.
— Ты бы Кирьяна поостерегся, — посоветовал Грош, сделав три больших глотка, — он слов на ветер не бросает.
— Что ты еще можешь сказать о Кирьяне?
Грош призадумался на минуту, а потом заговорил:
— То же, что и все… Он очень умный, хитрый и осторожный, иначе бы его уже давно пристрелили. Никому не доверяет, разве что кроме Дарьи и еще двух-трех приближенных. Для него человека убить — все равно что два пальца обмочить. Стреляет он одинаково хорошо с обеих рук. И если идет по городу, то никогда не вынимает рук из карманов. Палит без промедления, как только чувствует опасность. Как-то в семнадцатом году его загнали на крышу десять жандармов. Так он половину их пострелял, прыгнув на крышу соседнего дома, и ушел проходными дворами. А знаешь, какое расстояние было между домами? — спросил Грош.
— Не представляю.
— Метров шесть! Так он даже не приостановился, пальнул в двух жандармов и побежал дальше. Вот так-то! Мне так кажется, что вы его никогда не поймаете.
— Поглядим, — повторил Сарычев и, бросив на стол рубль, сказал: — Сдачу не бери, пускай халдеи пожируют. Кстати, хочу у тебя спросить, а чего это ты вдруг помогать мне стал?
— Жить хочу, — выдохнув, честно признался Грош. — Уж слишком сильно ты нас всех потеснил, что ни день, так кого-нибудь ловят.
— Ты же легавых не любишь. Как же твои принципы?
Грош неожиданно широко улыбнулся:
— Это у жиганов принципы. Они все идейные, а я ведь «не помнящий родства». С меня и спрос невелик.
Поднявшись из-за угла и окинув дымный зал пристальным взглядом, Сарычев слегка раскачивающейся походкой направился к двери.
* * *Кирьян, по-хозяйски развалясь, сидел на диване. На кухне гремела посудой Дарья и в комнату не показывалась. У ног терлась мелкая белесая дворняга и заискивающе всматривалась в лицо Кирьяна. В дверях, тушуясь, стоял парень лет двадцати пяти. Он без конца перебирал тонкими пальцами фуражку и неловко улыбался.
— Так сколько ты, говоришь, взял у булочника Аврама?
— Немного, Кирьян… Всего-то два миллиона рублей.
— Обмельчал ты, Ванюша, — Кирьян сочувствующе причмокнул. — Раньше, бывало, меньше чем за десять миллионов и за дело-то не брался, а сейчас на такие копейки позарился. Стыдно мне за тебя! И ты не прослезился, когда у бедного еврея последнюю краюху отнимал?
Иван натянуто улыбнулся:
— Еще наживет, он ведь скряжистый.
— Это ты верно говоришь, евреи народ запасливый и копейку считать умеют. А на чем ты деньги вывозил?
— Так у меня же машина есть, — смущенно сообщил Иван. — В прошлом году надыбал.
Голос Кирьяна ему не нравился, слишком уж он был ласков. Уж не перевоспитала ли его уголовка?
— А знаешь, я тут с твоим евреем поговорил. Разговорчивый оказался, достаточно было пару раз по морде сковородкой съездить, чтобы у него красноречие прорезалось. Так он мне тайничок один указал, а в нем золотишко всякое было с камешками. Хочешь взглянуть? — Иван неопределенно пожал плечами. — Ага, вижу, что желаешь. Глянь сюда, — Кирьян сунул руку в карман и вытащил массивную золотую брошь, в середине которой сверкал крупный бриллиант. — Хорош! Да ты подойди поближе, что же ты прямо как не свой? — почти обиделся Кирьян. Иван сделал вперед несколько шагов. — Ты как следует глянь, Ванек… Я же тебе не дерьмо подсовываю. — Иван наклонился, и в этот момент Кирьян ухватил его за волосы и с размаху стукнул лицом о деревянный подлокотник дивана. Из носа Ивана мгновенно брызнула кровь, заляпав диван. — Фу ты! — брезгливо отстранился Курахин. — Дашка! Он нам весь диван кровищей забрызгал, где мы теперь с тобой елозить будем? — Иван молча вытирал кровь. — Так вот, этот еврей сказал мне, что ты забрал у него не два миллиона, а целых пять, следовательно, три миллиона ты от меня скрысятничал. Нехорошо!.. За это тебя следовало бы, конечно, убить, но ты сам знаешь, я человек незлопамятный. Ты поспрашивай у жиганов — по всей Москве ходят легенды о моем добром характере. В общем так, машина теперь моя! И если еще раз услышу, что ты утаил от меня долю, повторять больше не буду, убью! Тебе все понятно? — равнодушно спросил Кирьян.
— Да.
— Приятно иметь дело с понимающими людьми. Как же тебя все-таки угораздило-то с лицом, — посочувствовал Кирьян, — кровища даже на шею потекла. На вот полотенце… Утрись. Оно чистое. Совершенно ничего не жалко для хорошего человека, последнее готов от себя оторвать. Да ты поплюй на краешек-то, так-то оно лучше будет, кровь сама и уймется. — Иван вытер разбитый нос краешком полотенца. — Вот теперь совсем другое дело. Эй, Дарья, неси-ка мне рябиновой, той самой, что со Степаном пили. Уж больно понравилась. А самое главное — глотку хорошо дерет, — улыбнувшись, добавил Курахин.
Вошла Дарья. В тонких длинных руках она держала небольшой металлический поднос. На нем стояла высокая бутыль, на дне которой лежала небольшая гроздь рябины. Дарья будто не заметила разбитого лица гостя, осторожно поставила угощение на стол, закинула окровавленное полотенце на плечо и, отерев руки о пестрый передник, вышла.
— Видал? — с чувством спросил Кирьян, проследив взглядом за ее походкой. — Товар-то какой ладный. Я его всяко мну, всяко топчу, а он не портится, а только краше от этого делается. И попка у нее какая ладная. Эх! Сядет ко мне на колени, сарафанчик поднимет, — разливал наливку в граненые стаканы Кирьян, — за шею обнимет и давай туда-сюда елозить! Попробовать желаешь? — по-дружески поинтересовался Кирьян. — А то как-то неудобно получается, ты мне машину свою отдал, деньжат еще выделишь миллиона три, а мне и отплатить нечем. Что я, скряга, что ли? Что обо мне народ-то подумает?