— Сюда, Ладон, сюда, пресмыкающееся!
Ладон разъярился, и его мягкое горло открылось Геракловой стреле. Кремень пронзил его, и он умер мгновенно. В его лишенных век глазах отражалось небо, усеянные зубами челюсти беспомощно распахнулись.
Геракл знал, что всему змеиному племени свойственно притворяться мертвыми в случае опасности, поэтому он осторожно обошел вокруг поверженного исполина. И отсек кончик бронированного хвоста. Чешуя была толстой, словно грудные пластины доспехов, которых Геракл никогда не носил, довольствуясь шкурой Немейского льва, без труда убитого много лет назад.
Стоя меж двух смертей, погруженный в думы Геракл не видел, что перед ним стоит Гера. Внезапно о его покрытую потом кожу ударилась капля дождя. Он поднял глаза. Она была там. Его мучительница и его мечта.
Гера была прекрасна. Она была столь хороша, что при виде нее даже такому головорезу как Геракл хотелось побриться. Он увидел себя безо всякого зеркала — покрытый шрамами мужик с непомерными мускулами. Он боялся ее и желал. Его член то вздымался, то опадал, словно кузнечные мехи. Ему нестерпимо хотелось взять ее, но он не осмеливался. В ее глазах было лишь презрение и сдержанное отвращение.
— Ты должен убивать все, что встречаешь на своем пути, Геракл?
— Убивать или быть убитым. Почему ты обвиняешь меня?
— А кого еще мне винить?
— Вини себя. Именно с тебя все и началось.
— Все это началось с измены моего мужа и с твоего скотства.
— Ты наслала на меня безумие.
— Я не просила тебя убивать твоих собственных детей.
— Когда человек безумен, ему все равно.
— Когда человек уподобляется животному, он не знает жалости.
— Ты — мой рок, Гера, так же как я — твой.
— Боги неподвластны року. Ты никогда не станешь бессмертным, Геракл, в тебе слишком много человека.
— Ты никогда не узнаешь удовлетворения, Гера, ты для этого слишком богиня.
— Я буду удовлетворена, когда избавлюсь от тебя.
— Тогда убей меня. Прямо сейчас.
— Ты сам станешь причиной собственной гибели, Геракл.
— Но ты же мне в этом поможешь, не так ли?
— Если во мне ты видишь рок, то это потому, что у тебя нет ни капли собственной силы.
— Ни один человек не обладал большей силой.
— Ни один человек не был столь слаб, Геракл.
— Ты говоришь загадками.
— Я поясню. Мир не может уничтожить героя. Его право и привилегия — самому уничтожить себя. Тебя сокрушит не то, что ты встретишь на своем пути, а то, что ты есть, Геракл.
Гера сделала шаг вперед. Богиня с сияющими волосами и лилейной кожей. Своими нежными руками она подняла Ладона, легко, словно игрушку, и забросила его на небо, где он и остался навеки в виде созвездия Змеи.
От движения ее грудь обнажилась.
— Итак, Геракл, почему ты не идешь за яблоками?
Геракл шагнул вперед и пальцем дотронулся до ее соска, чувствуя, как тот твердеет и увлажняется. Большим пальцем Геракл провел по окружавшему его светлому ореолу. Ему хотелось пососать ее грудь.
Рука Геры легла на его кисть.
— Возьми яблоки, Геракл.
Он помнил. Он отступил назад. Гера улыбалась ему, ее сердце было черно. Его предупреждали, чтобы он ни в коем случае не пытался сорвать яблоки сам. Он должен оставить яблоки, где они есть. Пусть кто-то еще сделает это за него.
Он отступил. Ее грудь оставалась обнаженной. Почему бы не отдать концы прямо сейчас, с удовольствием приняв неизбежное? Он мог бы взять ее, всадить в нее свое орудие, и тогда она бы его убила. Он бы умер в пещере ее ненависти, но зато она бы почувствовала его смерть, ощутила бы в себе его последнее содрогание.
Он уронил руку на свой член и начал дрочить. Она смотрела, как грубо и умело он довел себя дюжиной быстрых движений. Когда он стал кончать, она поцеловала его в губы и удалилась.
Ночь. Трава все еще хранила отпечаток тела Ладона. Его образ ярко сиял среди звезд. Геракл в одиночестве сидел под священным деревом. Он больше не понимал смысла своего путешествия, да и было ли путешествие вообще? До сих пор он приступал к каждому заданию с легким сердцем, нимало не заботясь ни о том, что было до него, ни о том, что будет после. Он принимал вызов и шел дальше. Он делал то, что должно, ни больше ни меньше. Это был его рок. Рок нельзя ни понять, ни оспорить.
Сегодня все было по-другому. Сегодня впервые в жизни он задумался о том, что делает. Он задумался о том, кто он такой.
Ладон сказал, чтобы он возвращался домой. А что если и правда? Что если сейчас он выйдет из сада и повернет прочь? Он мог бы найти корабль, сменить имя.
Он мог бы оставить позади Геракла — простой отпечаток во времени, такой же, как остался от Ладона и исчезнет, когда трава немного подрастет. Что если согнуть будущее так же легко, как железный прут? Разве нельзя уклониться от судьбы, и пусть себе поворачивает, куда ей заблагорассудится. Что удерживает его, не дает ему двигаться, что заставляет его тяжко влачить свою жизнь, словно огромного быка — неподъемный плуг? Почему он терпит иго Геры?
И тогда в первый раз в жизни он подумал, что несет свое собственное иго и ничье больше.
Он посмотрел на звезды. Прямо над ним блистало созвездие Рака, еще один его недруг, поднятый Герой на небеса. Гигантский рак вцепился ему в ногу, когда он сражался с Гидрой. Он раздавил его тогда, но теперь его враг вновь насмехается над ним с высоты, невредимый и недосягаемый навеки.
Рак. Небесный знак Дома.
«Иди домой, Геракл»… Нет, он уже никогда не пойдет домой. Слишком поздно.
Геракл встал с травы, подхватил отрубленный хвост Ладона, перепрыгнул через стену и отправился обратно к Атласу. По дороге он изловил сонную лесную свинью и взвалил на плечо, чтобы зажарить на костре и съесть. Внешне это снова был Геракл — грубый, прямой, безмятежный и готовый действовать. Внутри же какая-то его часть терзалась — нет, не сомнениями, он не сомневался в том, что должен был сделать, — но одним-единственным вопросом. Он знал, что, но больше не знал, почему.
Мысле-осы
О чем он и сказал Атласу, когда они ужинали вместе под сводом небес.
— Почему мы все это делаем, старик?
— Делаем что?
— Ты держишь мир, а я уже двенадцать лет избиваю змей и ворую фрукты. Единственное, что во всем этом было хорошего, так это похищение Ипполиты, царицы амазонок; когда я ее поймал, она не хотела со мной даже разговаривать. Независимые женщины, так их. Я прямо не знаю, что на самом деле хуже — зависимые бабы, которые мычат и молятся на тебя круглые сутки, или эти равнодушные суки.
— И что же случилось с Ипполитой?
— Естественно, я ее убил.
— Я знал ее когда-то.
— Прости, дружище.
Пауза. Атлас молчит.
Геракл выдул еще один мех вина. Ему не хотелось думать. Мысли роились вокруг его головы, словно шершни, и злобно жужжали.
— Так вот я, Атлас, и говорю: почему?
— Нет никаких почему, — ответствовал Атлас из темноты.
— В этом-то и весь ужас, — говорил Геракл. — Всегда есть какое-то «почему» вот здесь, или здесь, или здесь… — и принялся колотить себя по голове, словно пытаясь прибить назойливо гудящие мысли.
Атлас сказал:
— Когда склоняешься под бременем мира, вот как я сейчас, слышишь все, чем занимаются люди, и чем больше они пытаются вопрошать судьбу, тем больше понимаешь, сколь это тщетно. Я слышу, как они строят планы на завтра, и той же ночью умирают. Я слышу, как женщины кричат в муках, а их дети рождаются мертвыми. Я слышу, как дышит загнанный человек, и вдруг его отпускают на свободу. Я слышу, как купец едет домой из порта с полными сундуками товаров, и грабителей, которые поджидают его на большой дороге, чтобы забрать все, что у него есть. Нет никаких «почему». Есть только воля богов и человеческая судьба.
— Я самый сильный человек в мире, — говорит Геракл.
— За исключением меня, — ответствует Атлас.
— И я не свободен…
— Нет такой вещи как свобода, — говорит Атлас. — Свобода это страна, которой нет на карте.
— Это дом, — отвечает ему Геракл. — Если, конечно, дом — это то место, где ты действительно хочешь находиться.
Потом Геракл попытался сбросить дурное настроение.
— Так ты думаешь, что сильнее меня, Атлас? А сможешь удержать Африку на своем болте?
Атлас расхохотался, к несчастью для земли, которая ощутила это как сильное землетрясение. Геракл уже вытащил наружу свой собственный болт и яростно наяривал его, заставляя встать.
— Давай, ставь ее сверху. Присобачь мне туда хоть целый континент.
— Ты пьян, — сказал Атлас.
— Я сегодня видел Геру. Господи, ну что за сука. Знаешь эту историю про Млечный Путь, который получился из молока, которое я срыгнул, когда она кормила меня грудью? Только это было не молоко, а вот это вот дело, просто она слишком леди, чтобы сказать правду.
Геракл был уже готов кончить.
— Устроим снег в Гималаях, а, парень?
Он откинулся на спину, рассыпая звезды.
— Давай, Атлас, теперь ты.
— У меня все руки заняты.
— Я тебе помогу, если хочешь, — как друг другу.
— Я слишком устал.
— Ты говоришь, как девчонка.
— Попробуй, подержи мир.
— Я же тебе сказал, я сделаю это завтра. На кончике носа, как морской котик.
Он всхрапнул.
— Спокойной ночи, Геракл, — промолвил Атлас.
Ответа он не дождался.
Храп Геракла сотрясал мироздание. Атлас, как всегда, смотрел вперед, вперяя взор в бесконечность пространства, жалея, что не может стать его частью, хотя бы на один час.
Наступившее утро глумливо уставилось на героя. Пришло время выполнять обещания. Вставал животрепещущий вопрос, как Геракл физически сумеет снять Космос с плеч Атласа, не уронив его при этом. После непродолжительной дискуссии договорились, что Геракл потихоньку заползет на спину Атласу, как спаривающаяся улитка, и осторожненько столкнет мир себе на плечи.
План неплохо сработал, за исключением того, что богов на Олимпе перевернуло в кроватках, и метеор размером с город шлепнулся на землю, потопив часть Сицилии.
Атлас почувствовал, как чудовищная ноша соскользнула с его тела, и обернулся поблагодарить Геракла, который был красен, как гранат. Его мышцы окаменели.
— Потом будет полегче, — успокоил его Атлас.
— Просто сходи и принеси яблоки, — это было все, что герой смог из себя выдавить.
Атлас растер ноги и поясницу. Он уже забыл, что такое стоять прямо. Он вытянул руки над головой, наслаждаясь хрустом суставов и медленным расслаблением широчайших и трапециевидных, не веривших своему счастью. Он двинулся через небеса, отбрасывая с дороги звезды, словно мелкие камешки. Он шагнул из облаков, как человек выходит из залитой туманом лощины. Он снова был на земле. Он был прекрасен и гармонично сложен. Он снова был в своих пределах. Он осмотрелся в поисках своего сада и нашел его.
Когда Атлас толкнул тяжелую, покоробившуюся деревянную дверь, его хорошее настроение улетучилось. То, с чем не справилось время, довершили Геракл и Ладон. Земля была сожжена и запятнана огненным ядом дракона. Там, где Геракл перебирался через стену, кладка частично обрушилась. Теплицы, шпалеры, столбики и проволочки, привязывавшие к стене абрикосовые деревца, были поломаны и перекручены. Что еще оставалось из плодов, было потоптано и пожрано насекомыми и птицами. Добрый чернозем, который он заботливо рыхлил и вскапывал, зарос спутанной травой. У сарая прохудилась крыша.
Сад являл собою символ постигших Атласа потерь. Он лишился всего, что было для него важно, — своих дочерей, душевного мира и покоя, своих мыслей, своей свободы и гордости. В ярости он схватил ржавый серп, почистил его о кожаный пояс, заострил о камень и принялся срезать бессовестно разросшуюся траву.
К вечеру скопилась огромная куча сорняков и сухих веток. Атлас сложил их в виде погребального костра. Языки пламени лизнули небо; даже Геракл почувствовал жар на шее и задумался, чем это там занят Атлас. Густой дым оскорблял богов, которые прекрасно знали, что это не жертвоприношение, и потому сам Зевс решил вмешаться. Он сошел в сад инкогнито в виде простого старика с натруженными руками, одетого в ослиную шкуру.
— Господин Атлас вернулся в сад Гесперид?
— Кто ты такой? — спросил Атлас, подбрасывая в огонь охапку крапивы.
— Меня зовут Парсимоний[7]. Мне нечего беречь и нечем делиться, но я попытаюсь помочь тебе, как смогу.
— И как же это ты можешь помочь мне? — поинтересовался Атлас.
— Предупредив тебя, что это Зевс назначил тебе наказание, и он же может его ужесточить.
— Ты, кажется, много знаешь о Зевсе.
— Я человек верующий.
— Почти все низкие люди так себя называют — они думают, что это извиняет их поступки.
— А чем ты извинишь свое поведение?
— Можешь передать всемогущему Зевсу, что его внебрачный сын Геракл сейчас держит мир вместо меня.
Об этом Зевс ничего не знал, равно как и о встрече с Герой в саду. Как большинство женщин, Гера была достаточно осторожна, чтобы не говорить мужу всего.
— Геракл несет свое собственное наказание.
— Он достаточно силен, чтобы ненадолго понести свое вкупе с моим. Кроме того, ему хотелось подумать.
Это окончательно доконало Зевса. Настоящие герои не думают.
— И о чем же он там думает?
— Ты слишком любопытен, ослиная шкура, — промолвил Атлас, который уже начал угадывать подлинную личность незваного гостя. — За что купил, за то и продаю — Геракл думает о себе. Да, Геракл, который родился с каменными мышцами и камнем промеж ушей, спросил меня прошлой ночью, почему он должен слушаться приказов богов. Мне кажется, что это глупый вопрос, даже едва ли вопрос как таковой, но это первый вопрос, который Геракл задал в своей жизни, помимо «куда?» и «ты замужем?»
— И что ты ответил? — поинтересовался Зевс.
— А ничего. Если нет вопроса, не будет и ответа. Никто не может спрашивать у богов «почему?»
После этой ремарки Зевса немного отпустило. Он ни минуты не сомневался, что даже если Гераклу взбрело в голову подумать сейчас, впредь он этим однозначно заниматься не будет. На самом деле он боялся, что Атлас начнет понимать, о чем сдуру спросил Геракл.
— Ты хорошо ответил, Атлас. Я уверен, что Зевс закроет глаза на твою маленькую экскурсию.
— А я уверен, что Зевс ничего о ней не знает, — ввернул Атлас.
— Быть может, ты прав. Некоторые вопросы лучше вообще не задавать. Если бы меня спросили: «А где сейчас Атлас?», я бы честно ответил: «Где же еще ему быть — конечно, на своем обычном месте».
Парсимоний тяжело поднялся с земли, поклонился Атласу и покинул сад. Как только он ступил за порог, Атлас подтянулся на руках над краем стены, чтобы посмотреть, куда отправится его ночной посетитель. Парсимоний растворился в воздухе, оставив лишь легкий завиток золотистой пыли.
— Натурально, это был Зевс, — сказал гигант сам себе, и какая-то тень легла ему на сердце, хотя он и не мог сказать точно, что же это было.
Тем временем Геракл отнюдь не наслаждался. Мир оказался гораздо тяжелее, чем он мог себе представить. Его сила была в действии, а не в выносливости. Он любил короткую бурную схватку, а потом хорошо пожрать и отоспаться. В силе он не уступал Атласу, но вот характером подкачал. Гера сказала правду. Сила Геракла была лишь прикрытием его слабости.
Никто в своем уме не станет спорить с мужиком, который в два раза выше, в два раза тяжелее, в два раза раздражительнее и в три раза самодовольнее тебя. Попробуй поспорить с Гераклом, и от тебя мокрого места не останется. Так что прав он был всегда. Стоит такому притащить в ремонт свою колесницу, как тут же раздается: «Все вон! А-а, мистер Геракл, мы как раз свободны, давайте-ка мы ею займемся!» — и пара сотен не столь крутых колесниц с переломанными осями может рассыпаться в прах, пока Гераклова эксклюзивная гоночная модель гордо рулит в начало очереди.
Вешали колесо и мыли колесницу за счет гаража — разумеется, в качестве любезности. Геракл всегда делал из своей пароконной повозки помойку на колесах; она была вечно набита пустыми мехами из-под вина, объедками вчерашних голубей и прочими следами жизнедеятельности.
Какая разница.
Пока колесницу приводили в порядок и начищали до блеска, Геракл сидел на охапке соломы и рассматривал картинки с нимфами. Иногда к нему подходили и просили автограф, и тогда он царапал свое имя заостренной косточкой на восковых табличках. Он никогда ни за что не платил, а если бы его попросили, убил бы просящего. Его жизнь была проста. Он был совершенно простым парнем.
Женщины были нужны ему, как дрова, — чтобы было, во что всаживать свой топор, и для обогрева. Он любил раздвигать женские ножки и толчком входить внутрь. Ни одна женщина ему еще не отказала. Таково было его обаяние.
Вот и вся история. Ни одна из тех, кто попытался ему отказать, больше не могла ничего поведать. Ипполите почти удалось от него отделаться. Стоя над ее изможденным телом, он ощущал жалость. Он преследовал ее целый год — или то была Керинейская лань? Он уже не помнил. Это была долгая, изматывающая погоня через леса, и единственная женщина, которую он так долго не мог догнать. И она бы сбежала, если бы компания Геракловых друзей не устроила на нее засаду в горах.
Он стоял над ней, его пот капал ей на лицо, ему хотелось ласково помочь ей встать на ноги и как следует накормить. Он даже думал на ней жениться. Он так и спросил: «Ты выйдешь за меня?» — стоя над нею и помахивая своей дубинкой. Она ответила что-то вроде, что амазонки никогда не выходят замуж. Глупость какая-то. И тогда до него дошло, что она всего лишь женщина, ничем не лучше остальных, и совершенно не в состоянии понять, что для нее действительно хорошо. Он немного поколебался, а потом сшиб ей голову, как обезглавливают пустынный кактус, чтобы добыть воду.