Поэтому я хочу, чтобы ты была настороже, Люсинда. Если ты увидишь что-нибудь… если чье-то поведение покажется тебе подозрительным… немедленно сообщи мне или маме, кто бы это ни был.
Мы не можем исключить ни одного человека. Ты видишь, как велика опасность. Я хочу знать, кто видел секретные документы в моей комнате, кто осуществил уничтожение Прайори.
— Да, — ответила я. — Я тоже хочу этого.
— Невыносима сама мысль о том, что кто-то проник в дом, просматривал мои бумаги, — сказал отец. — Это заставляет ощутить, какие сейчас опасные времена. Итак, Люсинда, молчи о Прайори.
Пресекай разговоры на эту тему… и гляди в оба.
— Хорошо, — промолвила я.
ГЕРОЙ
Наступила весна, не принеся заметных изменений. В августе исполнялось два года с начала войны, и пророки, предсказывавшие, что она не продлится и шести месяцев, помалкивали.
Даже самые большие оптимисты потеряли надежду, что конец военных действий не за горами.
Я уже получила два письма от Роберта, прошедших строжайшую цензуру и не дающих никакого представления о его местонахождении, кроме того, что это «где-то во Франции».
Он часто занимал мои мысли, так же как и Маркус.
Я очень тревожилась о Роберте, подвергавшемся смертельной опасности. Маркус, по крайней мере, был избавлен от нее, находясь на больничной койке!
Правда, столь длительное пребывание там объяснялось тяжестью его ранения.
Аннабелинду я видела редко, хотя она со своей матерью по-прежнему приезжала в Лондон и останавливалась в нашем доме, даже когда мы были в Марчлэндзе.
Стоял май, который я всегда очень любила, канун лета, когда днем еще нет сильной жары и живые изгороди покрыты белыми цветами дикой невзрачницы. Я отправлялась на долгие прогулки по лесу.
В нем царил покой, как во времена Вильгельма Завоевателя или Генриха VIII, охотившихся там.
Потом я начинала думать об ужасных боях, в которых должен участвовать Роберт. Я представляла его в окопах, видела его почти молящую улыбку, чувствовала, что, если он не вернется, мне 8 — 4 этого не перенести. Больше всего мне хотелось услышать о его возвращении домой. Пусть он даже получит легкое ранение, позволившее бы нам удержать его возле себя, как Маркуса.
Мы редко видели дядю Джеральда, так как он находился во Франции.
Люди ходили с мрачными лицами. Война не была больше волнующим приключением ни для кого, кроме подростков вроде Чарльза, чьи представления о ней не имели отношения к реальности.
Аннабелинда с матерью приехали в Марчлэндз.
Тетя Белинда развила бешеную активность. Она только и говорила о благотворительности. Хорошо ее зная, я догадывалась, что больше всего ей просто хотелось покрасоваться. Она договаривалась о работе, которую выполняли за нее другие, и, когда все было закончено, ставила это в заслугу себе.
Возможно, я была несправедлива и несколько пристрастна в своих суждениях, но, глядя на маму, я испытывала легкое раздражение против тетушек Белинд и Аннабелинд этого мира.
— Милая Люси! — разливалась соловьем тетя Белинда. — Ты так занята в госпитале. Уверена, что тебе дадут медаль еще до окончания войны. И ты заслуживаешь ее, дорогая.
— Я и так вознаграждена. Радостно видеть, что люди выздоравливают. Нам повезло, ведь госпиталь стоит почти в лесу.
Мы с Аннабелиндой скакали на лошадях между деревьев. Она была несколько раздражена.
— Как надоела мне эта проклятая война! — ворчала она.
— Думаешь, только тебе одной?
— Конечно, нет. Поэтому кто-то должен положить ей конец. Ты понимаешь, что мне уже почти девятнадцать?
— Ну да, ведь мне в сентябре исполнится семнадцать.
— Мы стареем. Представь себе, что эта чертова война продлится еще пару лет. Что с нами будет?
Я рассмеялась.
— Что здесь смешного? — требовательно спросила Аннабелинда.
— Я просто подумала о тех людях, которые сейчас воюют. О твоем родном брате, например. А ты спрашиваешь, что будет с нами.
— О, с Робертом ничего не случится. С ним всегда все в порядке.
— Это же война!
— Как будто я не понимаю! Если бы не она, я бы сейчас выезжала на светские приемы в Лондоне.
— Отсутствие светской жизни — просто мировая катастрофа.
— Не пытайся казаться циничной. На это у тебя не хватает ума. В деревне такая скука. Ты ведь тоже скучаешь. Чем ты целый день занимаешься?
Старая Каррутерс, наверное, мучает тебя уроками?
— Мы прекрасно ладим. Я учусь с удовольствием.
— Не сомневаюсь. Ты всегда была зубрилкой.
— Зато ты всегда интересовалась исключительно собой. Эдвард приносит столько радости. Ты могла бы разделить ее с нами.
Аннабелинда вспыхнула:
— Ну и свинья ты, Люсинда!
— Ты ведешь себя противоестественно.
— Мне вовсе не хочется быть такой, но что я могу поделать?
— Думаю, ты не можешь поступать наперекор твоей природе. Я не жалуюсь. Ребенок прелесть.
Мы с Андрэ проводим с ним очень много времени, и, как видишь, мне не скучно. И еще я немного занята в госпитале.
— Что именно ты делаешь?
— Помогаю в госпитале мисс Каррутерс. Фактически у нас здесь мало тяжелораненных. Думаю, мы считаемся скорее приютом для выздоравливающих.
— Интересно. Именно об этом я и хотела с тобой поговорить. Думаю, я могла бы приезжать и немного помогать вам всем.
— Я не совсем представляю тебя…
— Я веселая и остроумная. Я могу помочь развлекать раненых, а если потребуется, выполнять любую другую работу. Каждый обязан вносить свой вклад. Мама говорит, что я должна что-то делать.
Я много помогала ей в ее благотворительной деятельности. У меня это хорошо получается. Но мне бы хотелось заняться чем-то более серьезным. Моя мама обсуждает с твоей мой приезд сюда на некоторое время для работы в госпитале.
— Ты могла бы выучиться на сестру милосердия.
Аннабелинда посмотрела на меня с ужасом:
— На это нужны годы.
— Есть места, где можно пройти краткие курсы.
— О нет, — сказала она. — Война кончится прежде, чем я смогу принести хоть какую-то пользу.
А как насчет тебя? Ты не училась на сестру милосердия.
— Нет, но это мой дом, и меня можно позвать в любое время.
— Ну, в каком-то смысле это и мой дом. Мы ведь как одна семья. Наши матери… они вместе росли и все такое. Они занимали одну и ту же детскую.
— Я знаю. Ты будешь скучать в деревне.
— Ты пытаешься отделаться от меня. Думаешь, я не понимаю, почему?
— О чем ты?
— Ты всегда ревновала Маркуса… ко мне.
— Ревновала к тебе? Почему?
— Потому что его больше привлекаю я, чем ты.
Я знаю, что одно время ты думала, что нравишься ему. Он вел бы себя точно так же с любой девушкой. Это просто его манера обращения с женщинами. За ней ничего не стоит.
— Какое это все имеет отношение к твоему приезду сюда?
Аннабелинда лукаво улыбнулась.
— Маркус будет рад увидеть меня здесь, — сказала она.
Я промолчала.
— Я навещала его в госпитале, — продолжала Аннабелинда. — Мы поехали туда вместе с мамой.
Бедный Маркус! Ему и в самом деле досталось, правда? Это ужасное место, Галлиполи. И все оказалось ошибкой. Солдат вообще не должны были отправлять туда. Ну ничего, теперь Маркус дома.
Они не выпустят его из госпиталя еще, по крайней мере, месяц. Он говорит, что с нетерпением ожидает, как будет выздоравливать… здесь.
— Теперь мне понятно твое желание послужить своей стране, а на самом деле — самой себе.
— Не выражайся так высокопарно! Конечно, присутствие Маркуса делает это место привлекательнее для меня, но я уже давно хотела приехать сюда. Я смогу внести разнообразие в существование этих бедных солдат. Им пришлось так тяжело в окопах. Я возвращусь в Лондон, чтобы совершить некоторые покупки и подготовиться. Потом я нагряну к вам.
Я молчала. Я представляла себе ее, окруженную выздоравливающими мужчинами, стремящимися немного развлечься, что, когда дело касалось Аннабелинды, означало пофлиртовать.
Не вызывало сомнения, что ее общество доставит им большое удовольствие.
Аннабелинда приехала через две недели. Должна признать, что она сразу же завоевала популярность у раненых, чего нельзя было сказать про персонал госпиталя.
Когда мы оказались наедине, мама сказала:
— Аннабелинда так напоминает мне свою мать.
Временами я мысленно возвращаюсь в прошлое, и она кажется мне Белиндой. Они обе такие жизнерадостные… энергичные… Это делает их очень привлекательными, к тому же у них необычный тип красоты. Думаю, они обязаны этим своей французской крови. Я нахожу в них большое сходство с Жаном-Паскалем. Хотелось бы знать, что с ним?
Думаю, он мог бы уехать, но, будучи истинным французским аристократом, не покинул свою страну. И я считаю его достаточно ловким, чтобы не попасть в затруднительное положение. Теперь относительно Аннабелинды. В итоге я нахожу ее присутствие полезным. Я наблюдала, как она вывозила капитана Грегори в инвалидном кресле на прогулку. Он так подавлен своей беспомощностью. Не думаю, что его состояние когда-нибудь улучшится. Она затеяла с ним обычный невинный флирт, и я впервые увидела на его лице улыбку.
— В этом отношении она, безусловно, очень полезна, — ответила я.
— Как и ее мать, Аннабелинду нельзя не любить. Они обе так простодушно эгоистичны.
О Маркусе по-прежнему не было известий. Он находился в госпитале уже месяца четыре.
Пришло известие, потрясшее нас. Пятого июня лорд Китченер на крейсере «Хэмпшир» направлялся на встречу с русскими. Корабль подорвался на мине и затонул.
Англия погрузилась в траур. А война все продолжалась.
Как будто чтобы приободрить нас, пришло известие о приезде Маркуса. Мы все собрались, чтобы приветствовать его.
Он передвигался, опираясь на палку, несколько потерял в весе и стал немного бледнее, но был полон жизни, как всегда.
Взяв мою руку, он стал с таким восхищением вглядываться в мое лицо, что я почувствовала, как у меня поднимается настроение.
Потом он увидел Аннабелинду.
— И мисс Аннабелинда тоже здесь! — воскликнул он. — Двойная радость! Какая удача! Миссис Гринхэм… и мисс Каррутерс! И умелая мадемуазель Латур. А где же мистер Эдвард?
— Он сейчас спит, — сказала Андрэ.
— Весь наш отряд путешественников! Миссис Гринхэм, я не в силах выразить всю мою благодарность за приглашение приехать сюда.
— Мы с большим нетерпением ждали вашего приезда и несколько выведены из равновесия тем, что это произошло так нескоро.
И вот Маркус здесь, в Марчлэндзе. Это место сразу стало казаться другим, и такое чувство возникло не у одной меня.
Майора Мерривэла поместили в маленькую палату вместе с еще тремя офицерами. Одним из достоинств Марчлендза являлось наличие нескольких подобных небольших палат. Это означало, что вместо длинных комнат с рядами кроватей, как в большинстве госпиталей, у нас были уютные апартаменты, бывшие раньше большими, полными воздуха спальнями.
Маркус делил палату с майором средних лет, тридцатилетним капитаном и молоденьким лейтенантом. Мама сказала, что они наверняка поладят друг с другом.
Маркусу оказали радушный прием. Из палаты часто доносился смех, а сестры соревновались за удовольствие ухаживать именно за этой четверкой.
Аннабелинда взяла эту палату под свою опеку.
Она называла ее своей и много раз за день посещала. Конечно, она пользовалась успехом у мужчин.
Я не могла побороть раздражение: ведь я так долго предвкушала появление Маркуса.
Маркус мог выходить в парк и полюбил сидеть на лужайке под яворами. Мне редко удавалось остаться с ним наедине. Всегда через несколько минут появлялась Аннабелинда.
Я не понимала, разделяет ли Маркус мое негодование по этому поводу. Он ничем не выдавал его, но ведь он и не мог бы вести себя иначе.
Аннабелинда щебетала, задавая вопросы о сражениях и не слушая ответов. Она говорила, как замечательно, когда то, что ты делаешь, приближает победу, и о своем восхищении храбрецами, сражающимися во имя Англии. Потом мы вспоминали наше путешествие: эпизоды, выглядевшие тогда далеко не смешными, а теперь казавшиеся довольно забавными.
Маркус часто говорил нам, как он счастлив, что находится в Марчлэндзе.
— Бывало, лежу я на своей узкой больничной койке и думаю, доведется ли мне когда-нибудь попасть в Марчлэндз, — говорил он. — Недели шли за неделями, а меня все не выпускали из госпиталя.
— Наверное, вы были очень больны, Маркус, — отвечала я.
— О, вовсе нет. Это все из-за того упрямого врача. Чем больше я рвался уехать, тем больше, казалось, он укреплялся в своем намерении удержать меня.
— Вы такой мужественный! — говорила Аннабелинда. — Вы несерьезно относитесь к своим ранам. И наша радость, что вы у нас в руках, вдвое превосходит вашу от пребывания здесь.
— Это место я предпочел бы любому другому.
— Я так рада, — говорила Аннабелинда, серьезно глядя на него, — что военные не могут отнять вас у нас… по крайней мере, пока. Мы постараемся удержать вас здесь до самого окончания этой глупой замшелой войны.
— Вы слишком добры ко мне, — отвечал ей Маркус.
— Вы еще увидите, какой доброй я могу быть, — говорила Аннабелинда, и ее глаза обещали очень многое.
Как-то раз я застала майора под явором в одиночестве.
— Как чудесно! — воскликнул он, — Мне почти никогда не удается увидеться с вами наедине.
— Вы всегда выглядите вполне счастливым.
— Сейчас я счастливее, чем обычно.
— Вы всегда говорите людям то, что им хочется услышать. Ваши слова правдивы?
Маркус накрыл мою руку своей.
— Не всегда, но в данный момент да.
Я засмеялась.
— Для вас льстить так же естественно, как дышать.
— Ну, людям это приятно… и что здесь плохого?
— Но, если вы так думаете…
— Лесть полезна. Как я уже сказал, она радует людей. Вы же не хотите, чтобы я ходил и огорчал их?
— Это очень похвально, но ведь со временем люди увидят вашу неискренность.
— Только такие умные, как… вы. Большинство с жадностью проглотят ее. Если им хочется это услышать, почему бы не выполнить их желания?
Но с вами я буду абсолютно правдив, уверяю вас.
При вашей проницательности бесполезно вести себя иначе. В данный момент я счастлив находиться с вами наедине и видеть, что вы стали очень привлекательной молодой леди. Вы были совсем ребенком, когда мы встретились впервые.
— Теперь я почти на два года старше.
— Вот-вот достигнете волшебного возраста. Но не взрослейте слишком быстро, хорошо?
— По-моему, вы сами торопили меня.
— Я хочу, чтобы вы сохранили эту цветущую невинность. Прелесть шестнадцати лет. Хорошо сказано! Не спешите узнать о безнравственности этого мира.
— Думаю, за последние два года я узнала довольно много.
— Однако это не испортило вас. Вы сохранили вашу восхитительную свежесть. Скоро вам исполнится семнадцать. Когда ваш день рождения?
— В сентябре. Первого числа.
— Почти через три месяца.
— Но будете ли вы здесь еще?
— Непременно. В случае необходимости буду симулировать. Заморочу голову доктору Эджертону, и он настоит, чтобы меня оставили.
— Но к моему дню рождения вы наверняка выздоровеете?
Маркус улыбнулся и коснулся своей груди.
— Пуля, попавшая сюда, что-то натворила. Старушка нога еще станет более или менее нормальной, она мало беспокоит врачей и не позволит мне задержаться здесь. Но вот о другой ране я должен задуматься.
— Меня это даже радует, ведь тогда вы не вернетесь на фронт.
— Вам так этого не хочется?
— Конечно. Я много думала о вас, когда вы были на Галлиполийском полуострове.
— Жаль, я не знал.
— Но вы, наверное, догадывались. Мы все думали о вас… и о дяде Джеральде.
— Вы думали обо мне, и это главное…
Мы ненадолго замолчали, а потом я сказала:
— Вы знаете очень много обо мне и моей семье, а я о вас почти ничего.
— Рассказывать особенно не о чем. С восемнадцати лет я в армии. Такова традиция в нашей семье.
— Дядя Джеральд что-то говорил о вашем древнем роде.
— Все мы из древних родов. Бог знает, в каких далеких временах можно найти наших предков… возможно, тогда они все жили на деревьях или в пещерах.
— Разница в том, что вам известно, кем были ваши предки и чем они занимались века назад. Вы из тех, которые…
— Пришли вместе с Завоевателем? Вы это имеете в виду? Полагаю, что да. В нашей семье всегда было достаточно спеси… и тому подобного.
— Традиций, — подсказала я.
— Вот именно. В нашем роду на протяжении веков всегда занимались лишь определенными вещами. Мы должны помнить это и продолжать в том же духе. Второй сын всегда становится военным.
Старший, конечно, управляет имением. Третий посвящает себя политической деятельности, а если есть еще и четвертый, то бедняга становится священником. В прошлом это означало, что мы имели представителей семьи во всех влиятельных сферах.
Так мы участвовали в управлении страной. Так было в шестнадцатом веке, так должно быть и в двадцатом.
— И вы все смиренно подчиняетесь?
— Попадались и мятежники. В прошлом веке один занялся торговлей. Неслыханно! Он сколотил состояние, восстановил разрушившееся родовое поместье, поставил семью на ноги. Но они продолжали считать, что в его жизни есть что-то позорное.
— Ну, по крайней мере, вы исполнили свой долг и не стали белой вороной.
— Но и не совсем черной.
— По-моему, семья должна гордиться вами.
— Нет… Я уже должен стать фельдмаршалом или хотя бы полковником. А у меня нет никакой надежды. Война — это время для повышения в звании. Но я устранен от участия в ней.
— Разве ваша семья этого не понимает?
— О да, но в действительности это не принимается во внимание. Я должен был хотя бы получить медаль, желательно Крест Виктории.
— Бедный Маркус! Может, лучше родиться в обыкновенной семье, такой, как моя?
— Она далека от обыкновенной. Возьмите вашу мать. Превратить свой дом в госпиталь!
— Вас не тяготит необходимость следовать таким высоким образцам? — спросила я.