– Молчать, я сказал! – рявкнул муж, покрывшись пятнами. – Если только взяла дочь, она получит по заслугам! И не перечь!
– Вам знакома фамилия Пушко? – спросил он.
– Пушко? – почесывая затылок, промямлил Роман Семенович. – Не припомню… нет, такого не знаю… А что?
– Да так… – живо сказал Щукин, поднимаясь. – Я должен переговорить с вашей дочерью и тещей наедине.
Глупо, конечно, но он надеялся, что и ожерелье, о котором рассказывала соседка, Пушко украл из этого дома, а возможно, и еще что-нибудь здесь стащил. Но заявлено было только о часах. Зря потрачено время. По элементарным расчетам, вор, забираясь в дом, должен хорошо знать, что и где лежит. Но то, что он стащил одни часы… странно. А ожерелье тогда у Пушко откуда? Впрочем, кражи совершаются в городе каждый день, далеко не все граждане заявляют о пропаже. Тем не менее Щукина заинтересовало, как из дома, где находились две женщины, вор унес часы, – чисто профессиональное любопытство, не более.
Он вошел в комнату. Теща заявителя лежала на кровати, а на стуле рядом сидела хорошенькая девушка, испуганно хлопая глазищами.
– Меня зовут Архип Лукич, я следователь, – представился Щукин.
– А меня Ксения Николаевна, – слегка наклонила голову пожилая женщина. – А это моя внучка София. Садитесь.
Девушка уступила следователю место, пересела на кровать к бабушке. Она явно волновалась.
– Вы обе были дома десятого апреля. В тот день из дома украли…
– Ой, да знаем мы, что украли! – перебила его старушка. – Но мы ничего не слышали и не видели. И никто нас не навещал.
– Как же вор проник в дом?
– Я уходила… – робко подала голос внучка. – Бабушка попросила купить кое-что… Дверь закрыла, ключ положила под коврик на пороге. Мы всегда так делаем.
– Но тогда вор прекрасно знал, где лежит ключ, – сказал Щукин. – А почему вы не слышали, Ксения Николаевна?
– Доживете до моих лет, узнаете, – буркнула та. – Во-первых, я спала, не слышала даже, как Софийка уходила. Но она уходила, потому что принесла мне из магазина крекеры. Во-вторых, у меня со слухом нелады. И потом, – понизила она голос до шепота, – я сомневаюсь, что часы пропали. Роман куда-то положил их и забыл.
– Фамилия Пушко вам знакома?
– Впервые слышу.
Он извинился, что нарушил их покой, вышел. Софийка схватилась за красные щеки ладонями и с облегчением вздохнула. Бабушка тут же погрозила ей пальцем, мол, тише, следователь не отошел еще от двери, а ты выдаешь себя вздохами. Обе прислушались к словам, произносившимся в прихожей, но они доносились неясно.
Щукин сел в машину и тихо рассмеялся. Бабка с внучкой явно что-то скрывают. Во всяком случае, обеих выдавала нервозность, скованность, обе переглядывались и, как показалось Щукину, прекрасно понимали друг друга без слов. Невиноватый человек не станет нервничать. Только в чем их вина? Наверное, часы взяла девочка, продала, а бабка знает об этом и покрывает внучку. Ну и ладно, мало ли какие причины подвигли их на такой поступок. Роман Семенович человек крутой нравом – невооруженным глазом видно. Возможно, он плохо кормит тещу, вот девочка и решила украсть часы, чтоб подкормить бабку… Да, вполне могло быть именно так. Хотя… Надпись на часах, которые продавал Пушко, и надпись на часах, пропавших из этого дома, одна и та же. Значит, все-таки Пушко побывал здесь. Но почему он ограничился только часами? И где взял Пушко ожерелье? Что скрывают Ксения Николаевна и ее внучка, а также зачем? Не стоит торопиться с выводами, надо все хорошенько обдумать и прийти сюда, когда зятя не будет дома. Собственно, о краже ожерелья никто не заявлял, видимо, дешевку стащил алкаш, но часы он точно украл здесь.
Щукин поехал к Грелке.
В половине двенадцатого ночи сторож кафе защелкнул за Евой замки, она поправила платок на голове и пошла по направлению к дому. Ночью становится холодно, но весна есть весна, воздух мягкий, даже ветерок ласкает, а не продувает насквозь. Сначала она к Дубине забежит за алкоголем, потом домой. Столько за один день событий и переживаний… необходимо срочно принять двести грамм, чтоб мозги покинули голову и одолел сон. Сядет Ева одна перед ящиком, жахнет самогоночки, плотно покушает, потом завалится в кроватку, завтра сегодняшние ужасы страшным сном покажутся. А в авоське закус классный лежит из кафе: котлетки, колбаска, сырок… Ух, и зажирели люди – оставляют жратву, будто простое мясо им уж и в пасть не лезет, а питаются одними омарами!
Таким образом рассуждая, Ева торопливо шагала по тротуару к Дубине, предвкушая приятный вечер. Но когда она вспоминала о Пушке, из груди ее непроизвольно вырывался стон. Ведь затаскают менты, затаскают… Осталось одно – насладиться напоследок жизнью. Только бы Верка купила ожерелье! Ева все спустит до копейки, а там хоть трава не расти.
Внезапно подвернулась нога, Ева чуть не упала.
– Ай, зараза…
Она согнулась, потирая ногу, попробовала наступить на нее – нормально, вывиха нет. И тут заметила человека… мужчину… Он шел прямо на нее. Шел энергично, поспешно… Отчего-то екнуло сердце. Ева выпрямилась и продолжила путь, часто поворачивая голову, чтобы краем глаза взглянуть на мужчину сзади. А он шел за ней все быстрей и быстрей. Вне сомнений, хочет догнать Еву! «Насильник!» – подумала она и неожиданно свернула в проулок, отбежала, спряталась за деревом…
Мужчина показался в световом пятне. Какие уж тут сомнения! Точно, этот мужик преследует Еву. Хоть она и Грелка, а с мужиками ложится по согласию, изнасилованной быть не желает, это противно. Еще больной какой попадется – лечись потом. А вдруг это маньяк? Убьет зверски!
Ева выскочила из-за дерева и понеслась дворами к Батону. Теперь ее потянуло в общество, а больше пойти не к кому. Она перескакивала все препятствия, которые помнила наизусть, кошки шарахались от нее в стороны, издавая вопли и дополнительно леденя душу…
1919 год, февраль.
Чтобы быть в курсе событий – знать, что в миру делается, Стрижак не отказывался являться на сходку атаманов. Однажды в начале февраля верный человек сообщил ему, что встречи с ним ищет Мартын Кочура.
Банда Кочуры насчитывала более ста человек, была самая крупная в округе, орудовала на Украине и на территории России, но со Стрижаком Мартын считался. Обоим главарям было по двадцать пять лет, оба славились крутым нравом, только Кочура пил без меры, не знал меры и в карточных играх, а особую страсть он питал к лошадям.
Встретились они на хуторе, который Кочура отбил у красных и в котором объявил себя единственным законным правителем. Стрижак взял с собой десяток всадников и поскакал к нему. В назначенный час сели за стол вдвоем, хлопцы пили в другой хате. Четверть мутного самогона, картошка и соленая капуста, яйца и курица – вот и вся снедь, однако по тем временам это был царский пир. Выпили по полстакана самогона и приступили к делу. Кочура грубо выпроводил вон двух баб, прислуживавших за столом, заговорил:
– Чего к Махно не пошел, Николка?
– Не приглашал, – ответил тот, очищая картошку от кожуры.
– Он всех звал. Сила – когда хлопцев много, тады никто не страшен: ни белые, ни красные. Атаманам почет у батьки.
– Я сам себе почет.
– Оно-то так… Да одному скоро будет не выжить. Краснопузые лютуют, казаки бунтуют, белые силу набирают. Посекут краснопузых – как пить дать. А там и нам достанется.
– Как посекут, тогда и подумаю, где колено преклонить. Зачем звал?
– У меня такое понимание: ты ничью сторону не берешь, так? Ну, и я пока не стану ни на чью сторону. Оно ж как – атаманы поскубутся, опосля за кордон дунут. – Мартын придвинулся к Николке и заговорил шепотом: – Я тут вот что слыхал… Махно налаживает дорожку за кордон, а казна у него… нам не привидится.
– Ты никак батьку решил потрясти? – ухмыльнулся Николка.
– Да ты послушай! – Мартын приставил губы к уху Николки. – Казну батька держит в разных местах, а чтоб не прознали, где хранится золото, батька енти места меняет. Верный человек меня доподлинно известит, когда перевозить станут. Ты подумай, Николка, батька-то грабил почище нашего, отчего ж и его не потрясти? Нынче куды все бегут? За кордон. А мы, как дело сладим, в Сибирь подадимся, а оттудова куды хошь лети, звенело б золотишко в кармане…
– Ну, ты хватил! – хмыкнул Николка. – В Сибирь! Чего это тебя аж туды потянуло?
– А нету в Сибири ни белых, ни красных. И банд нету. Мы первые будем.
– Сомнение меня берет. Я слыхал, этого добра и в Сибири полно, и на Дальнем Востоке. И красные и белые. Газеты попадали в руки…
– Враки в тех газетах, – заявил Мартын, наливая из бутыли самогон. – Мне доподлинно известно – нету никого. Тама одни леса непролазные, дремучие. Сибирь вона какая! А Дальний Восток ишо дальше, потому как он дальний. Мы сидим здеся и думаем, будто, окромя ентого места, других и нету. А как обложат со всех сторон, енто место станет могилой. Ну, берем у махновцев казну? Поделим поровну.
Николка задумался. Пальцами брал капусту из миски, клал ее в рот и медленно жевал. А подумать было о чем. Мартын правильно обрисовал обстановку – земля под ногами горит, пора драпать. Но ввязываться в бой с махновцами – почти безнадежное дело… Почти! Значит – есть махонький процент удачи. И все же Николку хранила судьба только потому, что он был осторожен и мало кому доверял.
– Чего сам взять казну не хошь? – спросил он Мартына.
– А Махно не дурак, чтоб везти ее без охраны. Человек сто назначит. У меня чуток более сотни – маловато, ить дерутся махновцы, сам знаешь как. А вот када числом мы их перевесим, тады и возьмем. Я не тороплю, подумай.
– Хлопцев положим, – все же сомневался Николка.
– А мы их и так положим. И сами головы сложим, ежели останемся здеся. А так – кто в живых останется, с большим барышом будет.
– Когда повезут?
– Покуда не знаю. Но сообщение получу, будь уверен.
– Ну, добро. Просьбу мою не исполнишь?
– Отчего ж… Коль смогу – помогу.
– Дедок у меня имеется, переправить его следует через кордон. Ну, там… пристроить к кому, чтоб не один мыкался. В долгу не останусь.
– Я слыхал, ты не тока дедка держишь – кралю заимел, – хитро сощурился Мартын.
– Так оно ж без крали скука гложет, – криво усмехнулся Николка, а сам в уме высчитывать начал, кто из его людей заложил. – Так переправишь деда?
– Покуда дорожка одна имеется, но скоро закроется, – сказал Мартын. – Я и сам давно ушел бы отсель, да без золота что здеся, что тама – все едино. Лады, вези его.
Они пили еще долго, а под утро Стрижак ускакал в лес.
Анастасия окрепла – кормили ее хорошо, выходила на прогулки с профессором. Но за ними неотлучно ходили люди Стрижака. Николку она боялась до смерти, а из его людей особенно не нравился ей Левка – белобрысый и замкнутый мужик. Да, за ней следили, но ведь из леса не убежишь – дороги надо знать. Выводил ее на прогулки и Стрижак, шел рядом и молчал. Или сажал на лошадь впереди себя и ехал шагом, придерживая Анастасию. Она содрогалась от его прикосновений, понимала, что когда-то он перейдет в наступление, а противопоставить ему нечего. Профессор всячески отвлекал от тягостных дум, даже осторожно настраивал, чтобы Анастасия благосклоннее принимала ухаживания бандита.
– Я не девка, – однажды сказала она напрямую, – я не смогу…
– Анастасия Львовна, – смутился Иннокентий Тихонович, – простите меня. Я только хотел помочь вам… пережить… Этот человек способен хотя бы защитить вас, ведь вы одна. Мы с вашим мужем плохой защитой оказались. Простите, если я вас оскорбил.
В землянку вошел Стрижак, как обычно – не постучавшись.
– Собирайтесь, господин хороший, – приказал профессору.
– Куда? – задрожала Анастасия. – Куда вы хотите увести профессора? Прошу вас… не убивайте его…
– Вас переправят в Польшу, профессор, – сказал Стрижак, не глядя на Анастасию, из глаз которой хлынули слезы. – Польша сгодится?
– Сгодится, – пролепетал тот и растерянно взглянул на подопечную. – А как же Анастасия Львовна? Отпустите ее со мной.
– Она останется, – тоном, не терпящим возражений, заявил Стрижак. – Дед, собирайся, а то передумаю.
Он закрыл за собой дверь, вскоре перестали слышаться и его шаги.
– Не бойтесь, Анастасия Львовна, я не уеду, – решительно сказал профессор.
– Я уже ничего не боюсь, – пробормотала она, глядя в пол. – Чему быть – того не миновать. Поезжайте, Иннокентий Тихонович. Если он надумает взять меня, вы не поможете. Он убьет вас, как убил Серафима, а я буду казниться виной. Да и привыкла я к мысли, что… Поезжайте.
Она вышла проводить профессора, его усадили в сани, накрыли тулупом. Анастасия, кутаясь в пуховый платок, без слез смотрела вслед саням. Падал дивный снег, но он не занимал ее, она думала о том, что ночью придет Стрижак, а дверь изнутри закрывается лишь на крючок. И он пришел. Крючок вылетел вместе с загнутым гвоздем от удара Стрижака. Анастасия сидела с ногами на топчане, забившись в угол, и думала, что вот сейчас умрет. Не умерла. А наглый гость поставил табурет возле буржуйки, подбросил поленьев в топку и невзначай сказал:
– Чего закрываешься, Настя? Окромя меня, никто к тебе не войдет.
– Что вам нужно? – нашла в себе силы спросить Анастасия.
– А чего нужно мужику от бабы? – простодушно признался Николка.
– Вы пришли за моим согласием? – догадалась Анастасия. – Зачем оно вам? Вы можете делать все, что хотите…
Внезапно он подскочил с табуретки, которая перекувыркнулась в воздухе и шмякнулась на попа. Николка подлетел к Анастасии, навис над ней, упершись руками в бревенчатые стены, и выпалил:
– Я ж к тебе со всей душой, а ты… Хочу, чтоб и ты так же ко мне… Не думай, я понимание имею, ты из благородных, я – нет. Подожду… но не будь такой…
– Я не могу, – закрыла лицо ладонями Анастасия, напуганная свирепой страстью этого человека. – Вы убили… я не могу…
Николка тяжело опустился рядом, отвернувшись от нее, поставил руки на колени и заговорил тихо, натужно:
– Убил? Да. Долги возвращаю. Я из деревни родом. И дом у меня был, и хозяйство большое. На деревне лентяи плохо живут, а мы из зажиточных, потому как работали все от зари до зари. Отец умный был, учиться заставлял, земле ведь тоже наука нужна. Нанял он двух учителей, два раза в неделю ездил я к ним в город. Все путем было, покуда… не пошло наперекосяк. Я в город ускакал, а когда вернулся… Дом спалили, отца зарубили, мать застрелили. А сестренок, младшей тринадцать исполнилось… в овине нашел… растерзанных. Говорили, будто красные грабить приходили. А другие говорили, будто то белые были, а представились красными, чтоб народ запугать. Только отец мой встретил их с винтовкой. Вот и считай, кто кому должен. Не хочу ни красных, ни белых, ни синих. Все они на одно обличье…
Анастасия слушала его вполуха, сама же соображала, что делать. Ее пугала страстность Стрижака, в обществе, к которому она принадлежала, не принято было выставлять напоказ свои чувства, сдержанность – признак хорошего воспитания. Когда мама узнала, что у отца есть любовница, на которую он истратил и без того скромное их состояние, она приняла удар стойко, плакала только в одиночестве. За Серафима Анастасия пошла от безысходности – отец разорился вконец, было стыдно за него, а тут посватался состоятельный и хороший человек. Серафим любил ее, но так открыто никогда не говорил, а про страсть она только в книгах читала. Близость с мужем переносила, потому что в том видела свой долг. Почему же сейчас не стерпит? Ведь все равно кончится одним. Надоест Николке игра в благородство, либо силой ее возьмет, либо отдаст своим головорезам. Бабка, что за ней смотрела, рассказывала, как ведут себя бандиты «с девками».
Анастасия пересилила отвращение, чуточку придвинулась и тронула за плечо Николку. Не знала, что легкое прикосновение вызовет в нем такую бурю. Она лишь закрыла глаза, чтобы не видеть пламени в его глазах, которое, казалось, способно было сжечь. Она думала, что ее обнимает и целует убийца мужа, мысленно просила у Серафима прощения и понимания. А Стрижак вперемешку с поцелуями шептал:
– Настенька… я для тебя, что хошь, сделаю… Настя… не бойся меня. Любить тебя буду, как никто другой. Бить не буду, клянусь! Настенька… Настенька моя…
Глава 6
Батона разбудил стук, как будто кто-то безжалостно барабанил по его неприкаянной головушке. Недовольно проворчав «иду», он поплелся в прихожую, собираясь задать взбучку полуночникам. Не успел Батон открыть, как некто навалился, потеснил его и вихрем ворвался в коридор, рявкнув:
– Закройся! Быстро!
Батон спросонок ничего не понял, только, подчиняясь приказу, захлопнул дверь. Тем временем некто влетел в комнату, он поплелся следом. Щурясь от света, Батон наконец разглядел Грелку. Ева, тяжело дыша, плюхнулась на табурет, облокотилась о стену спиной и выдала скороговоркой:
– Учти, я знакомой сообщила, что у тебя буду. Так что ты со мной ничего не сделаешь. А если сделаешь, тебе крышка.
Но разве способны сонные мозги, пропитанные самогоном, вычленить из длинной белиберды мысль? Батон мотнул головой, прогоняя остатки сна, выговорил членораздельно:
– Повтори, че ты вякала?
– Где Пушок? – угрожающе пискнула Ева.
– Тю! Дома… Где ж ему быть?
– Вот тебе! – Ева выбросила вперед руку. Батон разглядел сначала кулак, потом дулю и выпятил нижнюю губу, соображая, какое применить наказание к стерве за оскорбительный жест. Но Грелка огорошила его вторично: – Нету дома Пушка, нету! Убит он. Ножом в спину убит прямо у себя дома!