Больше никаких событий до самой ночи не происходило.
Мы легли спать как обычно, и сначала я крепко заснул, ибо не жаловался в те годы на бессонницу, будучи мужчиной в самом соку жизни. Это теперь, уйдя на пенсию, я провожу ночи без сна и в тревогах.
Ночью мне слышались всевозможные стуки и перезвон, более того, мне снилось, а может, мерещилось сквозь дремоту, как звезды говорят друг с другом, передавая зашифрованные сообщения.
Я проснулся утром ровно в семь тридцать от шума.
Обычно именно в это время начинают работу жестянщики этажом ниже, но так как была суббота, то шума не должно было быть. Что меня и разбудило. То есть мой организм не ждал шума, но шум был, хотя другого типа, нежели обычно.
Шум доносился из-за стены, от соседей, в нем можно было различить человеческие крики различного тембра, удары, звон посуды — мы с женой вскочили. В окно лилось утреннее солнце, разноголосо верещали и свиристели птички, на деревьях распускались листочки, и среди этих приятных сердцу звуков и пения резким диссонансом выделялись крики от соседей.
— Семен, — сказала Нианила, — мы должны спешить на помощь.
— Ты полагаешь, что наша помощь нужна? — спросил я.
— Они кричат трагическими голосами, — сказала моя жена. — Может быть, случилось… Нет, я не могу произнести!
— Случилось несчастье с ребеночком?
— Замолчи! Немедленно замолчи!
Кое-как накинув халаты, мы побежали на лестничную площадку, затем, улучив паузу в криках и грохоте, позвонили в дверь.
Нам долго не открывали.
Наконец я стал звонить настойчиво, не отнимая пальца от звонка, и через минуту дверь дрогнула и приоткрылась на узкую щель.
В щели я угадал профиль Коли Стадницкого.
— Коля, — сказал я, — доброе утро. Скажи, что произошло?
— Ничего не произошло! — резко ответил молодой человек.
И захлопнул дверь.
Мы остались на лестнице.
— Если мы сейчас не зайдем в какую-нибудь квартиру, — сказала Нианила,
— то мы обязательно простудимся.
— Тогда лучше идти к нам, — предложил я. — Хоть мне и грустно сознавать, что появление ребенка ведет к конфликтам в семье Стадницких, я не чувствую себя вправе делать им замечания.
Мы двинулись было к нашей двери, но тут дверь к соседям снова приоткрылась и Стадницкий сказал нам вслед:
— И вообще вас это не касается! Не смейте совать носы в нашу личную жизнь!
— Мы и не суем, — с достоинством ответила Нианила, и мы ушли к себе.
Но недолго мы оставались одни.
Мы не успели запереть дверь, как услышали легкие шаги Клавы.
Она ворвалась следом за нами в нашу квартиру и шепотом закричала:
— Спасите меня! Он весь пошел в свою мамашу!
— Неужели он хочет отравить вас? — спросила Нианила.
— Хуже!
— Он поднял руку на ребенка?
— Ах, я сама не знаю, что говорю, — откликнулась Клава.
Тут же в дверь втиснулся Коля.
— Возвращайся домой, продажная развратная тварь, — сказал он, — не смей общаться с порядочными людьми.
— Коля, прекрати немедленно! — сказала Нианила. — Я тебя выставлю за дверь. Ты что хулиганишь?
— Я? Хулиганю! Да на моем месте другой давно бы ее задушил! Отелло своих жен за меньшие штучки на тот свет отправлял.
Мы замолчали, переваривая страшную информацию. И как назло моя любознательность опять нас подвела.
— Простите, — заинтересовался я, — а сколько жен задушил Отелло?
Тут Клава зарыдала, а Коля ответил:
— Всех, которые были… как моя!
— Ну ладно уж, — сказал я. — Что плохого могла сделать тебе жена, которая принесла тебе два дня назад из роддома чудесного сынишку?
— Вот именно, — сказал Коля.
— Но ведь я не виновата! — закричала Клава.
— Ах, ты не виновата? Не виновата — так не бойся, покажи соседям свое артистическое мастерство.
— И покажу, — ответила Клава. — Мне нечего скрывать.
— Нечего?
— Нечего! — И Клава обратилась к нам. — Пошли посмотрите, и вы меня реабилитируете.
Все вчетвером мы вновь пересекли лестничную площадку и вошли в квартиру Стадницких, из которой доносился детский плач, сопровождаемый эхом.
Надо сказать, что я вступал в квартиру Стадницких с тяжелым предчувствием того, что вступаю в опасную и, может быть, трагическую эру моей жизни. Казалось бы, что такого: ну плачет младенец, ну негры ездят по нашему Веревкину в иностранных автомобилях. Меня, скромного школьного учителя русского языка и литературы, не должно касаться…
— Нас это коснется, — прошептала моя золотоволосая супруга. — Ой как коснется!
Как и положено верной спутнице жизни, Нила порой читала мои мысли.
Молодые люди впустили нас в комнату, которая служила спальней им и младенцу, и подвели к кроватке с деревянными барьерчиками по бокам, купленную на вырост.
В этой кроватке лежали два младенца и пускали слюни.
Я прошу вас, уважаемый читатель, остановиться на этом месте повествования и попытаться встать на мое место.
Повторяю: мы вошли в комнату, где пахло детской мочой, присыпкой, счастливым и скромным бытом. Мы посмотрели на кроватку. В ней лежали рядышком два младенца и пускали слюни.
Вы поняли?
Мы ничего не поняли.
Мы переглянулись, потом посмотрели на родителей.
После тяжелой паузы раздался голос Коли Стадницкого.
— Видите?
Нила кивнула.
— А я так надеялся, — вздохнул Коля Стадницкий, — я так еще надеялся, что у меня ночной кошмар и галлюцинации. А бывают коллективные галлюцинации.
— Коллективные галлюцинации! — воскликнула оскорбленным голосом его молодая супруга. — А кто в меня кастрюлей кидал, убить хотел? Кто осыпал меня оскорблениями и рукоприкладством?
— А что мне оставалось делать? — ответил плачущим голосом Коля. Он уступал жене в размерах, но был жилистым и крепким человеком, так что всегда мог одолеть пышную, белую, мягкогрудую Клавдию.
— Простите, Коля, — спросил я, с трудом оторвав взгляд от кошмарного зрелища. — Но за что вы рассердились на свою жену?
— Как за что? За измену, вот за что! — откликнулся Коля.
— Да не рожала я его! — взмолилась Клава. — Христом Богом клянусь, не рожала. Я одного рожала и одного домой принесла. Неужели бы я не заметила, когда второго рожала?
— Вряд ли это возможно, — поддержал я Клаву.
— А я говорю — это заговор! — настаивал Коля. — Ты одного от меня родила, а второго потом, специально, потому что не мой он ребенок, а плод измены.
— Так это с кем я тебе, дурак, изменяла?
Молодые супруги вновь начали сражение, но убежать с поля боя мы с Нилой не могли, потому что присутствовали при странной загадке мироздания, а загадки требуют разрешения.
— Всем известно с кем! — кричал Коля. — С Гасаном из вашей конторы.
— Это чтобы я — с Гасаном!
— Такие, как ты, только с Гасаном и могут!
— Да ты посмотри, глаза твои слепые! — возмутилась окончательно Клава.
— Гасан — черный?
— Еще какой черный!
— И глаза у него черные?
— Ну и что?
— И кожа смуглая?
— Ни у что?
— И нос как дыня?
— Ну и что? Что? Что?!
— А то, что младенцы одинаковые и оба в тебя, подонок! Ты посмотри — глаза серые, носы курносые, губы наружу и уши вертикально!
— Клава права! — быстро произнесла моя жена, чтоб Коля не успел придумать какую-нибудь другую глупую версию. Нила, как и я, понимала, что дело куда сложнее, чем простая супружеская измена. При простой супружеской измене близнецы не рождаются с промежутком в пять дней. Не знает такого мировая наука.
— Ясно, — сказал Коля. — Я понял. Это не Гасан, а Пупенченко из Гортопа! И курносый, и глаза серые.
— А уши? — спросила Клава. — Уши у него прижатые, а вертикальные уши только у тебя и отросли, урод лопоухий!
Коля пощупал свои уши. Они и в самом деле выдавались вертикально к поверхности головы.
— Это ничего не значит, — сказал он. — В детстве у меня другие уши были.
— Что же это, я тебя с детства не знаю, что ли?
— «И я твой характер с детства освоил! — произнес Коля.
Младенец справа заплакал. Он сучил ножками.
Мы все смотрели на него. Второй младенец повернул головку и тоже посмотрел на него. Господи, они были абсолютно похожи!
Но Коля сделал иной вывод.
— Вот, — сказал он, — правый — это мой. Я чувствую. Он плачет и страдает от твоей, Клавка, подлой измены!
И тут, как бы подслушав обвинения Коли, второй малыш зарыдал так, что правый перестал плакать и воззрился на брата.
И правда — я уже не мог называть их иначе как братьями, близнецами, хотя этого и быть не могло.
— Послушай, Коля, — сказала моя супруга, — ты можешь шуметь и бить посуду, как тебе хочется, но твоя жена здесь не виновата. Она в себе носила только одного младенца, это может Дина Иосифовна подтвердить. И я сама Клаву у роддома встречала, и ты сам младенца на руках нес. И он был один.
— Сначала был один, — ответил Коля, — а сегодня ночью она еще одного, родила. Тайком от меня, потому что это не мой ребенок!
— Сначала был один, — ответил Коля, — а сегодня ночью она еще одного, родила. Тайком от меня, потому что это не мой ребенок!
— Ясно. — Я вмешался в этот пустой разговор. — И какой же из них твой, а какой чужой?
— Совершенно очевидно, — ответил Коля. — Справа мой, а слева чужой.
— И почему?
— Разве неясно? — спросил Коля. — Справа мой, а слева ихний.
— И как же ты их различаешь? — спросила моя жена Нианила.
— У него мой голос проклеивается.
Клава наклонилась к кроватке, взяло того младенца, который плакал пронзительнее, обнажила полную грудь и дала ее мальчику. Тот сразу замолчал и зачмокал.
Второй заплакал еще громче.
— Прекрати кормить узурпатора! — закричал Коля. — Корми моего ребенка.
Он даже протянул руку к жене, чтобы оторвать младенца от ее груди, но Нианила встала между ним и кормящей материю и сказала:
— А ну-ка погляди на кроватку. Разве ты не видишь, что она правого взяла, того самого, которого ты за своего держишь.
— Разве? — Коля находился в шоке. Руки его тряслись и взор блуждал. — Вы так думаете, тетя Нила?
— Я уверена, — сказала моя жена. — И думаю, что хватит устраивать здесь базар. У тебя родились два близнеца, ты их различить не можешь, оба — точная твоя копия, а ты смеешь кричать на жену!
— Это точно… — Коля потерял боевой пыл, но окончательно не сдался. — А когда же… где он вчера был?
— Вчера он из нее еще не вышел, — сказал я. — В медицине такие случаи известны.
Я лгал, но лгал во спасение. Я понимал, что младенцы не виноваты. И Клава не виновата, и Коля не виноват. Тут действует какая-то внешняя сила.
Коля стоял посреди комнаты и думал.
Клава, которая уже смирилась со своим положением, откормила первого близнеца и взяла из кроватки второго.
— Нет, — вдруг согласился Коля. — Мне их не отличить.
— У них даже родинок нету, — сообщила Клава умиротворенным голосом кормящей матери. Коля подумал и вновь огорчился.
— Но ведь тогда, значит, одного нам подкинули?
— А кто-нибудь заходил? — спросил я.
— Ну если бы кто-то к ним заходил, — вмещалась моя супруга, — то мы бы услышали. Наша лестница скрипит сильно.
— Скрипит, — согласился Коля. Он посмотрел на меня испытующе. Его глаза были красными от недосыпа и огорчения. — Значит, бывают случаи, что второго недосмотрели и он с опозданием родился?
— Мы принимаем это как рабочую гипотезу, — сказала моя жена голосом секретаря обкома.
И как-то все сразу согласились.
Мы сидели на стульях в комнате, смотрели на младенцев, которые заснули, и говорили вполголоса, чтобы их не потревожить.
Никто из нас не верил, что второй младенец родился с опозданием на пять дней, а Клава этого не заметила. Она сама признавала: «Если бы во сне, все равно бы схватки были, без боли не бывает».
Ну ладно, размышлял я, допустим, кто-то подбросил младенца, ловко подбросил, незаметно. Но почему точно такого же? Где он его раздобыл?
— А что, если… — сказал я. Потом осекся. Но все уже смотрели на меня. Пришлось продолжать. — А что, если ты его, Клава, сразу родила. С самого начала их двое было. Но потом его отнесли в палату, где новорожденных держат, а отдать забыли. Вот теперь спохватились — видят: лежит лишний ребеночек. Они стали проверять — получается, что твой, Клава. Вот они с перепугу и подкинули его незаметно. Чтобы скандала не было. Ведь это страшный скандал — в младенцах обсчитаться, тут выговором не отделаешься. У нас каждый советский человек на счету.
— Не очень мне кажется твоя теория, — сказала Нианила. — Но другого пока нет.
— Есть, — вернулся к старой версии Коля. — Есть, если это плод супружеской измены.
— Ну, Коля! Ну не сходи с ума! Ну что ты несешь! — Мы все накинулись на Колю, и он окончательно сдался. Казалось бы, дело утряслось. Нет, ничего подобного. Ведь мы живем не в вакууме, мы живем в человеческом коллективе. И коллектив уже приходил поздравлять Клаву с родами, коллектив убедился в том, что младенец родился в одиночестве. Ну как теперь убедишь свекровь и других родственников?
— Они потребуют документы, — сказала Клава. — Они же не лучше моего супруга, даже в некоторых отношениях хуже его. Они меня будут упрекать в супружеской измене, вот увидите.
— А мы им документ! — сказал я.
— Какой еще документ? — удивилась Нианила Федоровна. — Где ты найдешь документ о том, что младенцев было двое? Ведь младенец был один!
— Надо проникнуть, — сказал я, — проникнуть и подменить документ. С происхождением младенца мы сами разберемся: куда нам спешить? А вот что касается документации, то без нее не обойтись.
— И что же вы предлагаете, дядя Семен? — спросила Клава.
— Немедленно идти в больницу, в регистратуру родильного отделения, и изменить там число младенцев, — сказал я. — Хорошо еще, что вы в ЗАГСе ему имя дать не успели.
— Тогда пошли, — сказал Коля. — А то стыда не оберешься. Как на службу вернусь, не представляю!
— Может, лучше дождемся ночи? — спросил я.
— Нет, — сказала Нианила, — сейчас вы открыто придете, а ночью надо красться, как воры, и еще в милицию попадете.
Мы оделись и пошли в больницу. По дороге Колей овладела странная надежда, что мы сейчас поднимем документы и в них окажется, что у него с самого начала было два близнеца. И тогда не надо ревновать жену и оставаться на всю жизнь в неведении, ты ли отец одного из своих сыновей.
К счастью для Коли, он — существо ограниченное, и приземленное. Так что за пределы земных и реалистических объяснений он не пускался. Я же, шагая рядом с ним, не мог отделаться от тягостных подозрений, что тайна лишнего близнеца не так проста, как может показаться, и вряд ли объясняется ошибкой в документах или неверностью жены. К тому же Коля надоел мне, стараясь выяснить, а нет ли в природе примеров, чтобы самка рожала близнецов порциями. Ну может, не у людей, а у кошек или морских свинок? На что я не мог ответить. Черт их знает, морских свинок!
В больницу мы пришли около девяти, народу было мало. Я взял разговоры на себя, и Коля был мне благодарен.
Пожилая регистраторша была мне знакома, она приходилась приятельницей моей покойной мамы, и поэтому я говорил с ней почти доверительно.
— Дорогая Даша! — обратился я к ней, сунув голову в полукруглое окошко.
— Мы к тебе с несколько необычной просьбой.
Дарья Тихоновна высунула голову в окошко, узнала Колю и обрадовалась.
— Поздравляю тебя с первенцем! — сказала она. — Пускай растет богатырем на радость нашей Родине. Пускай им будет гордиться наш город, как новым Павликом Морозовым.
Дарья Тихоновна всю жизнь провела в пионерах. Сначала председателем совета дружины, потом пионервожатой, затем инструктором райкома комсомола по пионерским вопросам, а постепенно, через гороно и совет ветеранов, превратилась в почетную пионерку нашего города. Поэтому ей были свойственны восторженность и громкий голос.
При упоминании об отце Павлика Морозова Коля сразу слинял, сгорбился, исчез, а я затолкал лбом обратно голову Дарьи и перешел на другой, понятный ей тон:
— Слушай, Даша, у нас проблема.
— Давай, дружок, слушаем, — ответила Дарья.
— Ты, наверное, слышала по телевизору, что начался отбор в школу передового пионерского опыта?
— А что? Где?
— В самой Москве, — ответил я. — Записывают с рождения, с первого дня.
— Ну уж они в Москве перегибают палку! — заявила Даша.
— Актив, — прошептал я. — В наши тяжелые времена актив надо готовить с пеленок. Ты же знаешь, какие проблемы с активом.
— Не актив, а сплошная пассивность, — согласилась со мной Даша. Она встряхнула головой, и коротко остриженные скобкой седые волосы рассыпались по лбу.
— Решено создать при центральном совете пионерской организации спецшколу. Отобранных детей фиксируют с момента рождения, а затем подвергают специальному облучению. Нет, не пугайся, все под контролем. Облученные развиваются лучше других детей…
— Какое еще облучение! — рявкнул за моей спиной Коля. — Не позволю моим детям делать облучение.
— Но вот, ты же понимаешь. — Я сурово нахмурился, и Даша послушно прикрыла глаза.
— Сейчас ты дашь нам историю болезни Клавы Стадницкой. Мы спишем все данные на ребенка. Ведь на него отдельную карточку еще не завели?
— Сейчас посмотрим, — сказала Даша. Конечно, у нас в больнице все попроще, чем в каком-нибудь московском родильном доме, но все документы подшиты как положено.
Коля жужжал мне в ухо:
— Какое еще облучение?
Даша сказала:
— Видно, история болезни еще в родильном отделении или в консультации у Дины Иосифовны. Ты там, Сеня, посмотри.
— А Дина Иосифовна пришла?
— По расписанию с девяти.
— Ну тогда — будь готов! — Я сделал ей ручкой пионерский салют, и старая пионерка серьезно сделала мне ручкой в ответ.