— Ты, нахальный мальчишка, да как ты смеешь разговаривать со мной в таком тоне?! — возмутилась леди Визард, повернувшись к нему. Глаза ее сверкали. — И чего ты надеешься добиться, когда приходишь сюда и меня поучаешь? Ты несчастный зануда! Я думаю, это у тебя в крови, ведь твой отец еще до твоего появления на свет был занудой.
Бэзил смотрел на нее, и гнев затмевал все другие его чувства: жалость уже испарилась, и он не пытался скрыть негодование.
— О, как же глуп я был, что верил в тебя все эти годы! Я готов был поставить жизнь на то, что ты чиста и невинна. А теперь, когда читаю все эти газеты, где говорится, что присяжные сомневались, я точно знаю: все было правдой.
— Конечно, правдой! — дерзко выкрикнула она. — Каждое слово, но они не могли этого доказать.
— А теперь мне стыдно думать, что я твой сын.
— Тебе и не надо иметь со мной никаких дел, мой хороший мальчик. У тебя есть собственный доход. Ты полагаешь, мне нужен бестолковый, плохо воспитанный дурачок, который будет цепляться за мою юбку?
— Теперь, когда я знаю, какая ты на самом деле, ты приводишь меня в ужас. Я надеюсь, что никогда больше тебя не увижу. Лучше бы моя мать была нищенкой на улице, чем такой, как ты!
Леди Визард дернула шнурок звонка.
— Миллер, — произнесла она, когда появился дворецкий, словно забыла о присутствии Бэзила. — Мне понадобится экипаж в четыре часа.
— Прекрасно, моя леди.
— Вы же знаете, что сегодня я ужинаю не дома, правда?
— Да, моя леди.
Потом она сделала вид, будто вспомнила о Бэзиле, который молча наблюдал за ней, побледнев. Он едва сдерживался.
— Можете проводить мистера Кента к выходу, Миллер. А если он вдруг заглянет снова, скажите, что меня нет дома.
С оскорбительным высокомерием она смотрела на него, когда он уходил, и снова осталась хозяйкой положения.
Затем были три года на мысе Доброй Надежды, потому что Бэзил, не желая возвращаться в Англию, остался там по истечении года службы в армии. Сначала стыд казался невыносимым, и он размышлял об этом день и ночь. Но когда он уехал далеко от Европы, когда наконец ступил на африканскую землю, нести бремя бесчестья стало не так тяжело. Его эскадрон быстро отправили в глубь страны, и тяжелые условия жизни облегчили страдания его воспаленного ума. Рутина воинской службы, долгие переходы, волнение и новизна утомляли его, так что он спал со спокойствием, которого никогда прежде не знал. А потом началась изнурительная война с ее скучной монотонностью, он мучился от голода и жажды, потом от жары и холода. Но все это сближало его с сослуживцами, которых он поначалу сторонился. Он был тронут их грубоватым добродушием, их желанием помочь друг другу и сочувствием, с которым они обращались к нему, когда он недомогал. Его горькое разочарование в людях стало слабеть, когда он увидел, как можно общаться на фоне настоящих трудностей. А когда наконец Бэзил попал на поле боя, хотя ждал этого с ужасным беспокойством, опасаясь, что может струсить, он ощутил невероятный душевный подъем, благодаря которому жизнь показалась ему почти прекрасной. Ибо тогда порок, и аморальность, и уродство исчезали, а люди стояли один за другого с первобытной яростью, кровь огнем жгла их вены, а смерть бродила между сражающихся жертв. А там, где смерть, нет места ничему мелочному, грязному или подлому.
Но наконец Бэзилу стало ясно, что невозможно вечно скрываться. Для людей с такими данными, как у него, на мысе не было особых возможностей развернуться, и он принял решение вернуться в Лондон с гордо поднятой головой и уже там показать, из какого он теста. Он чувствовал себя более уверенно, потому что знал, что легко сможет перенести усталость и нужду. А орден у него на груди подтверждал, что храбрости у него хватало с избытком.
Вернувшись наконец в Лондон, он поступил в «Линкольнз инн»[26] и, пытаясь организовать издание небольшой серии очерков, написанных во время войны, усиленно осваивал право. Хотя буря, которую ему пришлось пережить, сделала его несколько молчаливым и склонным к рефлексии, в глубине души Бэзил оставался не менее открытым и оптимистичным, чем раньше, и он вступил в этот новый период жизни с пылкими надеждами. Но иногда комнаты в Темпле[27] казались очень одинокими. Он был мужчиной, который жаждал, чтобы вокруг царил домашний уют, чтобы о нем заботились женские руки, чтобы слышался шелест платья или ласковый голос, этого требовал его характер. А теперь казалось, последняя горечь, оставшаяся в его жизни, скоро рассеется, ведь миссис Мюррей могла подарить ему нежность, в которой он так нуждался. И он искал поддержки в ее силе.
Теперь на мосту, размышляя дальше, Бэзил вдруг нахмурился, вспомнив одну вещь, о которой совершенно забыл, окрыленный радостными мыслями о миссис Мюррей. Покинув мост, он побрел к более темной Молл-стрит, сцепив руки за спиной. И еще долго он расхаживал под сенью деревьев, озадаченный и подавленный. Было очень поздно, и на улицах почти никого не было. На скамейках спали бездомные, съежившись в нелепых позах, а полицейский тихо обходил их позади.
Пару месяцев назад Бэзил, вместо того чтобы пообедать у себя, случайно заглянул в паб на Флит-стрит и там за стойкой бара увидел молодую девушку, изумительная красота которой тут же привлекла его внимание. Ее свежесть особенно очаровывала в этом безвкусном месте, сером от лондонского смога, несмотря на кричащую яркость внутреннего убранства. И хотя он не был человеком, любившим посплетничать с официантками в баре за бокалом напитка, в этом случае он не смог удержаться, чтобы не отпустить какое-нибудь банальное замечание. На это девушка ответила довольно дерзко (очевидно, паб — лучшая школа, где обучают остроумию), а ее задорная улыбка прибавила колдовского обаяния миловидному лицу. Заинтересованный и немного взволнованный, ибо не было на земле человека, на которого абсолютная красота могла произвести большее впечатление, Бэзил сообщил Фрэнку Харреллу, тогда еще проживавшему по месту работы, в больнице Святого Луки, что он обнаружил самую прекрасную женщину на Флит-стрит. Врач посмеялся над восторгом друга, и однажды, когда они проходили мимо, Бэзил, чтобы оправдаться, потребовал зайти в «Голден краун». Потом раз или два он забегал туда один, и девушка за стойкой, начав узнавать его, по-дружески кивала ему. Бэзил всегда отличался любовью к романтическим фантазиям, и его воображение быстро наградило хорошенькую девушку причудливыми достоинствами: он возвеличил ее профессию, вернувшись в прошлое и представив ее чистенькой горничной, стелившей постель кавалеристам и воинам. Она была Гебой, наливавшей нектар бессмертным богам. А когда он поведал об этом самой девушке, присовокупив к рассказу и другие фантастические домыслы, она покраснела, чего никогда не случалось, когда она слышала более простые комплименты от завсегдатаев бара — ее постоянных поклонников. Бэзил подумал, что в жизни не видел ничего более пленительного, чем этот румянец на ее щеках.
А потом он начал посещать «Голден краун» еще чаще — во время вечернего чая, когда там было меньше людей. Они сдружились и обсуждали погоду, посетителей и главные новости дня. Бэзил обнаружил, что с огромным удовольствием проводит по полчаса в ее компании. И вероятно, ему немного льстило, что девушка за стойкой придает большее значение общению с ним, чем с другими претендентами на ее внимание. Однажды во второй половине дня, явившись чуть позже обычного, он с восторгом отметил, как она просияла, едва он ступил на порог.
— Я уж боялась, что вы не придете, мистер Кент.
Теперь она обращалась к нему по фамилии, а он знал, что ее зовут Дженни Буш.
— А вы расстроились бы, если бы я не пришел?
— Немного.
В этот момент вторая официантка паба «Голден краун» подошла к ней:
— Сегодня ведь у тебя выходной, Дженни?
— Да, именно так.
— Что собираешься делать?
— Не знаю, — сказала она. — Пока я еще ничего не планировала.
Вошел посетитель, и подруга Дженни пожала ему руку.
— Полагаю, вам как обычно? — спросила она.
— Не хотите сходить со мной на пьесу? — быстро поинтересовался Бэзил. — Сначала мы немного перекусим, а потом отправимся куда захотите.
Идея пришла ему на ум внезапно, и слова вылетели, прежде чем он успел все обдумать. Глаза Дженни засверкали от удовольствия.
— О, думаю, мне это понравится! Приходите за мной в семь, ладно?
Но потом вошел невысокий довольно развязный молодой человек с явно вставными зубами. Бэзил слышал, что он помолвлен с Дженни, и часто видел, как он сидел у бара, бросая на нее полные любви взгляды и выпивая бессчетное количество стаканов виски с содовой.
— Пойдем сегодня на ужин, Дженни? — спросил он. — Я закажу для тебя место в «Тиволи»[28], если хочешь.
— Боюсь, сегодня вечером у меня не получится, Том, — ответила она, вспыхнув. — У меня другие планы.
— Что еще за планы?
— Один друг пообещал сводить меня в театр.
— Это еще кто? — удивился мужчина, приняв угрожающий вид.
— А это уже мое дело, правда? — ответила Дженни.
— Что ж, если ты мне не скажешь, то я ухожу.
— Я тебя не задерживаю.
— Только подай мне стаканчик шотландского виски с содовой. И побыстрее.
Мужчина говорил дерзко, желая напомнить Дженни, что она находится тут, чтобы выполнять его заказы. Бэзил побагровел и уже собрался дать наглецу гневную отповедь, намекнув, что следовало бы вести себя вежливее, но Дженни остановила его взглядом. Не говоря ни слова, она подала Тому то, что он просил, и все трое продолжали молчать.
Наконец Том осушил стакан и зажег сигарету. Он с подозрением осмотрел Бэзила и открыл было рот, чтобы сделать замечание, но, поймав его невозмутимый взгляд, передумал.
— Тогда спокойной ночи, — сказал он Дженни.
Когда он ушел, Бэзил спросил ее, почему она не порвала с ним. Это было бы лучше, чем без конца ссориться с возлюбленным.
— Мне все равно, — ответила Дженни. — Меня уже почти тошнит от его чванливости. Я пока не вышла за него замуж, и если он даже сейчас не позволяет мне делать то, что мне хочется, то пусть убирается.
Они поужинали в ресторане в Сохо, и Бэзил, будучи в прекрасном расположении духа благодаря этому маленькому приключению, забавлялся, когда видел восторг девушки. В душе он радовался, что доставил ей такое удовольствие, и его самолюбие уж точно не ущемляло внимание других посетителей, которое они обращали на красивую Дженни. Она оказалась весьма застенчива, но когда Бэзил старался развеселить ее, очень мило смеялась и краснела. Ему на ум пришла мысль, что у нее не только приятная внешность, но и прекрасный характер. Он мог бы поделиться с ней новыми идеями и взглядами на красоту жизни, которую она никогда прежде не знала. На ней была шляпа, а на нем — парадный костюм, так что они сели в заднем ряду бельэтажа концертного зала. Но даже это казалось неслыханной роскошью для Дженни, привыкшей к местам на галерке. В конце представления она повернулась к нему с сияющими глазами.
— О, мне так понравилось! — воскликнула она. — Выходить в свет с вами гораздо лучше, чем с Томом. Он всегда пытается сэкономить.
Они доехали на наемном экипаже до «Голден краун», где Дженни снимала комнату вместе с другой официанткой.
— Вы согласитесь сходить со мной куда-нибудь еще раз? — поинтересовался Бэзил.
— С удовольствием. Вы так сильно отличаетесь от других мужчин, которые приходят в бар. Вы джентльмен и относитесь ко мне так, словно я леди. Вот почему вы мне сразу понравились: вы не вели себя так, словно я комок грязи, вы всегда называли меня «мисс Буш».
— Мне гораздо больше нравится называть тебя «Дженни» и на ты.
— Что ж, так тоже можно, — ответила она, улыбнувшись и покраснев. — Все эти парни, которые торчат в баре, думают, будто могут делать со мной что угодно. Вы никогда не пытались поцеловать меня, как они.
— Но не потому, что мне этого не хотелось, — со смехом ответил Бэзил.
Она не ответила, лишь с улыбкой посмотрела на него, и в ее глазах светилась нежность. Он был бы глупцом, если бы не увидел в этом предложения приступить к решительным действиям. Он обвил руку вокруг ее талии и прикоснулся к губам, но изумился открытой покорности, с которой она приняла его объятия. Мимолетное напряжение вылилось в поцелуй столь страстный, что Бэзил ощутил дрожь в руках и ногах. Экипаж остановился у паба «Голден краун», и он помог Дженни выйти.
— Спокойной ночи.
На следующий день, когда он пришел в заведение, Дженни залилась ярким румянцем, но встретила его, как близкого человека, что в его мире, полном одиночества, было очень приятно. Ему доставляло исключительное удовлетворение сознавать, что кто-то наконец им заинтересовался. Свобода просто прекрасна, но иногда выпадают моменты, когда человек начинает ждать, чтобы в его жизни появился кто-то, кого его появление и уход, здравие и болезнь не оставили бы равнодушным.
— Посиди еще, — попросила Дженни. — Я хочу кое-что тебе рассказать.
Он подождал, пока бар не опустеет.
— Я разорвала помолвку с Томом, — объявила она позже. — Вчера вечером он ждал на другой стороне улицы и видел, как мы вышли из паба вместе. Сегодня утром он пришел и набросился на меня. Я сказала, что если ему что-то не нравится, — скатертью дорога. А потом он стал говорить гадости, и я дала ему понять, что больше не хочу иметь с ним ничего общего.
Какое-то время Бэзил молча смотрел на нее.
— Но разве он тебе не нравится, Дженни?
— Нет. Видеть его не могу. Раньше он был мне симпатичен, вполне. Но теперь все иначе. Я рада, что избавилась от него.
Бэзил не мог не понимать, что именно по его милости она разорвала помолвку. Он ощутил непривычное волнение человека, получившего власть, и его сердце забилось с ликованием и гордостью, но в то же время он опасался, что может навредить Дженни.
— Мне очень жаль, — пробормотал он. — Боюсь, я доставил тебе неприятности.
— Ты ведь не перестанешь сюда приходить из-за этого? — спросила она, с беспокойством вглядываясь в его лицо.
Сначала ему подумалось, что лучше всего для них будет расстаться прямо сейчас, но не мог допустить, чтобы по его вине омрачился этот прекрасный взгляд, и когда увидел слезы в ее глазах, тут же отказался от этой мысли.
— Нет, конечно, нет. Если тебе нравится меня видеть, я буду только рад приходить.
— Пообещай, что будешь приходить каждый день.
— Я буду приходить так часто, как только смогу.
— Нет, это не дело. Ты должен приходить каждый день.
— Ладно, договорились.
Его тронула пылкость Дженни, вероятно, он был просто глупцом, раз не замечал, как много значит для нее. И несмотря на собственную склонность к самоанализу, он никогда не спрашивал себя, что чувствует к ней сам. Бэзил хотел оказать на нее хорошее влияние и клялся, что никогда не допустит, чтобы общение с ним хоть как-то повредило ей. Она совершенно не отвечала его представлениям об обычной официантке, и он считал, что ей легко будет привить идею личного достоинства. Он попробовал бы избавить ее от этой весьма отупляющей работы и подобрать для нее место, где ей было бы легче чему-то учиться: по натуре, несмотря на три года, проведенные в «Голден краун», она оставалась очень наивной, но в таком окружении она не могла сохранять чистоту до бесконечности, и их дружба обрела бы смысл, если бы он смог направить ее в нужное русло, чтобы она зажила более интересной жизнью. Плодом таких размышлений стало то, что Бэзил в итоге взял себе за правило водить Дженни в ресторан и театр, когда она была свободна по вечерам.
Что же до нее, она никогда еще не встречала человека, подобного молодому барристеру, поражавшему ее учтивостью манер и темами разговоров. Хотя Дженни часто не понимала, о чем он говорит, ей все же льстило его внимание, и весьма по-женски она делала вид, будто прекрасно разбирается в вопросе, а Бэзил думал, что она образованнее, чем на самом деле. Поначалу ее пугала его серьезная почтительность, ведь она привыкла к гораздо меньшему уважению, а он и к герцогине не мог бы обратиться с большей вежливостью. Но постепенно восхищение и восторг переросли в любовь, а после — в слепое обожание, на которое Бэзил вовсе не рассчитывал. Дженни недоумевала, почему после того первого вечера он ни разу не поцеловал ее, а лишь протягивал руку на прощание. За три месяца она продвинулась лишь до того, чтобы обращаться к нему просто по имени.
Наконец наступила весна. На Флит-стрит и Стрэнде цветочницы продавали яркие весенние цветы, и их корзины яркими пятнами раскрашивали суетливую серость города. Порой выдавались дни, когда будто само дыхание деревенской природы, мягкое и добродушное, вторгалось на оживленные улицы, ободряя усталые сердца горожан, утомленных долгой монотонной работой; небо было голубым, и это было то же самое небо, что и над зелеными лугами и деревьями, распускавшими листья. Иногда на западе стаи облаков, светящиеся в лучах солнца, наплывали друг на друга, и на закате, розовые и золотые, они заполняли улицы своим блеском, так что туманная дымка обретала великолепные переливы и сердце билось в восторженном восхищении этим замечательным городом.
Как-то теплым майским вечером, когда воздух был приятным и благоуханным, а тяжелая походка становилась летящей и усталость отступала, сменяясь странной грустной веселостью, Дженни ужинала с Бэзилом в маленьком ресторанчике в Сохо, где теперь их хорошо знали. Потом они отправились в концертный зал, но шум и блеск этого прекрасного вечера оказались невыносимы. Умиротворяющая темнота зелени манила их, и Бэзил вскоре предложил уйти. Дженни с облегчением согласилась, потому что певцы оставляли ее равнодушной, а странное чувство томления, которого она раньше не знала, заставляло сердце биться чаще. Когда они вышли в ночь, она посмотрела на Бэзила широко раскрытыми глазами, в которых причудливо сочетались страх и какая-то первобытная отвага.