— Гениальная идея,— саркастически спародировал его Шелленберг.— При условии, что Сталин действительно собирается устроить маленькое кровопускание своим фельдмаршалам.
— Именно на это и хочется обратить внимание. План великолепен по форме, но бесперспективен по существу,— спокойный голос Янке лишь подчеркивал смелость суждений.— Личность Скоблина до крайности подозрительна. Он имел контакты с советской разведкой. Где у нас гарантия, что сведения о так называемом заговоре не подброшены НКВД? Мы, конечно, можем спросить себя: «С какой целью?» Допустим, для того, чтобы бросить тень на наших действительно преданных фюреру и рейху генералов. Скомпрометировать кого-то из них. Откуда мы знаем, какие планы вынашивают в Москве? Возможно, там хотят заманить нас в ловушку, подтолкнуть к принятию ошибочных решений. Мы ничего не знаем. Поэтому я предлагаю воздержаться- от - сомнительных действий.
— Предлагаете? — Гейдрих вздернул массивный подбородок.— После того как я сказал, что решение принято?.. Сдайте оружие.
— Но... Простите, группенфюрер, у меня нет оружия,— Янке беспомощно развел руками.— Мой револьвер лежит в ящике стола...
— Вот и превосходно. Отправляйтесь под домашний арест и хорошенько подумайте. Если придет что-нибудь стоящее, позвоните Беренсу. Он мне доложит.
Янке вскочил, качнул головой и с вымученной медлительностью засеменил к двери.
— Благодарю, господа,— отрывисто бросил Гейдрих.— Штандартенфюрера Беренса прошу задержаться... Ну как? — спросил, когда остались одни.— По- моему, только сегодня я сам для себя все окончательно сформулировал.
— Скажу тебе честно: я просто заслушался! Без сучка без задоринки, как выражаются россияне... Но признаюсь со всей откровенностью: в сомнениях Янке есть известный резон. Мы ведь и сами об этом думали... Его, конечно, здорово занесло, но в целом он очень способный и преданный офицер.
— Защищаешь?.. Не надо. Если бы я решил поставить на нем крест, то не отправил разгребать снег перед домом... У него ведь отличный особняк. Знаешь?.. С прекрасным садом. Раньше там жил какой-то еврей... Пусть поостынет малость, придет в себя. Это на пользу.
— Я тут тоже кое-что обмозговал, Рейнгард. У тебя есть время?
— Конечно, давай...
— Начнем с внешнего оформления. Я предлагаю обычную папку «ОКВ, отдел «Абвер-заграница».
— Заграница?
— Именно! Тут тонкий ход. С кого начали? Разумеется, с русских. Завели дело, а когда увидели, как развертывается, не стали передавать. Между разведкой и контрразведкой всюду грызня. Вот увидишь, они клюнут на это. Примерят на себя и поймут, как надо.
— Допустим, дальше.
— Сверху будет штамп бюро Канариса, а внутри, где-то в самом конце, его собственноручная докладная. На имя фюрера. Заподозрив в измене генерала, он просто обязан запросить согласие на следственные действия. Допустим, он сам решил вступить в контакт с подозреваемыми, чтобы вытянуть...
— Понятно,— Гейдрих быстро набросал на листке схему.— Дальше.
— В докладной только немецкие имена. Связь с единомышленниками из РККА вытекает из контекста. Затем следует одобрительная виза фюрера и поручение Борману, а Борман в свою очередь адресуется к тебе: «Установлено ли наблюдение за генерал-полковником Большая Задница и генерал-лейтенантом Свинячая Собака?..» В таком духе. Помимо всего прочего, это объясняет, как дело из абвера перекочевало в СД.
— Ты окончательно спятил, мой бедный друг? Подделать подпись Канариса, Бормана — плевое дело. Но фюрера!.. Мне еще многое предстоит совершить на этом свете, старина.
— Подпись не обязательна. Достаточно бланка.
— Тебе не кажется, что мы сами все усложняем? Подваливаем себе лишней работы?
— Нет, не кажется. Янке не настолько глуп, как может показаться. Если с нами действительно хотят поиграть, то мы подкинем такое, что превзойдет все их ожидания. У них коленки затрясутся от страха. Бланк канцелярии фюрера! Резолюция Бормана! Шутишь! С этим в жмурки не поиграешь. Такое нельзя спрятать. Такое надо докладывать на самый верх... Судя по тому, как они решают свои вопросы, результат будет. Я уверен.
— Я еще подумаю, но, кажется, ты меня убедил.— С застывшей улыбкой Гейдрих смял лист со стрелками и квадратиками, сжег его в пепельнице и ссыпал черные хлопья в корзину, выделанную из слоновой ноги.— Попробуем убедить кремлевского дядюшку в том, что его ложь — чистая правда.
41
Тяжелый транспортный самолет с двумя танкетками в чреве пошел на взлет. На припорошенном поземкой поле отчетливо обозначились графитовые полосы. Взвихренный пропеллерами снег медленно оседал в морозном тумане, заметая следы шасси. Описав над аэродромом широкий круг, машина пошла на посадку.
— Желаете осмотреть, товарищ командующий? — стараясь перекричать рев моторов, Горбачев сомкнул пальцы рупором.
Когда замерли стальные лопасти, Уборевич протер пенсне и, отогнув полу шинели, опустился на колено. Главный инженер торопливо обмел бетонный шестиугольник и сразу принялся очищать следующий. «Пчелиные соты», так красиво обрисованные ледяной крупкой, чуть не стоили ему головы.
Начальник строительства ржевского аэродрома Терский неосторожно похвастался на высоком совещании невиданной производительностью: «Тысячу квадратных метров полосы даем в сутки».— «Как же вам удалось?» — изумился Иероним Петрович. «Это все наш главный — товарищ Горбачев. Рифление плит больше всего тормозило, а как только он отменил...» — «Отменил? Кто позволил? Как же будут садиться самолеты?!» — «Но ведь производительность увеличилась почти в три раза, товарищ командующий... Мы и бетон укладываем по-новому, и площадь опалубки в четыре раза больше...» — «На кой черт мне ваши цифры! Есть проект, технология, наконец, указания центра. Вы нарушили мою директиву и пошли на поводу авантюриста, если не хуже... Пусть прокурор разбирается, где тут очковтирательство, а где вредительство!» Вот так оно было.
Горбачева сразило прямо наповал. Едва добрел до гостиницы. Думал только об одном: у кого попросить револьвер. Он не знал, что командующий, прежде чем позвонить военному прокурору, послал в Москву самолет за Сошиным и Овручевским — титанами инженерно-строительной мысли.
«Прокурор подождет»,— сказал он на следующее утро и распорядился продолжить совещание. Когда объявили Горбачева, зал возбужденно загудел: все считали, что он уже арестован. Господи, боже мой! Во что обошелся ему этот доклад! Говорил, как во сне, ни на что не надеялся, не верил ни в доводы разума, ни в какую-то высшую справедливость. «Затирка, вибраторы, коэффициент трения, металлическая трамбовка, квадраты, шестиугольники...» Кому все это надо? Жуткое слово «вредительство» каленым железом прожгло виски. Но светила дали положительный отзыв. «Получается, что вы берете наши грехи на вооружение? — нарочито громко подал реплику Уборевич.— И даже готовы внести изменения в проекты будущих аэродромов? Я верно понял, товарищ Сошин?» — «Верно. Полагаю, что руководство нас поддержит».— «В таком случае мне следует принести извинения инженеру Горбачеву. Вместо суда его следует представить к награде...»
С тех пор Горбачев не упускал случая, чтобы продемонстрировать командующему качество работ. Бетонные шестиугольники выдержали все испытания. Полоса могла принимать не только двадцатитонные, но и более тяжелые самолеты.
— Как всегда, никаких претензий,— заключил Уборевич.— Стыки ничуть не изменились.— Он понимал состояние инженера.
— Шестиугольник, товарищ командующий. Все углы тупые — сто двадцать градусов.
— Поедем смотреть доты.
Шофер Юняев, остервенело крутанув ручкой, завел остывший на холоду «ЗИС».
Работы по укреплению западных границ шли широким фронтом. Одновременно со строительством укрепрайонов и аэродромов прокладывались новые дороги, но качество их оставляло желать лучшего.
Ехали по рокаде в сторону Полоцка через еловый лес. Вдоль обочин громоздились свежесрубленные деревья и горы грунта. За головной машиной следовала «эмка» командующего ВВС округа Локтионова. Над укутанным в кожаный чехол радиатором курился легкий дымок. Из-за колдобин и скольжины шли на малой скорости.
«Прокурор подождет»,— сказал он на следующее утро и распорядился продолжить совещание. Когда объявили Горбачева, зал возбужденно загудел: все считали, что он уже арестован. Господи, боже мой! Во что обошелся ему этот доклад! Говорил, как во сне, ни на что не надеялся, не верил ни в доводы разума, ни в какую-то высшую справедливость. «Затирка, вибраторы, коэффициент трения, металлическая трамбовка, квадраты, шестиугольники...» Кому все это надо? Жуткое слово «вредительство» каленым железом прожгло виски. Но светила дали положительный отзыв. «Получается, что вы берете наши грехи на вооружение? — нарочито громко подал реплику Уборевич.— И даже готовы внести изменения в проекты будущих аэродромов? Я верно понял, товарищ Сошин?» — «Верно. Полагаю, что руководство нас поддержит».— «В таком случае мне следует принести извинения инженеру Горбачеву. Вместо суда его следует представить к награде...»
С тех пор Горбачев не упускал случая, чтобы продемонстрировать командующему качество работ. Бетонные шестиугольники выдержали все испытания. Полоса могла принимать не только двадцатитонные, но и более тяжелые самолеты.
— Как всегда, никаких претензий,— заключил Уборевич.— Стыки ничуть не изменились.— Он понимал состояние инженера.
— Шестиугольник, товарищ командующий. Все углы тупые — сто двадцать градусов.
— Поедем смотреть доты.
Шофер Юняев, остервенело крутанув ручкой, завел остывший на холоду «ЗИС».
Работы по укреплению западных границ шли широким фронтом. Одновременно со строительством укрепрайонов и аэродромов прокладывались новые дороги, но качество их оставляло желать лучшего.
Ехали по рокаде в сторону Полоцка через еловый лес. Вдоль обочин громоздились свежесрубленные деревья и горы грунта. За головной машиной следовала «эмка» командующего ВВС округа Локтионова. Над укутанным в кожаный чехол радиатором курился легкий дымок. Из-за колдобин и скольжины шли на малой скорости.
— Путь не близкий,— пожаловался начальник политуправления Аронштам.— Размахали хозяйство.
— А то ты не знаешь почему. Мощь современной авиации такова, что нам не удастся защитить в военном отношении Минск и Смоленск,— Уборевич закончил писать и протянул листок инженеру.— Никаких зениток не хватит. Формирование войск должно проходить глубоко в тылу. Перво-наперво бомбардировке подвергнутся железнодорожные узлы... Это вам, Георгий Тимофеевич,— он кивнул Горбачеву.— Центр тяжести прошу перенести на строительство дзотов. Тут вы определенно запаздываете.
— Бетон — самое узкое место,— начал объяснять Горбачев, посмотрев краткие замечания: объемистых актов обследования командующий не признавал.— Пока замесят, пока подвезут... Арматура ржавеет... И все тяп-ляп, лишь бы скорее отделаться. В войсках такое же положение.
— Что я могу сказать?.. Застарелые наши беды. Каждый призыв из деревни приносит в казармы тридцать пять малограмотных на сотню. Но эти малограмотные, по сути дела, совершенно неграмотные. Еле-еле напишут фамилию и в час прочтут две страницы. Сплошь и рядом попадаются бойцы, которые не знают, кто такой Гитлер, кто такой Сталин, где Запад, где Восток. И мы мучаемся, обучаем грамоте. Да что там красноармейцы! У нас есть инженеры и техники, которые не знают дробей, потому что в средней школе не проходили. Тут уж не до термодинамики. И так всюду. Отчего взрываются шахты, ломаются закупленные на валюту станки, сходят с рельсов поезда?.. Конечно, есть и вредительство, но главные наши враги — все-таки безграмотность и неумение. Между действительно инженером и инженером по должности ой какая дистанция, Георгий Тимофеевич... Воспитывать надо, растить людей. Ничего нового я вам не скажу.
На место прибыли под вечер. Над лесом скучно дотлевали прожилки зари. Рыхлые комья уродливо торчали из-под пелены снега. С разбивкой местности геодезисты управились в срок. Возле котлованов под огневые точки вкось и вкривь торчали вехи.
Уборевич вытащил из планшета карту и пошел прямиком через вздыбленное поле. Поднявшись на промороженный отвал глины, огляделся по сторонам.
— Вон тот овраг попадает в зону обстрела? — он подозвал Горбачева.— Дот углубится метра на полтора. Амбразура окажется примерно тут... Получается мертвое пространство.
— Надо бы проверить.
— Проверьте.
Пришлось ползти по земле.
День рождения Нины Владимировны решили отметить в Гнездово, на даче — большом рубленом доме, единственным украшением которого были незатейливые наличники. Грубо сколоченные лавки и стол вполне соответствовали струганым бревнам, все еще липким после олифы. От большой русской печи шел благодатный жар. Вкусно пахло горячими пирогами.
Почти весь паек Уборевич отдал шоферу. Как и все большие семьи, Юняевы едва сводили концы с концами.
— Сами-то с чем останемся? — попеняла домработница.— Гостей же назвали. Чем угощать-то? Судаком у томате? Ох, мамочки, нету на вас управы. Хоть бы колбаску забрали.
— Ничего, без еды не останемся. Мясо есть, картошки вдоволь, полкадки соленых огурцов.
— Много вы понимаете, Иероним Петрович! А готовить чего? Это ж день рождения! Не абы как... Готовить чего будем? Опять кислые щи да вареная свинина? Вы же командующий!
— Вот и отлично, Мария Федоровна... Ванилью-то как пахнет! Прямо слюнки текут. Кисель клюквенный будет?
— Вот те раз. Снова здорово. Праздник называется. Деликатесы-то где?
— А я их и сызмальства не едал. И так хорошо будет. Вот только водки, боюсь, не хватит. Народ уж больно подобрался крепкий. Не то чтобы лют, но определенно заинтересован.
— Да есть она у нас, есть. Нина Владимировна и винца припасла — «Абрау-Дюрсо».
Первыми с большой коробкой шоколадного набора пришли Локтионовы. Потом оба заместителя — Апанасенко и Жильцов. Комкор Ковтюх преподнес хозяйке дома флакон «Красной Москвы» и огромный букет изысканных бледно-кремовых хризантем.
— И где вы только достаете! — Нина Владимировна счастливо порозовела.— Настоящий волшебник...
— Царице бала,— Ковтюх склонился к руке. Штабс- капитан русской армии, он в восемнадцатом стал коммунистом. Воевал за Царицын, Ставрополь, Тихорецкую, Краснодар, командовал десантом против войск Улагая. Но грубоватый шик строевого офицера сохранил до седых волос. Он был старше Уборевича всего на пять лет.
Заговорили, конечно, о службе.
— Как там наш Смушкевич? — спросил Апанасенко.— Есть какие-нибудь известия?
— Летает,— многозначительно опустил веки Уборевич.— Наводит страх на фашистов.
— Генерал Дуглас!
— Дорого бы они дали за то, чтоб узнать его имя... Бывает, поймаешь Берлин, да и не только Берлин, а какой-нибудь Танжер, как обязательно услышишь про Дугласа... Звучит!
— С твоим аппаратом немудрено ловить, а у меня только вой и хрипы.
— Да, знатная штука, не могу нарадоваться,— смущенно улыбнулся Иероним Петрович. Подаренная командованием радиостанция доставила ему немало волнующих минут. Он не только был в курсе событий, но как бы и сам в них участвовал. Газеты и сводки для служебного пользования не шли ни в какое сравнение.
— Мои орлы завалили штаб рапортами,— как бы между прочим заметил Локтионов.— Прямо не знаю, что отвечать... Шугануть рука не поднимается — сам грешен...
— То-то и оно,— Уборевич не замедлил разрушить его надежды.— Если все улетим в Испанию, то кто будет защищать западные границы?
От Тухачевского он знал об остром разговоре в Кремле. «Мы не настолько богаты классными летчиками и танкистами, чтобы без ущерба оголять лучшие округа,— предостерег Михаил.— Наша армия в общей массе пока еще не такая, чтобы ее можно было показывать Западу».— «Так что же вы делали все эти годы, если не смогли поднять армию на нужный уровень?» — зло спросил Сталин. «Из трех лет, запланированных на реорганизацию, минимум полтора ушли на второстепенные и даже третьестепенные дела не по вине армии, и вам, товарищ Сталин, это известно больше, чем кому другому. Из-за непрерывного численного роста нам остро не хватает командного состава, особенно высшего и старшего. Почти половина старших командиров без среднего образования».