Заговор против маршалов. Книга 2 - Парнов Еремей Иудович 28 стр.

Счет пошел на дни.

27 апреля поступила из Москвы депеша посла Павлу с текстом парижского демарша министра Да ладье: Франция подтверждала возможность заговора.

28 апреля в Прагу прибыл, естественно инкогнито, штандартенфюрер Беренс.

29 апреля имела место встреча между Беренсом и Виттигом в замке Ротенхауз, где были обговорены дета­ли передачи «Красной папки» президенту республики.

Страх двигал обывателями, чиновниками и сильны­ми мира сего. Страх подгонял заезженного одра исто­рии. Он чудовищно вырастал на скаку, превращаясь в облачный призрак Коня Бледного, и открылся всадник Апокалипсиса, что, помахивая песочными часами, вздымал отточенную косу.

Впрочем, не страхом единым, ибо сказано, что лю­бовь и голод правят миром. Король Великобритании отрекся от престола в пользу брата, чтобы вступить в брак с дважды разведенной американкой. Через двад­цать четыре часа после официального уведомления палаты общин он, уже как герцог Виндзорский, высту­пил по радио:

— Вы должны поверить мне, когда я говорю, что не могу нести груз тяжелой ответственности и выполнять так, как мне хотелось бы, свои королевские обязанности без помощи и поддержки женщины, которую я люблю.

Газеты все чаще писали теперь о предстоящей коро­нации Георга Шестого.

— Ничтожество,— отозвался Сталин о бывшем мо­нархе, когда решался вопрос о составе советской делега­ции.— Такую империю на бабу променял...

За британским посольством на Софийской набереж­ной в Москве усиленно наблюдали. Волновало предпо­лагаемое участие маршала Тухачевского в торжествах. Распространился слух, что посол Потемкин получит пост заместителя наркома иностранных дел. В связи с известным демаршем Даладье новость представляла особый интерес.

— Паспорт Тухачевского только что привезли на ви­зу в консульский отдел,— доложил германскому послу Шулленбургу второй секретарь.

— Я же говорил, что нельзя доверять вздорным слухам,— удовлетворенно кивнул посол.

— Тухачевский заболел,— объяснил он, немало оза­дачив англичан.

Фон Шулленбург лишь руками развел и велел за­шифровать новое сообщение.

54

Решение об отмене поездки Тухачевского в Лондон готовилось вне связи с беспрецедентным в дипломати­ческой практике противостоянием в Пражском Граде между президентом и послом. По крайней мере, за сутки до первого визита Александровского на зарубежной командировке маршала поставили крест.

Формальным основанием послужило спецсообщение Ежова Сталину, Молотову и Ворошилову, датированное 21 апреля.

«Нами сегодня получены данные от зарубежного источника, заслуживающего полного доверия, о том, что во время поездки товарища Тухачевского на корона­ционные торжества в Лондон над ним по заданию гер­манских разведывательных органов предполагается совершить террористический акт. Для подготовки терро­ристического акта создана группа из четырех человек (трех немцев и одного поляка). Источник не исключает, что террористический акт готовится с намерением выз­вать международные осложнения. Ввиду того что мы лишены возможности обеспечить в пути следования и в Лондоне охрану товарища Тухачевского, гаранти­рующую полную его безопасность, считаю целесообраз­ным поездку товарища Тухачевского в Лондон отме­нить. Прошу обсудить».

Сколько-нибудь конкретной характеристикой «ис­точника», еще более анонимного, нежели Г. и господин X. на процессе, Сталин не поинтересовался. Заслуживает полного доверия! — и этот вздор принял без тени улыб­ки. Точный текст сообщения также не был приложен, что в общем-то отвечало принятой процедуре, но резко диссонировало с международной значимостью визита.

Оперативный материал о повышенном интересе к поездке маршала поступал беспрерывно, но его уже не брали в расчет. НКИД работал по своей линии, НКВД — по своей.

«Членам ПБ — немедленно последовала безапелля­ционная резолюция.— Как это ни печально, приходится согласиться с предложением товарища Ежова. Нужно предложить товарищу Ворошилову представить другую кандидатуру. И. Сталин».

К Тухачевскому бумага поступила уже с визой Во­рошилова: «Показать М. Н. 23. IV.37 г. КВ».

Михаил Николаевич ознакомился и, как положено, подтвердил подписью. Он не то чтобы огорчился, но почувствовал смутный толчок беспокойства. Еще один признак неблагополучия. Они множились с января, усиливая и без того гнетущее чувство растерянности. Всякое, конечно, возможно. Теракция в том числе. Но если так, подумал он, то вполне могли бы послать и мо­рем, на крейсере или линкоре.

Узнав, что вместо него поедет другой замнаркома — флагман флота первого ранга Орлов, поразился вер­ности мелькнувшей ассоциации: море.

Решение Политбюро состоялось еще 22 апреля.

«1. Ввиду сообщения НКВД о том, что товарищу Тухачевскому во время поездки на коронационные праздники в Лондоне угрожает серьезная опасность со стороны немецко-польской террористической группы, имеющей задание об убийстве товарища Тухачевского, признать целесообразным отмену решения ЦК о поездке товарища Тухачевского в Лондон.

2. Принять предложение НК обороны о посылке товарища Орлова на коронационные праздники в Лон­доне в качестве представителя СССР по военной линии».

Несколько расплывчатое (в смысле конечного резуль­тата) понятие «террористический акт» Сталин перевел в более конкретную форму: «задание об убийстве».

Пока решение довели до консульского управления, документы успели свезти на Софийскую набережную. Пришлось опять посылать машину. Неудобно маленько, но ничего не поделаешь — заболел человек, и все тут. Никто не застрахован.

На банкете по случаю награждения большой группы чекистов заздравную чашу поднял Ежов. Развив так любезный его сердцу тезис вождя об «ордене меченос­цев», он перешел к текущим задачам.

— Мы должны сейчас так воспитать чекистов, чтобы это была тесно спаянная и замкнутая секта, безоговороч­но выполняющая мои указания.

Если и проскользнула тут струйка личных амбиций, то подсознательная. Не будь учение Фрейда подвергну­то остракизму, из такого родничка могла вырасти полноводная река толкований. Хозяин мечтал об ордене, грабительскую сущность коего все же прикрывали исторические регалии. Великого магистра титуловали «преи­мущественное величество». А секта? «Изуверская», «преступная» —иных определений в советской печати не знали. Но бог с ним, с психоанализом. Громадье ближайших планов требовало беспрекословного выпол­нения указаний наркома. Раскручивался следующий по порядку грандиозный процесс.

В качестве промежуточного этапа, своего рода анон­са, чтоб не заскучала страна и не размагнитились кад­ры, намечалось крепко прошерстить армию. Значитель­но крепче, чем это казалось еще совсем недавно. Переме­ны в самом НКВД предполагалось провести на ходу, не только не останавливая производства, но по-стахановски наращивая выработку.

По главным управлениям прошли собрания активов. Перед работниками ГУГБ выступил замнаркома Агра­нов. Выйдя победителем в жесткой внутривидовой борь­бе, он поделился с товарищами накопленным опытом, который стоило взять на вооружение. Заодно появился удобный повод лишний раз откреститься от прежних соратников. Они еще были опасны — могли давать пока­зания. Значит, нужно скорее топить, чтоб не успели куснуть из могилы.

— Я хочу рассказать, как удалось поставить на вер­ные рельсы следствие по делу троцкистско-зиновьевского террористического центра,— начал он задушевно- доверительным тоном, поминутно массируя набрякшие мешки под глазами.— Неправильную, антипартийную линию в этом деле занимали Ягода и Молчанов. Молча­нов определенно пытался свернуть это дело, еще в апре­ле тридцать шестого года упорно доказывая, что раскры­тием террористической группы Шемелева, Сафоновой и Ольберга, связанной с И. Н. Смирновым, можно ограничиться, что это и есть троцкистский центр, а все остальные никакого отношения к делу не имеют... Молчанов старался опорочить и тормозить следствие по делам террористических организаций, которые были раскрыты Ленинградским и Московским управления­ми... При таком положении вещей полное вскрытие и ликвидация троцкистской банды были б сорваны, если бы в это дело не вмешался ЦК, лично товарищ Сталин.

А вмешался он следующим образом... По моему возвра­щению после болезни товарищ Ежов вызвал меня к себе на дачу,— наливая воду из графина, оратор покосился на железного наркома: как реагирует? — Надо сказать, что это свидание носило конспиративный характер. Ежов передал указание Сталина на ошибки, допускае­мые следствием по делу троцкистского центра, и пору­чил принять меры, чтобы вскрыть троцкистский центр, выявить явно невскрытую террористическую банду и личную роль Троцкого в этом деле. Ежов поставил вопрос таким образом, что либо он сам созовет оператив­ное совещание, либо мне вмешаться в это дело. Указания Ежова были конкретны и дали правильную исходную нить к раскрытию дела. Именно благодаря мерам, при­нятым на основе этих указаний Сталина и Ежова, уда­лось вскрыть зиновьевско-троцкистский центр. Однако развертывание следствия на основе новых данных про­ходило далеко не гладко. Прежде всего глухое, но упор­ное сопротивление оказывал Молчанов... Пришлось обратиться к очень важным материалам, которые имелись в Управлении НКВД по Московской области в связи с показаниями Дрейцера, Пикеля и Э...

— Эстермана,— подсказал Ежов. Агранов все-таки его раззадорил.— Хочу заметить,— нарком назидатель­но, хотя вышло почти по-пионерски, поднял остро согну­тую в локте ручку,— аресты упомянутых Дрейцера, Эстермана и Пикеля производились, когда у нас еще не было изобличающих материалов. Следствие было вынуждено ограничиваться тем, что оно нажимает на арестованного и из него выжимает. На раскол брали.

Его проводили дружными хлопками и жизнерадост­ным смехом.

На людях легко смеяться; в коллективе растворяется личное и отступает страх. А он прокрался и сюда, сквозь эти толстенные стены и окна, непроницаемые для крика. Не проходило ночи, чтоб кого-нибудь не увели с руками за спину. Не дожидаясь, пока за ними придут, многие пускали себе пулю в висок. Порой прямо в слу­жебном кабинете.

События развивались настолько стремительно, что и уследить невозможно. Дабы восстановить, реконструи­ровать, хоть задним числом, их причинно-следственную сочлененность, придется пожертвовать строгой хроно­логией. Маховик начал раскручиваться, набирать обо­роты. Его уже не остановишь. И поэтому не имеет существенного значения точная дата — днем раньше, неделей позже — ни для истории, ни для судеб людских, ибо счет пошел на часы, а то и на минуты. Но не дни, а, вернее, ночи и не минуты определяли времени бег, а боль и терпение. Поэтому придется вспомнить так на­долго оставленного Артузова, замыкая начатую в каби­нете наркома и туда же приведшую траекторию.

Артура Христиановича взяли, не успел он сойти со сцены, украшенной огромным макетом ордена Красного Знамени и стандартно задрапированной алыми полот­нищами. Его выступление на активе прозвучало, как взрыв бомбы. Едва он завел речь о перерождении орга­нов и стал проводить параллели с карательными институтами буржуазии, в зале начали перешептывать­ся: в своем ли уме? Случаи помешательства, бурной истерии были не столь уж и редки.

Путь из зала с портретами и знаменами в камеру внутренней тюрьмы, быть может, самый короткий путь. И большая его часть проходит через шахту подземного лифта.

Когда Артузова привели на первый допрос, он гото­вился держать ответ перед вчерашними коллегами за крамольные речи, но вскоре понял, глотая кровавую слюну, что их интересуют совсем иные материи.

Сработала все-таки мина замедленного действия — та самая бумага, отправленная в архив!

— На каком основании был оставлен без последст­вий важнейший сигнал о военном заговоре генерала Тургуева, он же Тухачевский?

— На основании указания бывшего наркома Ягоды. «Это несерьезный материал,— заявил он.— Сдайте в архив».

— Несерьезный материал! Не приходится удив­ляться, что бывший нарком Ягода арестован как враг народа.

— В то время трудно было предвидеть, каким путем будут развиваться события.

— Только слепой либо заведомый изменник мог не видеть, что Ягода — враг.

— Тогда он был наркомом. А на Тухачевского и до того поступало немало сигналов.

— И чем вы можете объяснить столь упорное, а на самом деле преступное пренебрежение такими сигна­лами?

— Прелюде всего нашей, я имею в виду ОГПУ, ошиб­кой. Он был введен в известную операцию «Трест», осуществленную для разложения монархической эми­грации.

— Что значит «был введен»? Кем был введен?

— Нами и был введен. Желая придать «конспира­тивной монархической организации», которая была создана в качестве ловушки, больший авторитет, за границу дали знать о вовлечении в ее состав Тухачев­ского. Однако в конце двадцать третьего, а может, в самом начале двадцать четвертого выяснилось, что мы тут порядком переиграли. Нам было дано указание вывести его из операции, и мы это провели. Но мнение о нелояльном отношении Тухачевского к Советской власти уже получило широкое распространение. Следы в архивах зарубежных разведок остались, отсюда и последствия...

Артузов был расстрелян без суда.

«Каждый честный коммунист должен убить Стали­на»,— написал он на стене камеры своей кровью.

Собственно, это запоздалое прозрение человека, в меру сил старавшегося остаться порядочным до конца, и вынудило несколько забежать вперед. Пора вернуться на прежнюю колею, ибо точные даты тоже имеют глу­бинный смысл. Не столько сами по себе, сколько в сравнении.

В тот самый день, 22 апреля, когда доктор Новак ми­ло беседовал с Мюллером, когда независимо от его докладной и также абсолютно независимо от исхода первой встречи полпреда с президентом было принято решение Политбюро, перед следователями предстали бывший начальник Особого отдела Гай и бывший замес­титель наркома внутренних дел Прокофьев. В течение этой и двух последующих ночей от них были получены «показания» о преступных связях Тухачевского, Уборевича, Эйдемана и других крупных военачальников, включая командарма первого ранга Шапошникова и командарма второго ранга Корка, с врагом народа Ягодой.

— Личных связей в буквальном смысле слова среди военных у меня не было,— опроверг бывший нарком.— Были официальные знакомства. Никого из них я вербо­вать не пытался.

«Красная папка» еще лежит в сейфе Гейдриха, и Беренс, перепивший по случаю рождения фюрера, еще мучается от печеночной колики, и Шелленберг, натас­кивая своего человека, еще не знает срока его отправки, а уже все давным-давно решено.

Обезумевший маховик раскручивается по законам опрокинутой логики. Ложь не знает причинно-следст венной связности, она вне последовательности , вне реального пространства — времени, где мировые линии событий образуют непостижимый узор. Как хищник, отведавший человечины, крадется ложь по собственным следам.

Почти ко всем бывшим работникам НКВД были применены ускоренные (так стало именоваться) методы следствия.

В ночь на 27 апреля лично Ежов совместно со следо­вателем Суровицких и старшим оперуполномоченным Ярцевым допросили бывшего заместителя начальника отдела НКВД Воловича.

Фамилии, что ему надлежало назвать, были заранее подсказаны теми же Ярцевым и Суровицких, и он наз­вал их, да и сами показания отталкивались от заготов­ленного конспекта к парадному протоколу.

Тухачевский характеризовался в нем как один из главных участников заговора, готовивший армию для обеспечения военного переворота, и по смыслу это совпа­дало с версией «Красной папки».

— Это ваши работники,— Сталин вернул Ежо­ву парадные протоколы,— вот вы с ними и разбирай­тесь. Показания на военных должны дать сами во­енные, изобличенные в качестве немецких и японских шпионов.

Гая, Прокофьева, Воловича вместе с десятками, если не сотнями, сослуживцев тоже расстреляли «в особом порядке», то есть решением ОСО — Особого Совещания при наркоме НКВД. Ягоду сохранили для будущего процесса.

После первомайского парада и демонстрации, как и в прошлом году, обедали у Ворошилова. Пили много и часто — темп навязал Сталин, но невесело, с угрюмым ожесточением. Никто не решался споловинить, дабы вождь не заподозрил в неискренности. Он часто вставал и, обойдя стол, останавливался у кого-нибудь за спиной.