Лев Дуров Байки на бис
Часть первая Академия травильщиков
Верю – не верю
– так написал обо мне в своей эпиграмме Валя Гафт. Но смею вас уверить, мои байки на 100 процентов правдивы. Хотя и эпиграмма Гафта правдива на 100 процентов, как все его эпиграммы. Такое вот противоречие…
А с чего все началось? Мне повезло – первым моим театром был Центральный детский театр. Нигде больше я не встречал такой бурной закулисной жизни.
А театр этот был тогда одним из лучших. Там работали Эфрос, Иванов, Кноблох, Шах-Азизов – один из старейших и мощнейших театральных директоров, а про труппу я уже и не говорю – Ефремов, Куприянова, Анофриев, Воронов, Чернышева, Коренева – всех и не перечислишь.
Была в этом театре официально назначенная закулисной жизнью так называемая Академия травильщиков. Для того чтобы быть избранным в нее, нужно было рассказать историю, в которую бы все академики поверили. И если кто-то говорил: «Не верю», претендующий на столь высокое звание должен был доказать правдивость своего рассказа.
Собирались обычно в грим-уборной перед спектаклем, когда все уже были в гриме и костюмах. Особенно выразительно это выглядело, например, перед спектаклем «Борис Годунов», когда среди академиков можно было увидеть царя-батюшку в бармах и шапке Мономаха, сурового патриарха, бродяг-чернецов Мисаила и Варлаама, князей и бояр в роскошных шубах. Это надо было видеть! И у каждого была своя определенная тема: у одного – медицина, у другого – любовные истории, у третьего – кино…
Истории рассказывали по очереди.
Вот князь Шуйский убеждает всех, что у Анки-пулеметчицы были интимные отношения с Василием Ивановичем. Доказательства? Пожалуйста. И князь начинает анализировать сцену, где Петька объясняет Анке устройство пулемета, а сам кадрится к ней. И тут на самом интересном – затемнение. Ведь в те времена интимные сцены не показывали. Но! В следующем кадре появляется злой как собака Чапаев. Ему уже наверняка обо всем доложили, и он не находит себе места. Его, как Отелло, гложет яростная ревность! Возражений нет. Убедил.
Была у нас артистка Струкова. Она играла всех Баб-яг. Как-то она рассказывала:
– Пришла я однажды к врачу. А тот что-то пишет и, не глядя на меня, говорит: «Раздевайтесь». Я зашла за ширму, разделась и вышла. Врач поднял голову и чуть не свалился со стула. «Боже, – говорит, – что с вами?..»
Это была потрясающая Баба-яга. И вот она тоже пришла в Академию и говорит:
– А я вчера видела розовую собаку.
И кто-то с ходу сказал:
– Не верю.
– Да? – улыбнулась она своей очаровательной улыбкой. – А я сейчас пойду с вами и покажу то место, где стояла эта розовая собака.
И такого доказательства было достаточно.
За актером Устюговым были наивные новеллы.
– Вот я сижу вчера на берегу реки и ужу рыбу, – рассказывает он. – У меня была сигарета в зубах. Незаметно я задремал и упал в воду. Гляжу, а я уже на дне! И сигарету курю.
И на этот раз никто не сказал: «Не верю», потому что он взял бы с собой свидетелей, пошел и показал тот берег, на котором он сидел.
Я попал на заседание Академии, как только пришел в театр.
– Ну, Дуров, – спрашивает председатель, – есть у тебя что-нибудь?
– Есть, – говорю. – Вот тут шофер ехал по горной дороге, потерял управление, выпал из кабины, зацепился челюстью за дерево и его оскальпировало. Потом его нашли, починили и сейчас он жив-здоров и снова за рулем.
Все вытаращили глаза, а председатель и говорит:
– Прости, старик, ты у нас первый раз, но мы тебе выражаем общее недоверие.
Очень я тогда обиделся и побежал на почтамт звонить в Винницу, где я прочитал эту статью: «Срочно вышлите «Медицинский вестник». И мне прислали. Я пришел на следующее заседание и положил им журнал на стол – вот!
А там сидели Ефремов, Печников, другие известные артисты. Они просмотрели статью, изучили чертежи, по которым восстанавливали человека, и вынуждены были признать, что я оказался прав.
– Быть тебе, Дуров, председателем.
И ведь что интересно: не мальчишки играли, а взрослые люди, известные на всю страну артисты. И играли серьезно, по-настоящему, без тени улыбки.
Иногда заходил Эфрос, останавливался в дверях и слушал. Но он не участвовал в заседаниях, потому что был человеком слишком серьезным и прекрасно понимал, что тут же проиграет. А мы что? Так, вроде скоморохов.
Но впрочем, обо всем по порядку.
Вы неправы, Александр Сергеевич!
Предков своих знаю с 1540 года. Среди них было немало любопытных личностей. Был Афанасий Дуров – полковник, участник Колыванского похода, Анастасия Дурова – настоятельница Новодевичьего монастыря, Надежда Дурова – девица-кавалерист, о ней много написано, авантюристка была еще та. Годовалого ребенка бросила и ускакала воевать с Наполеоном, всю жизнь проходила в мужском костюме.
За незаурядную храбрость и доблесть была награждена несколькими военными наградами. Дослужилась до чина штаб-ротмистра. Была первой женщиной, награжденной Георгиевским крестом.
Наше родовое древо очень ветвистое. Есть линия пересечения с Толстыми, с Садовскими. Был еще в роду у нас городничий города Сарапула. Все думал и мечтал, как разбогатеть. Тот еще фрукт – Дуров. 100 тысяч ему зачем-то нужно было, не знаю зачем. И у Пушкина, с которым встречался по дороге из Молдавии, спрашивал совета. Поэт потом в письме к Вяземскому написал, что попался, мол, мне человек такой странный по фамилии Дуров. Он все время рассказывал, что хочет иметь сто тысяч денег и придумывает разные способы, как бы это устроить. Александр Сергеевич указывает: ограбление казны – раз, убийство богатого купца – два. Кстати, по части ограбления казны действительно существовал настоящий план: поставить лошадей за версту, протянуть веревку и, когда полковую казну погрузят на тележку, часовые увидят, что она не запряжена. Естественно, потеряют бдительность, а он в это время крикнет «но!», лошади дернут, и тележка с полковыми деньгами укатится, а он уже вдалеке ее подхватит. Александр Сергеевич, выслушав такие речи, предложил: «А может быть, вам жениться?» «Да это я уже пробовал, ничего не получается», – сказал мой авантюрно настроенный предок. Поэт его надоумил попросить денег у англичан, подстрекнув их народное честолюбие и в надежде на их любовь к странностям. А предок мой ответил, что просил уже, обратившись к ним со следующим speech: «Г.г. англичане! я бился об заклад в 10 000 рублей, что вы не откажете мне дать взаймы 100 000. Г.г. англичане! избавьте меня от проигрыша, на который навязался я в надежде на ваше всему миру известное великодушие». Да только англичане оказались жадными, сволочи, ответили отказом.
Вяземскому Пушкин жалуется, что Дуров выиграл у него пять тысяч в карты, но играл, шельма, нечестно. У меня на этот счет к Александру Сергеевичу серьезная претензия. Надо было тогда выяснять отношения, а не после. Если ты видел, что Дуров шельмует, взял бы шандал да по башке, как полагалось в те времена. А он, видишь ли, расплатился сначала, а потом начал обвинять моего родственника в нечестности. Вы неправы, Александр Сергеевич!
Месть клоуна
Множество историй связано с моими дедами – Анатолием и Владимиром Дуровыми. Постараюсь быть поскромнее и приведу лишь один «анекдот», касающийся взаимоотношений Анатолия Леонидовича и, как сейчас говорят, СМИ.
Надо сказать, что мой предок, гастролируя со своими животными по разным городам России, часто вступал в конфликт с местными властями за свои слишком смелые шутки в их адрес.
В Москве у него случилось «недоразумение» с одной из газет. Вот как рассказывает об этом Инкогнито:
«Началось оно с пустяков. Сын редактора, веселого нрава молодой человек, задумал однажды над ним посмеяться.
В то время, когда Дуров стоял у входа на арену, готовясь к своему номеру, он с насмешливой улыбкой подошел к нему, окруженный приятелями-пшютами, и спросил:
– Пользуетесь успехом, господин клоун?
– Как видите.
– А правда ли, скажите пожалуйста, чтобы пользоваться на цирковой арене успехом, нужно иметь непременно глупую физиономию?
– Правда, – ответил Дуров без смущения. Компания захохотала. Победа юного остряка казалась очевидной, но каково было их поражение, когда Дуров после минутной паузы, доставив им удовольствие досыта насмеяться, прибавил:
– И если бы я обладал такой физиономией, как ваша, мой успех был бы еще обеспеченнее.
Компания замолкла и поспешила исчезнуть.
Однако это для Дурова не прошло даром. На следующий же день в газете папеньки-редактора появилась рецензия, наполненная энергичными выражениями. Дурова разносили вовсю. Чего только не было сказано по его адресу! И бездарность-то он, и нахал, и грубиян… В продолжение двух месяцев шла эта систематическая травля, потешавшая, в конце концов, одного только владельца газеты, так как для публики был слишком заметен пристрастный тон этих репортерских заметок, развенчивающих его в ничто. Дуров долгое время терпел несправедливые нападки, но наконец не выдержал своего угнетения и показал зубы.
В один прекрасный вечер, когда «сам» редактор сидел в одной из ближайших к барьеру лож и с презрительной миной смотрел на его упражнения, Дуров выпустил на арену свою чушку и заставил незаметно для публики стать передними ногами на барьер как раз против старого редактора. Потом стал отзывать ее, но так, что она не трогалась с места:
– Чушка! Чушка! Назад! Иди сюда! – Она оставалась неподвижной.
– Иди же, говорю я тебе! Не хочешь? – То же самое.
– А, понимаю! Старых знакомых увидала! На своих насмотреться не можешь!
Публика поняла этот «вопль огорченной души» и без умолку хохотала над рискованной проделкой Дурова, которая повлекла за собою появление на другой день громовой статьи.
Травля усилилась. Для этой газеты клоун сделался чуть ли не единственной злобой дня.
Дуров начал полемизировать с арены.
Так, к своему бенефису он приготовил злую шутку над враждебной газетой. Он знал, что ее владелец непременно посетит его торжество, чтобы иметь возможность лишний раз поиздеваться над ним, и поэтому не в счет программы придумал свою «свинью-читательницу».
Разгуливавшей на арене чушке он вынес целую кипу разных газет. Она уселась в свое кресло, а Дуров стал подносить ей одну за другой газеты. Она с негодованием отворачивалась от них и презрительно хрюкала.
– Ишь ты, – заметил клоун, – она не всякую газету любит, а ищет свою…. Ищи, ищи! Интересно посмотреть на вашу свинскую газету…
Сначала зрители думали, что свинья вообще не терпит гласности, но к ее глазам Дуров приблизил то издание, в котором не выносили хладнокровно его имени, она радостно захрюкала, завертела хвостом и, уткнувшись носом в газету, с визгом заводила им по строкам.
Клоун отомстил. Это был последний залп полемической перестрелки. Газета стала его замалчивать, а он о ней никогда не вспомнил».
Нечего терять
Я плохо знаю нетленное учение Маркса – Энгельса. Как-то сразу догадался – это не для меня. Но одна фраза из этого учения мне очень запомнилась: «Пролетариату нечего терять, кроме своих цепей».
Я спросил у деда:
– Дед, правда, что революция с вас цепи сорвала?
– Да, внучек, – ответил он. – Вот здесь у меня были часы на золотой цепи. Теперь их нет.
Мужская доблесть
Моя мама работала с документами Военно-исторического архива. И попались ей на глаза подлинные указы Петра I. В них царь Петр открылся нам как мудрый и наблюдательный политик:
«В присутствии говорить своими словами, а не по писаному, дабы дурь каждого видна была».
«В панталоны и лосины моченых огурцов и заячих лапок не подкладывать, дабы доблесть мужская была подлинна и очевидна».
Рационализатор
Папа работал в «Союзвзрывпроме». По профессии он взрывником не был, он занимался снабжением. Но там многие подрабатывали. Например, рвали пни, то есть готовили поля под пахоту. Выезжали несколько человек, бурили под пнями дырки и закладывали в них запал. Чтобы не попасть под взрыв, нужно было выдержать определенное время и точно рассчитать длину бикфордова шнура. Вместе с отцом этим занимался инженер Мсалетдинов. Однажды он придумал, как ускорить работу – взял и укоротил вдвое бикфордовы шнуры!
Даже убежать не успел – его вместе с пнем подкинуло вверх и разнесло на части.
«Самый плохой ученик Вселенной»
В детстве меня исключали из многих школ, правда, не за неуспеваемость, а за хулиганство. Однажды директор школы закричал моей маме: «Вы не думайте, что ваш сын самый плохой ученик класса, школы, города или района, он самый плохой ученик Вселенной!»
В одной из школ я проучился ровно один урок. Там была директриса по прозвищу «Таракан», двухметрового роста, усатая, и ходила всегда в белом халате. И вот пришел я, новенький, в класс. Ребята на меня ополчились и полезли все на одного. Я спиной к стене прижался и по одному их вырубаю. Вдруг слышу: «Таракан!» – все врассыпную. Подходит ко мне двухметровая тетя, вытаскивает из кармана огромный ключ и колотит меня им по лбу, приговаривая: «В нашей школе драться нельзя!» Рядом стоял фикус на табуретке, и когда она выдохлась, я выхватил у нее ключ, снял фикус, подвинул табурет, встал на него и швырнул этот ключ так, что он, как пуля, пробил двойную раму и вылетел на улицу. Больше я в той школе, естественно, не появлялся.
Мой первый заработок
Как ни странно, свои первые деньги я заработал как врач. Мне было тогда, наверное, лет 10. Я был голубятником, и была такая страшная болезнь – она называлась «сухотка». Вдруг, ни с того ни с сего, голубь начинал высыхать, переставал летать и умирал. Голубятники всегда страшно переживали. Мне было очень жалко одного голубя – «чаечку». Я старался как-то сохранить ей жизнь и кормил ее изо рта в клюв. При этом случайно увидел, что на язычке у голубя маленькая бородавочка. Я ее потрогал, взял, опустил руку вниз – в пыль, и резко провел по языку. Бородавочка оказалась у меня в руках. Я пустил «чаечку» к голубям и она стала гулять, поправляться и через несколько дней она вместе со стаей взлетела. Я вывел закономерность – видите, какой я был умный в 10 лет – что нельзя голубям клевать на фанере, так же как артистам нельзя грызть семечки. Потому что отщипываются маленькие занозки, попадают артисту на связки и образуется узелочек, а голубю эта занозка попала под язычок и образовался мозолик. Тут я и начал выпендриваться. Я стал изображать из себя доктора и стал говорить, что я могу лечить от «сухотки» голубей. И со всей Москвы мне стали привозить голубей. Я их брал на несколько дней – я выпендривался в солидного доктора – смотрел и говорил: «Действительно, надо поработать». Забирал голубя, тут же мгновенно все это делал, отпускал его в нагул и говорил: «Зайдите через неделю». Через неделю приходили – голубь был жив-здоров. Мне платили за это денежки. Ну, тогда это были небольшие денежки. А куда я их тратил… На корм голубям же.
Булочка с «Прибоем»
Школу я не любил, а она – меня. Да я в нее фактически и не ходил. Прогуливал безбожно.
Зато задолго до окончания школы я уже прекрасно овладел ненормативной лексикой, научился курить и цыкать сквозь зубы, как заправская шпана. Но курить меня отучили быстро – без всяких пилюль и нотаций.
Однажды, когда в школе шли уроки, я скрылся в туалете и с папироской в зубах стал комментировать из окна футбольную игру в школьном дворе:
– Рыжий, так тебя и эдак! Кому ты подаешь, эдак тебя и так! А ты, Длинный, трах-тарарах, совсем мышей не ловишь!
Слышу – кто-то вошел. Ну, думаю, еще один такой же прогульщик, как и я. А оглянуться мне некогда – очень уж увлекся игрой. И тут меня хлопают по плечу и просят:
– Оставь.
Я, опять же не оборачиваясь, откусываю слюнявку и передаю через плечо с обязательной в таких случаях репликой:
– Свои надо иметь.
Тот не отвечает и продолжает за моей спиной докуривать мой чинарик. А я уж совсем в раж вошел.
– Славка, так тебя и эдак! Не видишь, куда бьешь, эдак тебя и так?!
– Ну, Дуров, пойдем – хватит.
Оборачиваюсь – директор школы! Спускаемся в его кабинет.
– Мерзавец, – говорит он мне, – ты что куришь?
– «Беломор», – отвечаю.
– Дай сюда!
Я вынимаю из кармана пачку, кладу ему на стол.
– Сколько тебе денег дает мать на день?
Не помню уж сейчас после всех этих денежных реформ, сколько мне давала мать на обед. Мы жили бедно и всего было в обрез. Называю сумму.
– А сколько стоит «Беломор»? – спрашивает.
Опять называю сумму, которая сжирает весь мой дневной бюджет.
– Негодяй! – говорит он, кладет мой «Беломор» в стол и вытаскивает оттуда пачку «Прибоя». – Вот что тебе, стервецу, надо курить! И тогда тебе останется хоть на булочку! Вон отсюда, чтобы я тебя больше не видел!
Когда я вышел из кабинета, почувствовал, что лицо мое горит. Ведь он не ругал меня за прогул, не говорил о том, что «курить вредно». Ведь ни один дурак не станет утверждать, что «курить полезно».
Он всего-навсего хотел, чтобы я имел возможность покупать себе каждый день булочку! Директор школы курит «Прибой», а его сопливый ученик позволяет себе «Беломор», который в три раза дороже!
Эта беседа в одни ворота произвела на меня такое впечатление, что через несколько дней я бросил курить. И понял, какой это был грандиозный педагог. Окончательно я убедился в этом после другой истории.
Однажды мы затеяли драку – класс на класс. Конечно, тут же доложили директору. Он ворвался в класс, дернул свой мундир так, что с него все пуговицы осыпались, и закричал, повышая голос по хроматической гамме:
– Дуров! Сегодня ты ударил своего товарища, завтра ты ударишь своего учителя, потом – меня, потом ты убьешь члена правительства, а потом начнешь бить стекла!
Все замерли. Тогда я мало чего понял. А вот позже, анализируя его тираду, до меня дошло: ну что такое член правительства? Ничто! А вот стекла после войны – это была великая проблема. Особенно – для директора школы.