А третий - пухлощёкий, черноволосый, весело подвижный Либин никогда не дотронулся до подследственного и пальцем, и не кричал, но всегда говорил с бодрой победной уверенностью, да видно, что и не наигранной. И домогался пробудить в подследственном демократическую совесть: как же он мог изменить светлому идеалу интеллигенции? как же может демократ стоять против неумолимого хода истории, пусть и отягчённого жестокостями?
Этих жестокостей Эктов мог поведать следователю больше, чем тот и представлял. Мог бы, но не смел. Да не ту линию он и избрал: вот на этом-то и стоять: что - демократ, народник, что тронула сердце пронзительная крестьянская беда, а белогвардейщиной тут и не веет. (Да ведь - и правда так.)
А Либин - как будто по той же ОСВОБОДИТЕЛЬНОЙ линии и вёл навстречу:
- В будущие школьные хрестоматии войдёт не один эпизод героизма красных войск и коммунистов, давивших этот кулацкий мятеж. Момент борьбы с кулачеством займёт почётное место в советской истории.
Спорить было безнадёжно, да и к чему? Главное: узнают ли, кто он. Это хорошо, что увезли в Москву, в Тамбове легче бы его узнали, пропуская через свидетелей. Одно только ныло предчувствием: сфотографировали его в фас и в профиль. Могли фотокарточку размножить, разослать в Тамбов, Кирсанов, Борисоглебск. Хотя и: за полгода боевой жизни Эктов так изменился, посуровел, пожесточел, и в ветрогаре - сам себя не узнавал в зеркало в избах, впрочем и зеркала там плохонькие.
Пока не вызнали, КТО - семья была в безопасности. А самого - что ж, пусть и стреляют: за эти месяцы бесщадной войны Павел Васильич давно обвыкся с мыслью о смерти, да и попадал уже на волосок от неё.
Да его запросто могли расстрелять и при взятии - непонятно, зачем уж так им надо было его опознать? зачем везли в Москву? зачем столько времени надо было тратить на переубеждения?
А недели текли - голодные, скудная похлёбка, крохотка хлеба. Бельё без смены, тело чесалось, стирал как мог в редкие бани.
Из одиночки соединяли и в камеру - сперва с одним, потом с другим. По соседству не обойтись без расспросов: а кто вы сами? а как попали в восстание? а что там делали? Отвечать - нельзя, и совсем не ответить нельзя. А оба - мутные типы, сердце-вещун узнаёт. Что-то плёл.
Прошёл апрель - не узнали!
Но - ещё раз сфотографировали.
Клещи.
Опять в одиночку, в подвал.
Потёк и май.
Тянулись и дни, но ещё мучительней - ночи: в ночи, плашмя, ослабляется человек и его жизненная сила сопротивления. Кажется: ещё немного - и сил уже не собрать.
И Обоянский кивал с измученной улыбкой:
- Не устоять никому. Это проснулось и пришло к нам могучее невиданное племя. Поймите.
А Либин оживлённо рассказывал о военных красных успехах: и сколько войск нагнали в Тамбовскую губернию, и даже - ТУТ не секрет и сказать каких именно. И курсантов из нескольких военных училищ расположили по тамбовским сёлам для усиления оккупации.
Да - разбиты уже антоновцы! Разбиты, теперь добивают отдельные кучки. Уже сами приходят в красные штабы гурьбами и приносят винтовки. И ещё помогают находить и разоружать других. Да один полк бандитов полностью перешёл на красную сторону.
- Какой? - вырвалось.
Либин с готовностью и отчётливо:
- 14-й Архангельский 5-й Токайской бригады.
ЗдОрово знали.
Но ещё проверь - так ли?..
Да приносил на допросы в подтверждение тамбовские газеты.
Судя по ним - да, большевики победили.
А - что могло стать иначе? Он когда и шёл в восстание - понимал же безнадёжность.
А вот - приказ No 130: арестовывать семьи повстанцев (выразительно прочёл: семьи), имущество их конфисковать, а самих сгонять в концентрационные лагеря, потом ссылать в отдалённые местности.
А вот - приказ No 171, и опять: о каре СЕМЬЯМ.
И - не замнутся перед тем, уж Эктов знал.
И, уверял Либин, от приказов этих - уже большие плоды. Чтобы самим не страдать - крестьяне приходят и указывают, кто скрылся и где.
Очень может и быть. Великий рычаг применили большевики: брать в заложники СЕМЬИ.
Кто - устоит? Кто не любит своих детей больше себя?
- А дальше, - заверял Либин, - начнётся ПОЛНАЯ ЧИСТКА по деревням, всех по одному переберём, никто не скроется.
А кое-кто из крестьян знали же Павла Васильича по прошлым мирным годам, могли и выдать.
Однако сидел Эктов третий месяц, и врал, и плёл, а вот же - не расшифровали?..
Пока Либин как-то, с весёлой улыбкой, даже дружески расположенный к неисправимому демократу-народолюбцу, кстати посадив его под усиленный свет, улыбнулся сочными плотоядными губами:
- Так вот, Павел Васильич, мы прошлый раз не договорили...
И - обвалилось.
Оборвалось.
Уже катясь по круче вниз, последними ногтями цепляясь за кочки надежд: но это ж не значит - и семью? Но, может, Полина с девчуркой поостереглась? сменила место? куда-нибудь уже переехала?..
А Либин, поблескивая чёрными глазами, насладясь растерянностью подследственного, его беспомощным неотрицанием, довернул ему обруч на шее:
- И Полина Михайловна не одобряет вашего упорства. Она теперь знает факты и удивляется, что вы до сих пор не порвали с бандитами.
Несколько минут Эктов сидел на табуретке оглушённый. Мысли плясали в разные стороны, потом стали тормозиться в своём кругообороте - и застывать.
Либин - не спускал глаз. Но и - молчал, не торопил.
Так Полина не могла ни думать, ни говорить.
Но, может, - измучилась до конца?
Но, может, это и повод: дайте увидеться! дайте мне с ней поговорить самому!
Либин: э, нет. Это - надо вам ещё заслужить. Сперва своим раскаянием.
И пошло два-три дня так: Эктов настаивал на встрече. Либин: сперва полное раскаяние.
Но Эктов не мог растоптать, чтО он видел своими глазами и твёрдо знал. И притвориться не мог.
Но и Либин не уступал ни на волос. (Да тем и доказывал, что Полина думает совсем не так! Наверное же не так!)
И тогда Либин прервал поединок - наперехват дыхания: чёрт с вами, не раскаивайтесь! чёрт с вами, оставайтесь в вашем безмозглом народничестве! Но если вы не станете с нами сотрудничать - я вашу Полину отдам мадьярам и ЧОНу на ваших глазах. А девчёнку возьмём в детдом. А вам - пулю в затылок после зрелища, это вы недополучили по нашей ошибке.
Ледяное сжатие в груди. А - что ж тут невозможного для них?
Да подобное и было уже не раз.
Да на таком - они и стоят.
Полина!!.
Ещё день и ещё два дали Эктову ДУМАТЬ.
А можно ли ДУМАТЬ - в застенке угроз, откуда выхода нет? Мысли прокруживаются бессвязно, как впрогрезь.
Пожертвовать женой и Маринкой, переступить через них - разве он мог??
За кого ещё на свете - или за что ещё на свете? - он отвечает больше, чем за них?
Да вся полнота жизни - и были они.
И самому - их сдать? Кто это может?!.
И Полину же ПОТОМ пристрелят. И Маринку не пощадят. ЭТИХ он уже знал.
И - если б он этим спасал крестьян? Но ведь повстанцы - уже проиграли явно. Всё равно проиграли.
Его СОТРУДНИЧЕСТВО - какое уж теперь такое? Что оно может изменить на весах всего проигранного восстания?
Только жертва семьёй - а ничего уже не изменишь.
Как он ненавидел это нагло торжествующее победное смуглое либинское лицо с хищным поблеском глаз!
А в сдаче - есть и какое-то успокоение. То чувство, наверное, с каким женщина перестаёт бороться. Ну да, вы оказались сильней. Ну что ж, сдаёмся на вашу милость. Род облегчающей смерти.
И уж какую такую пользу он мог сейчас принести красным?
Сокрушился. Однако с условием: дать свидание с Полиной.
Либин уверенно принял капитуляцию. А свидание с женой: только тогда, когда вы выполните наше задание. Тогда - пожалуйста, да просто отпустим вас в семью.
И - что ж оставалось?
Какое немыслимо каменное сердце надо иметь, чтобы растоптать своё присердечное?
И во имя чего теперь?
Да и мелодичные наговоры Обоянского тоже не прошли без следа. Действительно: сильное племя! Новые гунны - но вместе с тем с социалистической идеологией, странная смесь...
Может быть и правда: мы, интеллигенты старой закалки, чего-то не понимаем? Пути будущего - они совсем не просто поддаются человеческому глазу.
А задание оказалось вот какое: быть проводником при кавалерийской бригаде знаменитого Григория Котовского, героя гражданской войны. (Они только что прошлись по мятежному Пахотному Углу и вырубили полтысячи повстанцев.) При том - себе - никакой личины не надо придумывать, тот самый и есть известный Эго, из антоновского штаба. (Антонов - разгромлен полностью, армии его уже нет, но сам он сбежал, ещё скрывается. Да им заниматься не будем.)
А что делать?
А, выяснится по дороге.
(Ну, как-нибудь может быть обойдётся?)
Из Тамбова дорога была недлинная - до Кобылинки, впрочем уже на краю одного из излюбленных партизанских районов.
Всё - верхом. (И чекисты, в гражданском, рядом, неотступно. И полуэскадрон красноармейцев при них.)
А что делать?
А, выяснится по дороге.
(Ну, как-нибудь может быть обойдётся?)
Из Тамбова дорога была недлинная - до Кобылинки, впрочем уже на краю одного из излюбленных партизанских районов.
Всё - верхом. (И чекисты, в гражданском, рядом, неотступно. И полуэскадрон красноармейцев при них.)
А - снова открытый воздух. Открытое небо.
Уже начало июля. Цветут липы. Вдыхать, вдыхать.
Сколько наших поэтов и писателей напоминали об этом: как прекрасен мир - и как принижают и отравляют его люди своими неиссякаемыми злобами. Когда ж это всё утишится в мире? Когда же люди смогут жить нестеснённой, неискорёженной, разумной светлой жизнью?.. - мечта поколений.
Несколько вёрст не доезжая Кобылинки встретились с самим Котовским крупная мощная фигура, бритоголовый и совершенно каторжная морда. При Котовском был эскадрон, но не в красноармейской форме, а в мужицких одеяниях, хотя все в сапогах. Бараньи шапки, папахи. У кого, не у всех, нашиты казачьи красные лампасы по бокам брюк. Самодельные казаки?
Так и есть. Приучались называть друг друга не "товарищ", а "станичник".
Старший из сопровождавших Эктова чекистов теперь объяснил ему задачу: этой ночью будет встреча с представителем банды в 450 - 500 сабель. Эго должен подтвердить, что МЫ - казаки из кубано-донской повстанческой армии, прорвались через Воронежскую губернию для соединения с Антоновым.
И к ночи дали Эго навесить на бок разряженный наган, и посадили на самую скверную хилую лошадь. (Четверо переодетых чекистов держались тесно при нём как его новая, после разгрома главных антоновских сил, свита. И у них-то наганы - полнозаряженные, "убьём по первому слову".)
И сам Котовский с эскадроном поехал на встречу в дом лесника, у лесной поляны. С другой стороны, тоже с несколькими десятками конников, подъехал Мишка Матюхин, брат Ивана Сергеевича Матюхина, командира ещё неразбитого отряда. (У тамбовцев часто шли в восстание по несколько братьев из одной семьи; так и при Александре Антонове сражался неотлучно его младший брат Митька, сельский поэт. Вместе они теперь и ускользнули.)
Конники остались на поляне. Главные переговорщики вошли в избу лесника, где горело на столе две свечи. Лица разглядывались слегка.
Миша Матюхин не знал Эго в лицо, но Иван-то Матюхин знал.
- Проверит, - сам не узнавал своего голоса Эктов и что он несёт мужикам такую ложь. Но когда уже пошёл по хлипкому мостику, то и не останавливаться стать. И на Котовского: - А вот начальник их отряда, войсковой старшина Фролов.
(Чтобы не переиграть, Котовский не нацепил на себя казачьих полковницких погонов, хотя это было легко доступно.)
Матюхин потребовал, чтобы Эго поехал с ним на сколько-то вёрст для встречи со старшим братом, удостоверить себя.
Чекистская свита не дрогнула, заминки не вышло, кони под ними боевые и патронов к наганам запас.
Поехали сперва по лесной просеке, потом поперёк поля, под звёздным небом. Мелкой рысью и в темноте никому не удивиться, что под Эго-то кобылка никудышняя рядом с его свитскими.
Трясся в седле Павел Васильевич - и думал ещё раз, и ещё раз, и ещё раз, и думал отчаянно: вот сейчас открыться Матюхину, себе смерть, но и этих четверых перебьют!
А полтысячи матюхинских - спасётся. А ведь - отборная сила!
Но - и столько уже раз перекладенные: в голове - аргументы, в груди - живое страдание. Нет, не за себя, нисколько. А: ведь отомстят Полине, как и угрозили, если ещё и не малютке-дочке. Чекистов - он и давно понимал, а за эти месяцы на Лубянке, а за эти дни в переезде - и ещё доскональнее.
И - как же обречь своих?.. САМ ты, СВОИМИ руками?..
Да ведь - проиграна вся боевая кампания Антонова. Если посмотреть шире, в большом масштабе - может и всей губернии будет легче от замирения наконец. Ведь вот, отменена уже грабительская продразвёрстка, отныне заменится справедливым продналогом.
Так скорей к замирению - может и лучше? Раны - они постепенно затянутся. Время, время. Жизнь - как-то и наладится, совсем по-новому?
А - изныли мы все, изныли.
Доехали. Новая изба, и свет посветлее.
И Иван Сергеич Матюхин - налитой богатырь с разведенными пшеничными усами, неутомный боец - шагнул навстречу, вознался в Эго, с размаха пожал руку.
Иудина ломота в руке! Кто эти муки оценит, если не испытал?..
А держаться надо - уверенно, ровно, командно.
Прямодушный Матюхин с белым густым чубом, прилегающим набок. Плотные нащеки. Сильное пожатие. Воин до последнего.
Поверил - и как рад: нашего полку прибыло! Ещё тряханём большевиков!
Усмешка силы.
Сговорились: в каком большом селе завтра к вечеру сойдутся обоими отрядами. А послезавтра - выступим.
Был момент! - Эктову блеснуло: нет!! говорю! застреливайте меня, терзайте семью - но этих честных я не могу предать!
Но - в этот миг пересохло в горле, как чем горелым.
Пока проглотнул - а кто-то перебил, своё сказал. Кто-то - ещё. (Чекисты здорово играли роли, и у каждого своя история, почему его раньше не видели в восстании. И выправка у всех - армейская или флотская.)
А решимость - уже и отхлынула. Опала бессильно.
На том и разъехались.
И потом растягивался долгий - долгий - долгий мучительный день при отряде Котовского.
Ненависть к себе.
Мрак от предательства.
С этим мраком - всё равно уже не жить никогда, уже не быть человеком. (А чекисты не спускают глаз за каждым движением его бровей, за каждым моргом век.) Да скорей-то всего: как отгодишься, так и застрелят. (Но тогда не тронут Полину!)
К вечеру - вся кавбригада на конях. И - много ряженых в казаков.
Потянулись строем. При Эго - свита его. Котовский - в кубанской лохматой папахе, из-под неё звериный взгляд.
Котовский? или Катовский, от КАТА? На каторге сидел он - за убийство, и неоднократное. Страшный человек, посмотришь на него - в животе обвисает.
В условленное село отряды въехали в сумерках, с двух разных концов. И - расставлялись по избам. (Только котовцы - невсерьёз, кони оседланы, через два часа бойня. А матюхинцы - располагались по-домашнему.)
В большой богатой избе посреди села, где сходились порядки, у церкви - величавая хозяйка, ещё не старуха, с дочерьми и снохами уряжала составленные в ряд столы на двадцатерых. Баран, жареные куры, молодые огурчики, молодая картошка. Самогон в бутылках расставлен вдоль стола, гранёные стаканы к нему. Керосиновые лампы светят и со стены, и на столе стоят.
Матюхинцы - больше рядом, по одну сторону, котовцы - больше по другую. Эго посадили на торце как председателя, видно тех и других.
Какая жизненная сила в повстанческих командирах! Да ведь сколькие из них прошли через германскую войну - унтеры, солдаты, а теперь в командирских должностях.
Скуластая тамбовская порода, неутончённые тяжёлые лица, большие толстые губы, носы один-другой картошкой, а то - крупный свисающий. Чубы - белые, кудель, чубы чёрные, один даже с чёрно-кирпичным лицом, к цыгану, зато повышенная белота зубов.
У котовцев условлено: больше гуторить тем, кто по-хохлацки, идут за кубанцев. А донца - средь них ни одного, но расчёт, что тамбовцы не отличают донского говора.
У одного матюхинца - дремуче недоверчивое лицо с оттопыренным подбородком. Мешки под глазами, повисшие чёрные усы. Сильно усталый.
А другой - до чего же лих и строен, усы вскрученные, взгляд метуче зоркий, но весёлый. На углу сидит и, по простору, нога за ногу вскинул, с изворотом. Неожиданности как будто и не ждёт, а готов к ней, и к чему хочешь?
Эго не удержался: дважды толкнул его ногой. Но тот не понял?
А стаканы самогона - заходили, горяча настроение и встречу дружбы. Длинные ножи откраивали баранину и копчёный окорок. Дым ядрёной махорки подымался там и сям, стлался к потолку. Хозяйка плавала по зальцу, молодые бабы спешили угадать - подать - убрать.
А вдруг какое чудо произойдёт - и всё спасёт? Матюхинцы сами догадаются? спасутся?
"Подхорунжий" (комиссар и чекист) "Борисов" поднялся и стал читать измышленную "резолюцию всероссийского совещания повстанческих отрядов" (которое надо собрать теперь). Советы без коммунистов! Советы трудового крестьянства и казачества! руки прочь от крестьянского урожая!
Один матюхинец - не старый, а с круглой распущенной бородой, пушистыми усами, устоенное жизнью лицо - смотрел на читающего спокойными умными глазами.
Рядом с ним - как из чугунной отливки, голова чуть набок, косит немного.
Ох, какие люди! Ох, тяжко.
Но сейчас - уже ничего не спасёшь, хоть и крикни.
А Матюхин, подтверждая подхорунжего, стукнул кулачищем по столу:
- Уничтожим кровавую коммунию!
А молодой лобастый, белые кудлы вьются как завитые, сельский франт, закричал с дальнего конца:
- Вешать мерзавцев!
Котовский - к делу: но где же Антонов сам? Без него у нас вряд ли выйдет.
Матюхин:
- Пока не найдём. Говорят, контужен в последней рубке, лечится. Но всех тамбовцев поднимем и мы, опять.