И, необычайное: в начале сентября вызвав Жукова, Сталин признал его правоту тогда о Киеве... И тут же продиктовал приказ, сверхсекретный, два Ноля два раза Девятнадцать: формировать из полков НКВД ЗАГРАДОТРЯДЫ; занимать линии в тылу наших войск и вести огонь по своим отступающим. (Во как! А - что и делать, если не стоят насмерть, а бегут?) И тут же послал спасать отрезанный Ленинград, а спасённый Жуковым центральный участок фронта передать другим. Но всё время сохранял Жукову звание члена Ставки - и это дало ему много научиться у военно образованных Шапошникова, Василевского и Ватутина. (А учиться - и хотелось, и надо же, край.) Они много ему передали - а всё-таки главным щитом или тараном, или болванкой - на всякий опаснейший участок всегда с размаху кидали Жукова.
По полной стратегической и оперативной неграмотности, при никаком представлении о взаимодействии родов войск (в багаже - что осталось от Гражданской войны), Сталин в первые недели войны нараспоряжался беспрекословно, наворотил ошибок, - теперь стал осторожнее. Бориса Михайловича Шапошникова, вновь назначенного начальником Генштаба, единственного из военачальников называл по имени-отчеству и ему единственному даже разрешал курить в своём кабинете. (А с остальными - и за руку здоровался редко.)
Но несравнимо выше всех военачальников держались Сталиным все члены Политбюро, да ещё такой любимый как Мехлис (пока не загубил полностью восточнокрымский плацдарм). Бывало не раз, что, при нескольких политбюровцах выслушав генерала, Сталин говорил: "Выйдите пока, мы тут посовещаемся". Генерал выходил - послушно ожидать решения участи своего проекта или даже своей головы, и нисколько при том не обижаясь: все мы коммунисты, а политбюровцы - высшие из нас, даже хоть и Щербаков, - и естественно, что они там решают без нас. И гнев Сталина на тех никогда не бывал долог и окончателен. Ворошилов провалил финскую войну, на время снят, но уже при нападении Гитлера получил весь Северо-Запад, тут же провалил и его, и Ленинград - и снят, но опять - благополучный маршал и в ближайшем доверенном окружении, как и два Семёна - Тимошенко и беспросветный Будённый, проваливший и Юго-Запад и Резервный фронт, и все они по-прежнему состояли членами Ставки, куда Сталин ещё тогда не вчислил ни Василевского, ни Ватутина, - и уж конечно оставались все маршалами. Жукову - не дал маршала ни за спасение Ленинграда, ни за спасение Москвы, ни за сталинградскую победу. А в чём тогда смысл звания, если Жуков ворочал делами выше всех маршалов? Только после снятия ленинградской блокады - вдруг дал. Даже не только, что обидно, а - почему не давал? чтобы больше тянулся? боялся ошибиться: возвысить прежде времени, а потом не скачаешь с рук? Напрасно. Не знал Верховный бесхитростную солдатскую душу своего Жукова. А - когда бы узнать ему солдатскую душу? Ведь он за всю войну на фронте не побывал ни одного часа и ни с одним солдатом не разговаривал. Вызовет - прилетишь издалека, и после фронтового многонедельного гула даже мучительно оказаться в тиши кремлёвского кабинета или за домашним обедом на сталинской даче.
А вот чему нельзя бы не научиться у Сталина: он с интересом выслушивал, какие людские потери у противника, и НИКОГДА НЕ СПРАШИВАЛ О СВОИХ. Только отмахивался, четырьмя пальцами: "На то и война". А уж о сдавшихся в плен не хотел и цифры узнать. Почти месяц велел не объявлять о сдаче Смоленска, всё надеясь его вернуть, вне себя посылая туда новые и новые дивизии на перемол. И Жуков усваивал: если считать сперва возможные потери, потом и понесенные потери, то и правда никогда не будешь полководцем. Полководец не может расслабить себя сожалением, и о потерях ему надо знать только те цифры, какие требуется пополнить из резерва и к какому сроку. А не рассчитывать пропорции потерь к какому нибудь маленькому ельнинскому выступу.
И эту достигнутую жёсткость - уметь передать как деловое качество и всем своим подчинённым генералам. (И стоустая шла, катилась о нём слава: ну, крут! железная воля! один подбородок чего стоит, челюсть! и голос металлический. А иначе - разве поведёшь такую махину?)
И так - Жуков сохранил в сентябре 1941 Ленинград. (Для блокады в 900 дней...) И тут же - через день после того, как Гудериан взял Орёл, - был выдернут снова к Сталину, теперь для спасения самой Москвы.
А тут, и суток не прошло, - наши попали в огромное вяземское окружение, больше полмиллиона... Катастрофа. (За провал Западного фронта Сталин решил отдать Конева под трибунал - Жуков отстоял, спас от сталинского гнева.) Все пути к столице были врагу открыты. Верил ли сам Жуков, что Москву можно отстоять? Уже не надеясь удержать оборону на дуге Можайска-Малоярославца, готовил оборону по Клину-Истре-Красной Пахре. Но собрав свою несломимую волю (у Сталина ли не была воля? - а сламывался несколько раз: в октябре он что-то заговаривал о пользе Брестского мира, и как бы сейчас с Гитлером хоть перемирие заключить...) - Жуков метался (по какому-то персту судьбы рядом со своей калужской деревней, откуда выхватил мать, сестру и племянников), стягивал силы, которых не было, - и за пять дней боёв под Юхновом, Медынью и самой Калугой - сорвал движение немцев на Москву.
А из Москвы к тому времени уже отмаршировали на запад 12 дивизий Народного Ополчения (и проглочены кто в смоленском, кто в вяземском окружении) - это кроме всех мобилизаций. И теперь, увязая в осенней грязи, четверть миллиона женщин и подростков выбрали 3 миллиона кубометров неподъёмной мокрой земли - рыли траншеи. И дыхание подходящего фронта уже обжигало их паническими вестями. С 13 октября начали эвакуировать из Москвы дипломатов и центральные учреждения, и тут же стали бежать и кого не эвакуировали, и - стыдно сказать - даже коммунисты из московских райкомов, и разразилась безудержная московская паника 16 октября, когда все уже считали столицу сданной.
Осталось навек загадкой: почему именно в эту страшную решающую неделю - Верховный не подал ни знаку, ни голосу, ни разу не вызвал Жукова даже к телефону, - а сам-то Жуков не смел никогда. И осталось загадкой: ГДЕ был Сталин всю середину октября? Наверняка он проявился в Москве только в конце октября, когда Жуков, Рокоссовский (да и Власов же) остановили немцев на дуге от Волоколамска до Наро-Фоминска. В начале ноября Сталин проявился по телефону, требуя немедленного контрудара по всему кольцу, чтоб иметь победу непременно к годовщине Октября, - и, не выслушав возражений Жукова, повесил трубку, как это он делал не раз, просто раздавливая тебе душу.
Однако такой бы сейчас контрудар - был полная бессмыслица при нашем бессилии, Жуков и не затевал его. А немцы сами истощились, временно остановились. И Сталин, как ни в чём не бывало, звонил Жукову и спрашивал: нельзя ли взять с фронта сколько-нибудь войска для парада на Красной площади 7 ноября.
И вот теперь сидишь на веранде с видом на покойную реку и на тот луговый берег, где плещется городской серебряноборский пляж, и обмысливаешь: как?? вот как - об этом всём можно писать? И - вообще можно ли?
Трудно.
Но коммунисту - должно быть доступно. Потому что коммунисту светит не гаснущая никогда истина. А ты - всегда и во всём старался быть достойным коммунистом.
От начала. Мы в те годы были слабы в овладении марксистско-ленинской теорией. Изучение её мне давалось с большими трудностями. Лишь позже я глубже понял организующую роль нашей партии. И что мозг Красной армии, с самых первых дней её существования, - был ЦК ВКП(б). И: увы, нынешняя молодёжь не вникает в цифры, а они показывают, что темпы довоенного развития уже были ярким свидетельством нашего прогрессивного строя. Но индустриализация и не могла не идти за счёт ширпотреба. (Нет, ещё раньше, от юности: нищета и вымирание русской деревни при царе. И кулаки сосали бедняков. Разве это неправда? Это правда.)
А - о том жутком 1937 годе? Ты же понимаешь и сам, и надо напомнить другим: необоснованные нарушения законности не соответствовали существу нашего строя. Советский народ верил партии и шёл за ней твёрдой поступью. А вред истекал от беспринципной подозрительности некоторых руководителей. Но преимущества социалистического строя и ленинские принципы всё равно одержали верх. И народ проявил несравненную выдержку.
А когда началась война? Как решающе укрепила наши ряды посылка в армию ПОЛИТБОЙЦОВ - коммунистов со зрелым стажем пропаганды. И важная директива Политуправления РККА: повысить передовую роль коммунистов. Да, помнится, эта директива сыграла огромную роль. При, порой, недостаточной сопротивляемости самих войск. - А почему наша Ставка оказалась сильнее гитлеровской? А вот по этому самому: она опиралась на марксизм-ленинизм. И войска проявили невиданную стойкость. И стояли насмерть, как от них и ждали ЦК и Командование.
Впрочем, у немцев армия была - первоклассная. Об этом у нас совсем не пишут, или презрительно. Но это обесценивает и нашу победу.
Когда немцы в середине октября остановились от растяжки фронта и коммуникаций - самое было время и нам, в более узком кольцевом объёме, заняться тем же: подтягиванием людских сил, вооружений, боеприпасов, укреплением обороны - и мы могли бы встретить следующий удар немцев, в середине ноября, может быть почти бы и не отступя. Но по несчастной идее иметь поскорее победу, и всё к 7 ноября, Верховный снова требовал контрнаступления, и притом на КАЖДОМ участке фронта, от клинского направления до тульского. И - кто мог не выполнить? Жуков теперь уже осмелел возражать, спорить, - Верховный и слушать не стал. И приходилось бросать в бой совсем не подготовленные и плохо вооружённые дивизии. И драгоценные две недели мы потратили на никому не нужные, бесплодные контратаки, не давшие нам ни одного километра, но отнявшие последние силы. И тут-то, с 15 ноября, немцы начали второй этап наступления на Москву, а 18-го и под Тулой: Гудериан взял Узловую, шёл на Каширу, подошёл и к рязанскому Михайлову - шёл охватить Москву с востока! Это был бы последний конец.
И 20 ноября Сталин позвонил Жукову, не скрывая тревоги и тоном необычайным, голос сломался: "Вы уверены, что мы удержим Москву? Спрашиваю - с болью в душе. Говорите честно, как коммунист".
Жуков был потрясён, что Сталин не умеет и даже не пытается скрыть страха и боли. И - так доверяет своему полководцу. И собрав всю, всю, всю свою - действительно железную - волю, Жуков как поклялся Сталину, и родине, и себе: "Отстоим!!"
И, по точному расчёту дней, назначил возможную дату нашего контрнаступления: 6 декабря. Сталин тут же стал торговаться: нет, 4-го. (Не потому что что-то рассчитал, а - ко дню Конституции, вот как.)
Между тем каждый день приносил всё новые поражения: сдали Клин, сдали Солнечногорск, под Яхромой немцы перешли и канал, открывая и тут себе путь в Подмосковье уже восточное. Всё было - в неразберихе и катастрофе, уже не воинские части, а случайные группы солдат и танков. И почти уже не хватало воли верить, заставить себя верить: нет, не рухнет! Нет, удержим. (В эти дни московской битвы спал по два часа в сутки, не больше. Молотову, по телефону грозившему расстрелять, отвечал - дерзко.)
И тут - доконал Жукова сталинский звонок:
- Вам известно, что взят Дедовск?
Дедовск? На полпути ближе Истры? Абсолютно исключено.
- Нет, товарищ Сталин, не известно.
Сталин в трубку - со злой издёвкой:
- А командующий должен знать, что у него делается на фронте. Немедленно выезжайте туда сами - и верните Дедовск!
Бросать командный пункт, связь всех движений, всей подготовки, в такие минуты? Нет, Он ничему не научился и за полгода войны. (Впрочем, и Жуков считался с подчинёнными генералами не больше, только так и побеждают.)
- Но, товарищ Сталин, покидать штаб фронта в такой напряжённой обстановке вряд ли осмотрительно.
Сталин - с раздражённой насмешкой:
- Ничего, мы как-нибудь тут справимся и без вас.
То есть: ты - ничего и не значишь, такая тебе и цена.
Жуков кинулся звонить Рокоссовскому и узнал, что, конечно, никакой Дедовск и не сдан, а, как догадался Костя, - наверно, речь о деревне Дедово, гораздо дальше и не там.
Спорить со Сталиным - большую отвагу надо иметь. Но тут-то Жуков надеялся, что облегчит и даже посмешит его звонком. А Сталин - прямо разъярился: так немедленно ехать к Рокоссовскому и с ним вдвоём отбить это Дедово назад! И ещё взять третьего с собой, командующего армией!
И - дальше уже спорить нельзя. Поехал к Рокоссовскому, втроём в штаб дивизии, и ещё раз уточнили, да: несколько домов деревни Дедово, по ту сторону оврага, немцы взяли, а остальные - тут, у нас. Те дома не стоили и одного лишнего выстрела через овраг, но четыре высших генерала стали планировать операцию и посылать туда стрелковую роту с танками.
А день - у всех пропал.
И всё-таки Жуков обернулся подтянуть все резервы к сроку - и 5 декабря перешёл в желанное большое наступление.
И в несколько дней заметно отогнал кольцо немцев от Москвы. (Хорошо двинул и Власов с 20-й армией, а об этом нельзя. Да немцы не дотягивали и сами взять Москву.)
Прогремела победа. Изумился и ликовал весь мир. Но - больше всех в мире был изумлён ею сам Верховный, видимо уже никак не веривший в неё. И - закружилась от победы его голова, он и слышать не хотел, что это были использованы наши последние резервы, теперь и они истощены, мы еле-еле удерживаем то, что взяли. Нет! Ликующий Сталин в безграничной отчаянной храбрости приказал: немедленно начать ОБЩЕЕ крупное наступление ВСЕМИ нашими войсками от Ладожского озера до Чёрного моря, освободить и Ленинград, и Орёл, и Курск - и всё одновременно!!
И потекли месяцы - январь, февраль, март - этого непосильного и ненужного напряжения наших измученных войск - чтоб осуществить радужную мечту Сталина. И только - клали, клали, клали десятки и сотни тысяч в бесполезных атаках. (Среди них - и 2-ю ударную армию Власова сгноили в болотах Северо-Запада и бросили без помощи, - но вот ОБ ЭТОМ писать уже никому никогда не придётся, и лучше забыть и самому. Да Власов и оказался потом - предатель.) Дошли до того, что на орудие отпускали в сутки 1-2 выстрела.
Ничего нигде не добились, только испортили картину от московской победы. Был единственный заметный успех - именно у жуковского Западного фронта - и тут же Сталин отнял от его фронта 1-ю ударную армию. Жуков позвонил, уверенный убедить перспективою успеха, - а Сталин и разговаривать не стал, выругался и бросил трубку.
Не меньшее искусство, чем военное, нужно было иметь для того, чтобы разговаривать со Сталиным. Много раз то бросал трубку, то ругал нечистыми словами. (А вызовет и с фронта дальнего, добираться больше суток, - хоть ты в жару болезни, хоть погода совсем не лётная - а лети к Верховному, и даже на 10 минут опоздать нельзя. Один раз снижались в Москву через туман, чтоб только не опоздать, - чуть не зацепили крылом фабричную трубу.)
Но - каким-то непонятным образом, все даже и промахи Сталина всегда покрывались и исправлялись Историей.
Очевидно: именно по превосходству нашего строя и нашей идеологии. На это - и врагам нечего возразить. Уместно и повторить: ЦК потребовал более широко развернуть партийно-политическую работу - и это вызвало массовый героизм коммунистов и комсомольцев, и весь народ ещё тесней сплотился вокруг коммунистической партии.
А лично - Жуков на Сталина не обижался: на Нём не только фронт, но и промышленность, которую Он держал в каменных руках. Но и - вся страна.
Порок ли это был Сталина, или, наоборот, достоинство? - но он не любил менять свои решения. Провалились все зимние контрнаступления, в крови утонул десант Мехлиса под Керчью (но: так как его Сталин и придумал, то никого серьёзно не наказывал), - всё равно, не слушая возражений ставочных генералов, Верховный затеял в мае несчастную попытку вернуть Харьков - и растранжирил бесплодно все наши резервы и усилия. И когда летом укрепившиеся немцы пошли в большое наступление (и не на Москву, как только и ждал Сталин), ещё один сталинский любимчик Голиков (тот самый политрук, который в 37-м допрашивал Жукова о близости к врагам народа) едва не отдал Воронежа, а лавина немцев покатилась на Дон и на Северный Кавказ и к сентябрю уже заняли горные перевалы, - вот, кажется, только тут Сталин понял, что в провале 1942 года виноват он сам. И не искал виновных генералов. В конце августа он назначил Жукова (всё ещё - не маршала) заместителем Верховного, и опять признался с открытой болью: "Мы можем потерять Сталинград". И послал его туда. (А через несколько дней, узнав, что ближайший контрудар назначен на 6 сентября, а не на 4-е, - опять кидал трубку. И ещё добавил слишком выразительной телеграммой: "Промедление подобно ПРЕСТУПЛЕНИЮ".)
Но впервые под Сталинградом Сталин дал удержать себя в терпении, и Жуков с умницей Василевским выиграли почти два месяца - на детальнейшую разработку плана огромного окружения (втянули и Сталина в красоту этого замысла) и планомерное стягивание сил, подготовку командований, взаимодействий, - и наученный своими промахами Сталин терпел, не прервал. И так - удалась великая сталинградская победа.
Но удалось и другое, чего не знали многие: ведь ты этому ничему никогда не учился, а видно, что-то в твоей башке заложено. Вот только ЗДЕСЬ впервые, в напряжённом преодолении, Жуков, кажется, стал СТРАТЕГОМ, он стал - другой Жуков, каким себя до сих пор не знал. Он приобрёл - пронзительность предвидения противника и не уходящее ни на миг из головы и груди ощущение всех НАШИХ сил сразу - в их составе, разнообразии, возможностях, и в качествах их генералов. Он приобрёл уверенность высокого полёта и обзора, которого всегда ему не хватало.
И тем обиднее было потом читать, как Ерёменко врал, будто сталинградскую операцию они разработали... вдвоём с Хрущёвым. Спросил его прямо в лоб: "Как же ты мог?!" - "А меня - Хрущёв попросил".
После этого - Чуйков, всего лишь командующий одной из Сталинградских армий, приписал всю заслугу трёх фронтов - себе, и пинал в мемуарах павшего Жукова, что тот - "только путал". Загорелось сердце, вот опять хватит инфаркт, - позвонил прямо Хрущёву: как же можно такую ложь допускать в печатности? Обещал кукурузный царь заступиться. (Да ведь чтО эти чуйковские мемуары? Своего - ему сказать нечего? а - надёргал эпизодов из фронтовых и армейских газет и к себе натыкал.)