— Еще не пора, командир? — спросил Бостар.
Глаза Магона загорелись от нетерпения.
— Скоро. Приготовь воинов к выступлению. Передай это и командиру нумидийцев. Выходим по моей команде.
— Есть, командир!
Бостар и Сафон улыбнулись друг другу, чего они не делали уже целую вечность, и спешно пошли к своим воинам.
После этого все слилось воедино, в непрерывный поток, из которого Бостар мог вспомнить лишь отдельные образы. Дрожь предвкушения, охватившая воинов, когда они услышали приказ. Очертания головы Магона, глядящего поверх голов. Его взмах рукой. Подъем наверх, зрелище колоссального поля битвы, развернувшегося слева от них. Кто побеждает? Жив ли еще Ганнон? Магон, трясущий его за руку и требующий сосредоточиться. Приказ воинам перекинуть щиты со спины и взять копья наизготовку. Фаланги, строящиеся в свободный порядок. Тысяча нумидийцев, разделяющиеся на две группы, по обе стороны от пехоты. Магон, поднимающий меч и показывающий острием на врага. Его крик: «За Ганнибала и Карфаген!»
Бег. Бостар никогда не забудет, как они бежали. Не быстро. До поля боя было больше полумили. Если они изнурят себя, то потеряют преимущество, имеющееся у них сейчас. Они двигались неторопливо, оставляя за собой облака пара. Холодный воздух наполнил низкий грохот копыт и сандалий по твердой земле. Никто не произнес ни слова. Да и не возникло ни у кого такого желания. Взгляды воинов были прикованы к тому, что происходило перед ними. В общей неразберихе ясно было одно: вражеской кавалерии не видно, значит, иберийские и галльские всадники их отбросили. На флангах римского войска пехота союзников ожесточенно сражалась с боевыми слонами, застрельщиками и нумидийскими всадниками. Само по себе это было большим достижением, и Бостару хотелось кричать от радости. Но он не проронил ни слова. Исход битвы все еще не был ясен. Когда они приблизились, он увидел, какой жестокий бой идет в центре. Легионеры уже вышли вперед флангов — значит, они теснили галлов, которые стояли в середине боевого порядка Ганнибала.
И тогда Бостар подумал, что они подошли как раз вовремя.
Магон понял это одновременно с ним.
— В атаку! — заорал он. — В атаку!
С нечленораздельным рыком Бостар, Сафон и их воины выполнили приказ, стремглав бросившись вперед. Споткнувшись, любой рисковал сломать ногу. Но никто об этом не думал. Они хотели лишь пролить вражескую кровь. Триарии в третьем ряду римского строя, атакованные ими, даже не обернулись. И неудивительно — ведь ветераны завороженно глядели на жестокое сражение, идущее впереди них, готовые влиться в него в любой момент. Им и в голову не могло прийти, что две тысячи воинов Карфагена вот-вот с разбегу ударят им в спину. Бостар навсегда запомнил лица тех, кто заметил их первыми, случайно обернувшись назад. Полнейшее изумление и ужас при виде вражеского отряда меньше чем в тридцати шагах от них. Хриплые крики, когда увидевшие возвестили остальным триариям о грозящей им смертельной опасности. Удовлетворение, когда они врезались в ряды римлян, обрушивая оружие на спины тех, кто и не думал, что сейчас погибнет.
Впервые в жизни Бостара полностью захватила горячка боя. В красном тумане, застилавшем глаза, было легко сбиться со счету, сколько полегло от твоей руки. Все равно что бить острогой рыбу в каменистой заводи у берегов Карфагена. Ударить вперед. Как можно глубже вонзить лезвие. Выдернуть. Выбрать следующего. Когда уже затупившееся копье застряло в тазовой кости очередного триария, Бостар бросил древко и выхватил меч. Он едва замечал, что его руки по локоть в крови. Плевать. Я уже иду, младший. Останься жив, отец.
Но вскоре ветеранам удалось развернуться навстречу нападавшим. Битва стала еще жестче, но у Магона и его воинов все еще было преимущество. Они видели, что фланг противника дрогнул. Бостар ликовал. Натиск пехоты и конников Карфагена на конницу союзников тоже оказался успешным. Они не могли развернуться и встретить нападающих как подобает, и их безжалостно крошили на куски.
Бросая оружие, уцелевшие устремились к Требии. Обернувшись, Бостар увидел это и издал торжествующий звериный вой. Заметил тысячи карфагенских конников, которые только этого и ждали. Союзникам далеко не уйти. Внезапно на Бостара кинулся ветеран с зазубренным у кончика мечом, напомнив ему, что его задача еще не выполнена. Хотя триарии несли тяжелые потери, остальные легионеры продолжали двигаться вперед, подминая под себя ряды галлов. Их нельзя было сдержать, как ударяющий в стену таран. Спокойствие оставило Бостара, когда он увидел, что фаланги ливийцев тоже теснят. Передние ряды быстро теряли строй под безжалостным напором легионеров. Махнув мечом, чтобы привлечь внимание Сафона, Бостар показал туда. Лицо брата перекосилось от ярости. С удвоенной энергией они накинулись на триариев.
— Ганнон! Отец! — закричал Бостар. — Мы идем!
«Слишком поздно», — ответило ему его сердце.
Когда Аврелия вошла в спальню, мать не проснулась, но Элира, сидевшая у ее постели, обернулась.
— Как она? — прошептала Аврелия.
— Лучше, — ответила иллирийка. — Лихорадка отступает.
Плечи Аврелии опустились, она облегченно вздохнула.
— Хвала богам. И хвала тебе.
— Тише, — ободряюще прошептала Элира. — Она не настолько тяжело болела. Обычная зимняя простуда, вот и все, только сильная. К Сатурналиям поправится.
Аврелия с благодарностью кивнула.
— Даже не знаю, что бы без тебя делала! Ты не только заботилась о маме последние несколько дней, но и Суниатону оказала неоценимую помощь.
С виноватым видом Аврелия оглянулась. К счастью, в атриуме никого не было.
— Я хотела сказать, что благодаря твоим усилиям Лисандр пошел на поправку.
Элира небрежно махнула рукой.
— Он молод и силен. Ему были нужны только тепло и немного еды.
— Ну, все равно я тебе благодарна, — настояла на своем Аврелия. — Как и он.
Элира склонила голову, пытаясь скрыть смущение.
Многое изменилось с того дня, когда она вернулась на виллу с полуживым Суниатоном. Прошло всего две недели, подумала Аврелия, глядя на спящую мать. К счастью, Атия не стала подвергать сомнению рассказ дочери о том, как она нашла его в лесу. По удачному стечению обстоятельств прошедший ночью сильный снегопад скрыл ее следы, оставленные около пастушьей хижины. Ничего удивительного, что все согласились с тем, что Суниатон — беглый раб. Как и было уговорено, он прикинулся немым. А еще искусно играл роль дурачка. Агесандр, без сомнения, преисполнился подозрения, но в его глазах не было и намека на то, что он узнал Суни.
Аврелия не оставила сицилийцу никаких шансов что-то сделать против лучшего друга Ганнона. Любой хозяин, кому бы ни принадлежал раб, захочет, чтобы ему вернули собственность, сказала она матери. А пока что пусть побудет у них.
— Я его назвала Лисандром, поскольку он, похоже, грек.
Атия улыбнулась в знак согласия.
— Очень хорошо. Если он, конечно, выживет, — попыталась пошутить она.
Ну, ему это удалось, не скрывая торжества от ее маленькой победы, подумала Аврелия. Нога у Суни уже зажила достаточно, чтобы он мог хромать по кухне и выполнять поручения Юлия. На время он был в безопасности.
Что больше всего огорчало девушку, так это почти полное отсутствие возможности с ним поговорить. Лишь урывками по вечерам, когда остальные кухонные рабы уже ложились спать. Аврелия пользовалась этими мгновениями, чтобы расспросить Суни о Ганноне. Она мало знала о его детстве, семье, увлечениях, том, как протекала его жизнь в Карфагене. И желанию Аврелии как можно больше узнать о Ганноне было очень простое объяснение. Это отвлекало ее от мыслей о замужестве. Даже если Флакк и погиб вместе с отцом, мать скоро найдет ей другого жениха. Если Флакк выжил, то в течение предстоящего года они поженятся. Так или иначе, но ей суждено жить в браке по расчету.
— Аврелия.
Голос матери рывком вернул Аврелию к реальности.
— Ты проснулась! Как себя чувствуешь?
— Слаба, как младенец, — тихо ответила Атия. — Но лучше, чем вчера.
— Хвала всем богам.
На глазах девушки выступили непрошеные слезы. Наконец-то все налаживается.
Выздоровление матери изрядно улучшило настроение Аврелии. Впервые за несколько дней она вышла прогуляться. Из-за холодной погоды выпавший в прошедшие дни снег не растаял. Аврелии не хотелось уходить далеко — ни от матери, ни от Суни. Достаточно будет немного прогуляться по дороге, идущей в сторону Капуи. Она с удовольствием слушала, как хрустит снег под сандалиями. Хотя щеки ее очень быстро онемели от холода, это освежило девушку после долгого времени, проведенного под крышей дома. Чувствуя себя куда счастливее, чем в последнее время, Аврелия позволила себе представить, что отец не погиб, и мечтала о том, сколько испытает радости, увидев его входящим в двери дома.
В этом хорошем настроении она вернулась в дом. Проходя через внутренний двор, заметила Суниатона. Спиной к ней, он нес на кухню корзину с овощами. Настроение ее стало еще лучше. Если он способен делать такое, значит, нога у него заживает. Она спешно пошла за ним. Дойдя до двери, заметила, как Суниатон поднимает корзину и ставит на кухонный стол. Другие рабы были достаточно далеко и заняты делом.
— Суни! — прошептала она.
Он не среагировал.
— Тсс! Суни! — повторила Аврелия, входя в кухню.
Он опять не ответил. И только тут Аврелия заметила, что его спина одеревенела. Ей сжало живот от страха.
— Солнечно, как солнечно на улице,[3] — громко сказала она.
— Готов поклясться, что ты сказала «С-у-н-и», — вкрадчиво прошептал Агесандр, выходя из полумрака за дверями кухни.
Аврелия побледнела.
— Нет. Я сказала, что солнечно. Разве не видишь? Погода переменилась.
Она махнула рукой, показывая на голубое небо над внутренним двориком.
С тем же успехом она могла говорить со статуей.
— Суни — Суниатон — имя гугги, — холодно продолжил настаивать на своем Агесандр.
— И какое это имеет отношение ко всему остальному? — в отчаянии возразила Аврелия и кивнула в сторону Юлия и остальных рабов, но те старательно делали вид, что ничего не замечают. Ее охватила безысходность. Не только она боялась вилика. А мать болеет и не может встать на ее защиту.
— Значит, этот жалкий калека — карфагенянин?
— Нет. Я же сказала тебе, он грек. Его зовут Лисандр.
В руке Агесандра, будто молния, блеснуло лезвие кинжала, и он тут же поднес его к горлу Суниатона.
— Ты гугга?
Ответа не последовало, и вилик переместил кинжал к паху Суни.
— Хочешь, чтобы я яйца тебе отрезал?
Окаменев, Суниатон затряс головой.
— Тогда говори! — заорал Агесандр, проведя лезвием по шее юноши. — Ты из Карфагена?
— Да, — опустив глаза, прошептал Суниатон.
— Ты даже можешь говорить! — зарычал сицилиец и обернулся к Аврелии. — Значит, ты мне лгала.
— И что, если так?! — вскричала Аврелия, разозлившись не на шутку. — Я знаю, что ты думаешь о карфагенянах.
Глаза Агесандра сузились.
— Было странно, когда появился этот полумертвый гаденыш. С только что зажившей раной от меча. Я предположил, что он беглый гладиатор.
Словно коршун, он дернулся в сторону Суниатона, и тот инстинктивно отшатнулся.
— Я знал!
«Думай», — мысленно приказала себе Аврелия. И быстро выпрямилась во весь рост.
— Ты уверен? — надменно бросила она. — Тот раб давным-давно сбежал.
— Может, тебя он и одурачил, но меня ему на мякине не провести, — прошипел Агесандр, надавливая кинжалом. — Ты же не дурачок?
— Нет, — обреченно ответил Суниатон.
— Где твой друг? — требовательно спросил сицилиец.
«Умоляю, не говори ничего, — мысленно призвала Аврелия. — Он еще не принял решения».
К ее ужасу, Суниатон в последний раз в жизни проявил отвагу.
— Ганнон? Давно сбежал. Если ему повезло, то он уже в войске Ганнибала.
— Жаль, — пробормотал Агесандр. — Тогда с тебя никакого проку.
И быстрым движением он воткнул кинжал карфагенянину между ребер, прямо в сердце.
Глаза Суниатона выпучились от боли, он задрожал, выдыхая. Руки и ноги окаменели, а потом медленно обмякли. С необъяснимой нежностью Агесандр подхватил его и аккуратно опустил на пол. Кровь потоком хлынула из раны, пропитав тунику на груди юноши и окрасив плиточный пол в алый цвет. Он уже не шевелился.
— Нет! Ты чудовище! — завизжала Аврелия.
Агесандр выпрямился и внимательно поглядел на лезвие.
В ужасе Аврелия сделала шаг назад, в кухню.
— Нет! — вскричала она. — Юлий! На помощь!
Дородный раб наконец-то подбежал к ней.
— Что же ты наделал, Агесандр, — в ужасе прошептал он.
Сицилиец не шелохнулся.
— Оказал услугу хозяину и хозяйке.
Аврелия ушам своим не верила.
— Ч-что?
— Как ты думаешь, хорошо ли ему было бы, если бы он узнал, что опасный беглец — гладиатор — ухитрился затесаться в домовые рабы, подвергая тем самым опасности его жену и единственную дочь? — напыщенно заявил Агесандр и пнул тело Суниатона. — Такого негодяя и убить-то мало.
Аврелия почувствовала, что теряет сознание. Суниатон мертв, и вина в этом лежит только на ней. Но девушка уже ничего не могла изменить. Она стала невольным убийцей. Девушка понимала, что Атия воспримет действия Агесандра как вполне правильные. Она подавила едва вырвавшийся стон.
— Почему бы тебе не поухаживать за госпожой? — спросил Агесандр; за видимой вежливостью его слов чувствовалось железо.
Аврелия собралась с духом.
— Он должен быть погребен подобающим образом, — наконец приказала она.
— Очень хорошо, — ответил сицилиец, и его губы дернулись в презрительной улыбке.
Аврелия, держась за стену, покинула кухню. Ей надо было побыть одной. Поплакать. Покричать. Она все равно что умерла. Как Суниатон. Как ее отец. Единственное, что ее теперь ждет, — свадьба с Флакком.
Внезапно перед мысленным взором Аврелии появилась немыслимая картина: она на палубе корабля, идущего от берегов Италии. В Карфаген.
Я могу сбежать, подумала она. Найти Ганнона. Он…
«Оставить все, что ты знаешь с рождения, чтобы сбежать с врагом! — завопило сердце Аврелии. — Это безумие».
То были лишь очертания едва зародившейся мысли, но даже это заставило ее воспрять духом.
Это даст ей силы вынести все остальное.
Квинт и не заметил, как рядом появился Фабриций. Только понял, что у него из рук выхватили поводья и повернули коня назад. Управляя своим конем лишь коленями, Фабриций двинулся на восток. Конь Квинта с радостью последовал за ним. Хотя его и долго тренировали для воинской службы, горячка боя все равно была самым неестественным местом для животного. Радость Квинта оттого, что он видит отца живым, вскоре перевесило желание идти в атаку.
— Что ты делаешь?
— Спасаю тебе жизнь, — бросил в ответ отец. — Ты не рад?
Квинт обернулся. Ни одного живого римского кавалериста, только огромная масса вражеских конников и целый табун животных без всадников. Хорошо хоть, галлы, которые за ним гнались, бросили это занятие. Как и их соплеменники, они спешились, чтобы собрать трофеи. Квинт почувствовал огромное облегчение. Несмотря на желание биться дальше, он был рад, что остался жив. В отличие от бедных Калатина, Цинция и других его товарищей, оставшихся навечно на поле боя… Его охватил жгучий стыд. Он выхватил у отца поводья и сосредоточился на том, чтобы скакать быстрее. По обе стороны от них десятки римских кавалеристов тоже спасались бегством.
Они направлялись к Требии.
Сбоку от них, в центре строя, шла жестокая битва пехотинцев. Ее исход пока что был не ясен. По краям Квинт смог разглядеть силуэты вражеских боевых слонов, врезавшихся в строй пехоты союзников. Вместе с огромными зверями в атаку шли конники — судя по всему, нумидийцы. Фланги римлян сомнут, это лишь вопрос времени. И тогда воины Ганнибала смогут обойти центр римской армии и атаковать ее с тыла. Даже до того, как в бой снова вступит основная часть карфагенской кавалерии. Квинт моргнул, сдерживая слезы гнева и обиды. Как такое могло случиться? Всего пару часов назад они преследовали врага, беспорядочно отступающего за Требию…
Хриплые крики заставили Квинта оглянуться назад. К его ужасу, галлы возобновили преследование. Собрав свои омерзительные трофеи, они снова жаждали крови. В животе начало жечь. В нынешнем их состоянии римские кавалеристы не смогут развернуться и дать отпор. Как и он сам, со стыдом понял Квинт. И он решил рассмотреть, что же происходит на другом фланге, там, где находилась кавалерия союзников. Неужели их тоже рассеяли и обратили в бегство?
Фабриций уже заметил преследователей.
— Вот туда, — кивнул он, к удивлению Квинта, показывая на север; заметив непонимающий взгляд сына, уточнил: — Туда двинется основная масса наших всадников и пехоты, и у брода начнется настоящая бойня.
Квинт вспомнил узкий проход перед выходом к броду и вздрогнул.
— Куда же мы едем? — спросил он.
— В Плацентию, — зловеще ответил отец. — Нет смысла возвращаться в лагерь. Теперь Ганнибал без труда возьмет его штурмом. Нам нужна защита каменных стен.
Квинт удрученно кивнул, соглашаясь.
Предприняв все возможное, чтобы собрать вокруг себя побольше других кавалеристов, они свернули с основной дороги в сторону Плацентии, где смогут укрыться.
Как смешно, подумал Ганнон, что жизнь ему спасла именно хваленая римская дисциплина. А не то, что он и его воины победили. Куда там! Позиция рядом с галлами означала, что многие ливийцы разделили их судьбу. Когда галлы наконец-то были смяты рядами тяжеловооруженных легионеров, фалангам пришлось разворачиваться. Пока это происходило, все копейщики, оказавшиеся в пределах досягаемости римлян, были безжалостно убиты. Лишь по счастливой случайности это не коснулось отрядов Ганнона и Малха. Побитые и окровавленные, они продолжали сражаться, несмотря на то, что их оттеснила в сторону громада римского строя.