— Это возможно не только в Болгарии, — ответил он с улыбкой, — подобный же случай произошел и в Турции. Турецкие генералы, обсуждая турецко-болгарский пакт, высказались против него. Я доложил об этом фон Папену, а он переслал мой доклад в Берлин.
Вальтер Хуппенкотен, расследуя позднее политическую деятельность Канариса и абвера, указывает, что адмирал встречался с царем Борисом всего за неделю до его смерти. Оказалось, что Гитлер снова предложил Борису приехать в Германию в августе для дальнейших переговоров. И Борис действительно прибыл туда, несмотря на распространяемые в то время слухи, будто царь отклонил приглашение Гитлера. Одновременно в Германию вызвали и генерала Антонеску для обсуждения вопроса о позиции Румынии. Возможно, вызов Бориса и Антонеску явился следствием донесения, посланного Леверкюном из Стамбула. Последний поддерживал контакт по политическим вопросам с Джорджем Ирли, и это позволило ему получить некоторые сведения о другой, тайной деятельности американского представителя. И когда Ирли уже считал, что он успешно закончил свою нелегкую миссию в Болгарии, Леверкюн одним ударом разрушил все его труды.
«В американском и английском посольствах изменилось мнение о Джордже Ирли, — писал Леверкюн в мае 1943 года послу фон Папену и своему непосредственному начальнику в абвере полковнику Гансену. — Ирли удалось добиться соглашения между Соединенными Штатами и Болгарией. Эти переговоры велись частично в Стамбуле, но главным образом через людей Ирли в Софии. В основе соглашения лежит признание, что Болгария проводила свою политику под давлением Германии и что впредь она будет придерживаться полного нейтралитета. Как только давление со стороны Германии прекратится, Болгария полностью эвакуирует войска из оккупированных ею районов Греции. Американский военный атташе в Турции сообщает, что это соглашение стало возможным лишь благодаря дипломатическому искусству Ирли, который был непосредственно связан с Рузвельтом. Личное письмо президента, начинающееся словами «Мой дорогой Джордж», вызвало большое возбуждение в американском посольстве. Пока еще не решено, кто подпишет это соглашение от имени Болгарии. Подобное же сообщение имеется и в отношении Румынии». Поэтому не вызывает удивления факт, что Гитлер пригласил Бориса и Антонеску в Германию. Вальтер Хуппенкотен в своем отчете о деятельности абвера[62] упоминает о посещении Канарисом Софии незадолго до роковой болезни царя. Но он не приводит никаких подробностей об этом визите, очевидно подозревая, что Канарис вел с Борисом какие-то разговоры на политические темы.
Я считаю вполне допустимым, что начальник абвера посоветовал Борису заключить мир с союзниками, как только это станет возможным. Леверкюн, когда я высказал свое соображение, с некоторым колебанием согласился со мной. Но в конце августа царь Борис неожиданно умер. В 1945 году его брат принц Кирилл выступил с кратким заявлением на суде над военными преступниками, утверждая, что царь Борис был отравлен эсэсовцами, снабдившими его неисправной кислородной маской во время обратного полета из Берхтесгадена. Однако Кирилл не смог привести каких-либо доказательств своего обвинения. Леверкюн, хорошо знавший своих коллег по абверу в Софии, не поверил в версию об убийстве царя Бориса. Он сказал мне, что болгарские доктора установили причину его смерти. Борис умер от сердечного приступа, принимая ванну.
Было ли очень сильным влияние Гитлера на болгарского царя или же он считал, что стены его дворца недостаточно прочны и не защитят его от агентов абвера? Во всяком случае, будучи даже на смертном одре, Борис шептал, что он твердо верит в окончательную победу Адольфа Гитлера. Его предсмертные слова были переданы в Берлин. Их хорошо запомнил Леверкюн, повторивший их мне семь лет спустя.
Царь Борис умер 28 августа 1943 года в возрасте 49 лет. Гитлер послал свое соболезнование по случаю его кончины царице Джиованне: «Страшная весть о смерти Его Величества царя Бориса глубоко потрясла меня».
По тем сведениям, которыми я располагаю, я склонен думать, что царь Борис умер естественной смертью. Шестилетний сын Бориса, царь Симеон, унаследовал его престол под регентством принца Кирилла.
У Гитлера же были очень серьезные подозрения,что царь Борис убит агентами союзников. Он настойчиво расспрашивал итальянскую принцессу Мафальду о ее поездке к болгарскому царю незадолго до его смерти. Фюрер думал, что именно она отравила Бориса. Однако его подозрения ни к чему не привели, и тайна так и осталась не раскрытой.
Два месяца спустя после смерти царя Бориса представители Венгрии подписали в Турции секретную декларацию о капитуляции Венгрии перед западными державами. Но ей это не помогло, как и не помогли Болгарии интриги Американского дипломата Ирли.
Глава 15. КАК АДМИРАЛ КАНАРИС ПРИОБРЕЛ ДУРНУЮ РЕПУТАЦИЮ
Подполковник Уинтл из 1-го королевского драгунского полка рассказал мне однажды, как незадолго до начала войны в коридоре военного министерства он встретил возбужденного офицера разведки, который нес баночку с краской.
— Вот краска, которой немцы красят свои танки.
— Что же вы собираетесь делать с ней? — спросил подполковник, вставив в глаз монокль и внимательно разглядывая то баночку с краской, то офицера.
— Я собираюсь отдать ее на анализ.
— Зачем?
— Мы узнаем секрет их камуфляжа.
— Ну и что? Что это вам даст и что вы будете делать дальше?
Эти слова подполковника несколько охладили энтузиазм офицера.
— Если бы вы в своей работе прилагали больше усилий, чтобы узнать, когда Гитлер начнет войну, как это делаю я, вы бы лучше выполняли свои обязанности офицера разведки, — сказал ему подполковник Уинтл.
В разведке любой страны всегда ведется какая-то ненужная работа, в то время как решение важнейших вопросов находится настолько близко, что достаточно протянуть руку, чтобы получить его.
В 1942 году английская разведывательная служба численно сильно возросла.
В ее составе имелись и люди-практики, и политики, и теоретики. Были среди них и коммерсанты, художники, ученые, графологи, офицеры в отставке и праздные джентльмены — все с большой готовностью участвовавшие в этой игре. Конечно, настоящая работа разведки началась значительно позже катастрофы в Дюнкерке[63]. Когда Франция находилась накануне полного краха, подполковнику Уинтлу пришла в голову мысль послать людей на французские аэродромы и убедить французских летчиков разделить свою судьбу с английскими летчиками. Но эту идею не одобрил начальник, и Уинтл сильно повздорил с ним. Подполковника посадили даже под арест за нанесение оскорблений старшему по званию офицеру. Впоследствии Уинтл успешно продолжал службу на Среднем Востоке. В то время разведка испытывала серьезные трудности в получении новых сведений, и легче было попасть под арест за стремление сделать большее, чем за то, что ты ничего не хочешь делать.
Отдел военного министерства, связанный с проведением секретных операций во Франции (французский отдел SO-2), начал оказывать помощь французскому движению Сопротивления. Лица, ведающие проведением специальных операций, забрасывали диверсантов в Норвегию с целью разрушения электрических станций, используемых немцами для производства тяжелой воды, необходимой при создании атомной бомбы. Отважные люди смело водили свои маленькие суденышки вдоль берегов Жиронды и топили немецкие суда. Между разведкой и оперативным управлением Англии наблюдалось постоянное соперничество. Управление предпочитало выступать активно, не давая покоя осиному гнезду гестапо, — взрывать мосты, поджигать заводы, топить немецкие суда, а разведка старалась действовать тихо, осторожно, не оставляя каких-либо следов. Часто они мешали друг другу. Соперничество и вражда между ними иногда бывали столь сильными, что они переставали даже информировать друг друга о своих действиях. Поэтому не раз случалось, что и разведка, и оперативное управление высаживали своих агентов на побережье Норвегии в одном и том же месте и почти в одно и то же время. Сначала высаживались диверсанты, вооруженные автоматами и подрывными зарядами. Они выполняли задание, оставляя за собой дым и развалины. А когда после них возле мирной на вид рыбачьей деревушки высаживались английские разведчики, они сразу же попадали в руки немецкой полевой полиции. Проводимые диверсии держали немцев в постоянном напряжении и сеяли панику в их гарнизонах. Но одновременно такая деятельность сильно затрудняла действия разведки. Однако порабощенные народы Европы, от которых во многом зависел успех работы разведки, также хотели активно бороться против немцев. Этого же хотел и английский военный кабинет.
Обычно Канарис развертывал заранее свою разведывательную сеть в странах, которые должны быть завоеваны немецкой армией. Англичане же не подготовили никаких разведывательных организаций в странах, из которых они вынуждены были уйти. Поэтому там нужно было все начинать сначала. Для восстановления английской секретной службы в Европе туда снова были заброшены агенты. Многие из них, например капитан Питер Черчилль и Одетта Сансом, пережили удивительные приключения, о которых так ярко рассказал в своей книге Джеррард Тикель[64].
Английское правительство, долго колебавшееся, прежде чем ввести у себя обязательную воинскую повинность, в мирное время пренебрежительно относилось к своей разведывательной службе[65].
Но как только началась война, Англия стала забрасывать своих женщин-агентов в тыл противника, где их часто ожидали пытки гестапо и в конечном счете смерть в душегубках концентрационных лагерей.
Тяжело вспоминать об этих отчаянных мерах, предпринимаемых англичанами, чтобы найти уязвимое место в стальном нагруднике Германии. А ведь в свое время они пренебрегали ее ахиллесовой пятой! И у работников абвера, явившегося своего рода мозгом немецкого генерального штаба, и у начальников английской разведки и оперативного управления возникали одни и те же мысли: Германия в конце концов проиграет войну; Гитлер не добьется общей победы и не закончит ее даже вничью; Германию ждет только поражение. Некоторые немецкие офицеры лишь догадывались об этом, но абвер знал это точно.
В 1941 году меня на некоторое время прикомандировали к одному из отделов военного министерства. Он вел радиопередачи на немецком языке, предназначенные для вермахта. Я предложил организовать специальные передачи для офицеров, считая совершенно бесполезным пытаться призывать к мятежу немецких солдат. Мой начальник, бригадный генерал, согласился с этим, но сказал, что проводить подобные операции запрещают имеющиеся у него директивы.
Однако в 1942 году, когда стало ясно, что нам придется вести длительную войну, пришло время использовать все средства борьбы. В игру должна была вступить существующая в Германии оппозиция режиму Гитлера. В связи с этим возникла необходимость иметь в Лондоне специального офицера, достаточно высокого; ранга и занимающего высокое положение, который мог бы правильно оценивать обстановку и использовать все представившиеся возможности.
Военному министерству некогда было заниматься этим, оно было слишком «занято» выпуском плакатов «Знай своего врага!» с изображением солдат в полевой серой форме, с серебряными крыльями и свастикой. Адмиралтейство печатало открытки, изображающие силуэты немецких военных кораблей, а министерство авиации выпускало открытки с изображением немецких бомбардировщиков, совершающих налеты на Лондон. «Знай своего врага!» Ночные бомбардировщики, летая над английской столицей, сбрасывали свой смертоносный груз. Зарево пожарищ ярко освещало все вокруг, подобно солнцу во время заката. К этому времени японцы овладели Сингапуром и захватили Бирму и Яву. Роммель стоял у Эль-Аламейна, нацеливаясь на дельту Нила. Война шла своим чередом.
Но никто не хотел говорить со мной о Канарисе. Наконец я встретил двух офицеров разведки, слышавших об адмирале. Я хорошо помню этот осенний день 1942 года, когда мне довелось разговаривать в военном министерстве с одним пожилым полковником.
— О, у вас есть идеи. Вы были перед войной в Германии?
Я постарался перевести разговор на тему об абвере.
— У адмирала Канариса довольно своеобразный образ мышления, — сказал я.
— Он грек, — заметил полковник. Чувствовалось, что он не испытывал удовольствия в изучении чего-либо необычного, хотя это и входило в его обязанности.
Затем меня вызвали к начальнику одного секретного отдела. Это уже был второй офицер разведки, с которым я беседовал во время войны и который, очевидно, знал все об абвере. Он проявил большой интерес к Канарису. Офицер был невысокого роста, со спокойным, несколько суровым лицом. Природный талант, тренировка, постоянное стремление к знаниям, большой опыт секретной работы и спокойный характер — все это, вместе взятое, сделало его выдающимся офицером разведки.
— Я могу ясно представить себе, что сейчас думает адмирал! — воскликнул он. — Мне кажется, я хорошо знаю его мысли.
Мы говорили об оккупированной Европе, о политике государств, о Германии, об ее ужасном пути. Мне стало понятно, что мой собеседник прекрасно разбирается в ходе исторических событий. Во время беседы было затронуто несколько весьма важных проблем и я откровенно высказал ему свое мнение.
— Мы не должны позволять дурачить себя из-за нашей излишней осторожности, как это было однажды в Венло[66]. Мы упускаем благоприятные возможности в Германии. Почему мы не устанавливаем контакта с людьми Канариса? Они могут оказать нам помощь, даже если у нас пока нет возможности для совместной работы на основе общей политики.
Мои слова, вероятно, удивили его. Тем более, что я почти два года не поддерживал никаких связей со своими друзьями из английской разведывательной службы и с начала войны не встречался с немцами. Но я хорошо помнил слова Клейста, сказанные мне: «Успехи Гитлера делают еще более необходимой борьбу против него». Позже я узнал, что мое предложение было правильным. Когда мне пришлось снова встретиться с этим офицером разведки, он сказал мне:
— Я принял ваш совет. Он оказался очень полезным и принес нам хорошие результаты.
Он тихо повторил последнюю фразу, как будто сам все еще удивлялся полученным результатам. Но то, что сказал он потом, поразило меня сильнее всего.
— Не хотели бы вы встретиться с Канарисом?
В военное время встретиться с главой секретной службы противника? Я с удивлением смотрел на собеседника, пытаясь понять, не шутит ли он. Он улыбался, но по его глазам я видел, что говорится это вполне серьезно.
— Да, я бы хотел этого, — ответил я.
— Как вам кажется, вы смогли бы с ним поговорить?
— Думаю, что да, сэр.
— Мне хотелось бы послать вместе с вами кого-нибудь постарше вас. Вы не будете возражать?
Меня удивило, что он интересуется моим мнением, тогда как все целиком зависело от него одного.
— Вы не обижайтесь, что я так говорю. Но вы еще очень молоды, и если вы поедете один, то Канарис подумает, что к нему относятся без должного уважения.
— Я понимаю, сэр.
Он немного помолчал, а затем сказал:
— Приходите сюда через две недели.
Я вышел от него в радостном возбуждении.
Однако встретился я с этим человеком лишь через несколько недель, в сентябре 1942 года. Он был в подавленном настроении из-за сенсационных сообщений американских газет, будто Канарис готовит заговор против Гитлера.
— Боюсь, что теперь уже нельзя будет послать вас встретиться с адмиралом, — заметил он.
Его несколько смущало присутствие помощника, который вошел в кабинет по какому-то пустяковому вопросу и посмотрел на меня очень недружелюбно, Ему как будто не понравилось, что я нахожусь в кабинете его начальника.
Как только за ним закрылась дверь, офицер объяснил мне создавшуюся ситуацию.
— Мы должны быть очень осторожны, чтобы не обидеть русских. У вас много друзей среди людей, занимающих высокие посты. И это сильно усложнит дело, если когда-нибудь станет известно, что вы встречались с адмиралом Канарисом.
«А еще больше это усложнит положение Канариса, — подумал я. — Но почему это должно стать достоянием гласности? Ведь никто теперь не считал, что мы ведем «странную войну». Разве от наших русских друзей в Лондоне нельзя сохранить это в тайне?»
Я не верил тогда и сейчас не верю, что это было именно так. Нет, ответ следовало искать в той высокой политике, которую проводило министерство иностранных дел и которая не обсуждалась в парламенте. Английское правительство, по-видимому, придерживалось политической линии, нашедшей свое отражение пять месяцев спустя в формуле «безоговорочная капитуляция», принятой на конференции в Касабланке.
— Мы постоянно что-то предпринимаем, — продолжал офицер из секретной службы, — но всегда появляется «что-то» другое, вроде этой статьи о Канарисе, и разрушает все созданное с таким трудом.
Я высказал предположение, что статья, опубликованная в американских газетах, не отразится на положении Канариса. Возможно, ее сочтут за одну из враждебных попыток посеять раздор между вермахтом и нацистской партией. И если бы теперь с нападками на начальника абвера выступила и английская печать, то это могло бы принести адмиралу лишь пользу.
— Это я бы сделал сам, — заявил я.
Но в то время автор этих слов находился на службе в корпусе морской пехоты и не имел непосредственного контакта ни с газетами, ни с разведывательной службой.