В Петергофском дворце шел прием. Самый блестящий двор Европы встречал французского президента.
Туалеты дам – сияющий поток драгоценных камней. Черный фрак президента среди мундиров свиты. Министр двора – великолепный старик граф Фредерикс, пленяющий осанкой и благородными чертами лица, обер-гофмаршал двора князь Василий Долгоруков – высокий красавец с манерами старой аристократии, и лощеный гофмаршал граф Бенкендорф – они составляли удивительное трио, заставившее французского президента вспомнить изысканное великолепие двора Людовиков.
Во время этого приема сидевший напротив Аликс французский посол Палеолог с изумлением наблюдал странную картину, которую подробно описал в дневнике: «В течение обеда я наблюдал за Александрой Федоровной… Ее голова, сияющая бриллиантами, ее фигура в декольтированном платье из белой парчи выглядят еще довольно красиво… Она старается завязать разговор с Пуанкаре, который сидит справа от нее, но вскоре ее улыбка становится судорожной, ее щеки покрываются пятнами. Каждую минуту она кусает себе губы, и ее лихорадочное дыхание заставляет переливаться огнями бриллиантовую сетку, покрывающую ее грудь. До конца обеда, который продолжается долго, бедная женщина, видимо, борется с истерическим припадком. Ее черты внезапно разглаживаются, когда император встает, чтобы произнести тост…»Бедная Аликс, она знала: приезд президента означал войну. И это уже знали все. На обеде у великого князя Николая Николаевича его жена, черногорская принцесса, будто в наитии выкрикивала: «Раньше конца месяца у нас будет война… Наши армии соединятся в Берлине… Германия будет уничтожена!» Только взгляд царя прервал ее пророчества.
Война. Для Аликс это была ловушка. Теперь она должна все время ее благословлять, должна все время доказывать свой патриотизм и ненависть к Вильгельму, к Германии. Но там, в Германии, жил ее брат Эрни, который должен будет воевать против ее мужа. Там была ее родина, которая пошлет своих сыновей воевать против ее нового отечества. И конечно же, война даст страшный козырь врагам, ее многочисленным врагам… Она уже слышала за собой шепот: «Немка!»
Единственный человек, которому дано было читать в ее душе, был этот сибирский мужик. Он сразу понял… И стал главным противником войны с Германией. Он все время твердил о возможных несчастиях, рисовал апокалипсические картины, шептал ужасные пророчества.
Еще одна тайна Распутина: он всегда предсказывал то, что хотела услышать она. Даже то, что хранила в душе, не смела высказать себе самой, он понимал и высказывал за нее. И она смогла бы сослаться на него, как на голос Бога и народа. Она смогла бы заклинать Николая прислушаться… Но «Старец» лежал раненый в далеком сибирском селе.
Под жарким грозовым небом 60 тысяч человек устроили военные учения. Вечером был прощальный обед на борту броненосца «Франция», военный оркестр играл марши. С судорожной улыбкой она слушала яростное аллегро. И опять всю картину опишет французский посол: «Со страдающим, каким-то умоляющим лицом она просит: „Не смогли бы Вы…“ И Палеолог догадался – жестом руки он велел оркестру замолчать. Она была на грани истерики. И тогда к ней бросилась Ольга.
«Ольга быстро скользила к своей матери с легкой грацией и что-то тихо-тихо проговорила ей на ухо…»
Финский залив был освещен луной, и тень броненосца лежала на воде.Из дневника Николая:
«19 июля. После завтрака вызвал Николашу и объявил о его назначении Верховным Главнокомандующим впредь до моего приезда в армию… В 6.30 поехал ко Всеночной. По возвращении оттуда узнал, что Германия объявила нам войну.
20 июля. Хороший день, в особенности в смысле подъема духа. В два с половиной отправился на «Александ[рии» в Петроград] и на катере прямо в Зимний. Подписал манифест об объявлении войны. Из Малахитовой прошли выходом в Николаевскую залу, посреди которой был прочитан манифест. Затем отслужили молебен… Вся зала пела «Спаси, Господи» и «Многая лета». Сказал несколько слов. При возвращении дамы бросились целовать руки и немного потрепали Аликс и меня… Затем мы вышли на балкон на Александровскую площадь и кланялись огромной массе народа… Около шести часов вышли на набережную к катеру через большую толпу офицеров и публики. Вернулись в Петергоф в семь с четвертью. Вечер провели спокойно.
23 июля. Утром узнал добрую весть: Англия объявила войну Германии.
24 июля. Австрия наконец объявила нам войну. Теперь положение совершенно определенно».
Так началась война, погубившая империи.31 декабря он оглядывался, как всегда, на прошедший год: «Молились Господу Богу о даровании нам победы в наступающем году. И о тихом, спокойном житье после нее. Благослови и укрепи, Господи, наше несравненное, доблестное и безропотное воинство на дальнейшие подвиги».
А что же Распутин? Поняв, что война уже началась, он быстро переменился. Оправившись от раны, он вскоре вернется в Петербург. А пока шлет телеграммы. Впоследствии будут много писать о некоей таинственной телеграмме, которую тотчас послал Распутин императрице, где он предрек неминуемую гибель в войне.
И сама Аликс в это потом поверила и рассказывала впоследствии в Тобольске об этой таинственной телеграмме. Но я прочел совсем иную телеграмму, посланную Распутиным в эти дни, где Григорий… предсказывает победу:
20 июля 1914 года. «Всяко зло и коварство получат злоумышленники сторицей… Сильна благодать Господня, под ее покровом останемся в величии».
Да, как всегда, он предсказывает то, что хотят сейчас услышать его хозяева.Но, вернувшись в Петербург, почувствовав метания Аликс, Распутин попытался возобновить свои апокалипсические предсказания. И Николай тотчас запретил ему посещать дворец. Как всегда, «Святой черт» переменился. И вот уже он заявляет своим почитательницам: «Я рад этой войне. Она избавит нас от двух больших зол: от пьянства и от немецкой дружбы».
«Прекрасный порыв охватил всю Россию»
Жгут немецкие представительства, Литературно-художественный кружок изгоняет людей с немецкими фамилиями, будущий премьер-министр Штюрмер думает, не поменять ли ему свою немецкую фамилию. Петербург стал называться Петроградом.
Все споры в Думе забыты. Единение, единение! Как и в Думе, забыты все разногласия в большой Романовской Семье. Теперь, в дни народной войны, Николай получил право простить всех. Дядя Павел и брат Миша возвращаются в Россию. Чтобы здесь погибнуть…
Он вспоминает времена прапрадеда: эта война, как война с Наполеоном, Отечественная… Он отправляется в Москву – в древнюю столицу, символ Отечества.
Кремль. В беломраморный Георгиевский зал входят император и Семья. Алексея (он недавно ушиб ногу) несет на руках дядька матрос, рядом с царицей – сестра Элла… Слова императора:
«Прекрасный порыв охватил всю Россию, без различия племен и народностей. Отсюда, из сердца Русской земли, я посылаю моим храбрым воинам горячее приветствие. С нами Бог!»
У Успенского собора, у колокольни Ивана Великого – необозримые толпы. Колокольный звон заглушает восторженные крики толпы. И гофмаршал граф Бенкендорф, глядя на ликующую толпу, говорит победно-насмешливо: «Вот это и есть та самая революция, которую нам обещали в Берлине?»
Да, в Берлине предупреждали: если будет война – она закончится революцией в России. Впрочем, об этом Николая предупредили много раньше – в самом начале царствования.
Но теперь все забыто: звучат ликующие крики – это народ встречает Царскую Семью. На лице Аликс – радость, впервые за много месяцев. Мечта сбылась. Как неожиданно свершилось это долгожданное единение: народ и царь!
В сумраке Успенского собора – придворные певчие в серебряных костюмах славного XVII века – истока Романовской Династии… Звучит Божественная Литургия. Драгоценные камни на облачениях духовенства мерцают в свечах.Всего через три года затерянная в зимней Сибири Семья будет вспоминать об этой ликующей Москве, колокольном звоне, об этом восторге народа при виде своего императора.
«Сведения официальные и частные, доходящие до меня со всей России, одинаковы. Одни и те же народные восклицания, благоговейное усердие, одно и то же объединение вокруг царя… Никакого разногласия. Тяжелые дни 1905 года кажутся навсегда вычеркнутыми из памяти. Собирательная душа Святой Руси с 1812 года не выражалась с такой силой», – записал в своем дневнике французский посол.
С торжествующей ноты начался эпилог царствования.
В 1914 году среди революционеров, высланных в Туруханский край, царило уныние, граничащее с отчаянием.
«Все сомкнулось, все революции спрятались, все думали только о совместном служении Родине. Очень легко дышится в этой чистой атмосфере, ставшей почти неизвестной у нас», – писал думский депутат.
Прелюбопытная компания собралась в тот год в Туруханской ссылке: целые дни проводил на койке, уткнувшись лицом в стену, безвестный грузин. Он перестал следить за собой, перестал даже мыть посуду, и собака облизывала его тарелки.
«Все сомкнулось, все революции спрятались, все думали только о совместном служении Родине. Очень легко дышится в этой чистой атмосфере, ставшей почти неизвестной у нас», – писал думский депутат.
Прелюбопытная компания собралась в тот год в Туруханской ссылке: целые дни проводил на койке, уткнувшись лицом в стену, безвестный грузин. Он перестал следить за собой, перестал даже мыть посуду, и собака облизывала его тарелки.
Всего через четыре года он будет жить за Кремлевской стеной – там, где сейчас царь и его Семья…
А вот другой революционер – он тоже впал тогда в безнадежность и жесточайшую депрессию. В сентябре 1914 года с ним встретился другой туруханский ссыльный большевик, Свердлов. Свердлова связывала с ним не только общность взглядов, но давняя нежная дружба. И с огорчением Свердлов написал жене: «Несколько дней пробыл с Жоржем. С ним дело плохо… Положительно невозможно ему жить долго вдали от кипучей жизни. Нужно найти хотя бы какой-нибудь исход для его энергии».
«Жорж» – одна из партийных кличек Филиппа Голощекина. Так они встретились в Туруханском крае, два старых друга, Голощекин и Свердлов – два будущих организатора расстрела царя и его Семьи.Царь и Семья – в Кремле, окруженные ликующим народом, а будущие их убийцы пока далеко, в Сибири, в безнадежном Туруханском крае.
Великий князь Николай Николаевич становится Верховным Главнокомандующим. Вскоре царь отправляется на фронт к армии, в Ставку.
Царь уезжает на войну, и царица пишет ему письма. Почти каждый день… «Царь уезжал на войну» – так начинаются сказки…
Когда-то, в идиллическом XIX веке, готовясь стать повелителями страны, они писали друг другу бесконечные письма. И вот теперь, накануне прощания с троном, все повторяется! Между этими двумя потоками писем – вся их жизнь. Жизнь, которая не требовала от них обращаться к перу – ибо за 20 лет они так редко расставались… И вот Война.В 1917 году, перед арестом, царица начнет уничтожать свои бумаги. Но письма не тронет, хотя в них были страшные проклятия тогда уже победившей Думе. Рискуя гневом победителей, она сохранит их, ибо в этих письмах была ее вечная неутолимая страсть к «мальчику», к ее «Солнечному Свету».
Как и когда-то, они пишут друг другу по-английски. Прошло два десятилетия с тех пор, как она приехала в Россию. Но по-прежнему она думает на языке бабушки Виктории. 652 письма напишет она ему. Последнее, 653-е будет отправлено ею тайно и не нумеровано. В конце писем она ставит крест: «Спаси и сохрани». Он отвечает ей куда реже, часто телеграммами. Что делать – царь воюет.
Глава 7. «Я перечитываю твои письма и стараюсь представить, что это беседует со мной мой любимый» (Роман в письмах)
Да, там они разговаривают друг с другом… И я выхватываю обрывки их исчезнувшей речи…
Она: «Ц[арское] С[ело], 1914 год, 19 сентября. Мой родной, мой милый, я так счастлива за тебя, что тебе удалось поехать, так как знаю, как глубоко ты страдал все это время – твой беспокойный сон это доказывает… Вместе с тем, что я сейчас переживаю с тобой, с дорогой нашей Родиной и народом, я болею душой и за мою маленькую „старую“ Родину, за ее войска, за Эрни… В силу эгоизма, я уже сейчас страдаю от разлуки. Мы не привыкли разлучаться… И притом, я так бесконечно люблю моего драгоценного мальчика. Вот уже 20 лет, как я – твоя, и каким блаженством были все эти годы…»
20 сентября 1914 года: «Мой возлюбленный! Я отдыхаю в постели перед обедом, девочки ушли в церковь, а Бэби кончает свой обед… О любовь моя, как тяжело было прощаться с тобой и видеть это одинокое бледное лицо с большими грустными глазами в окне вагона, – я восклицала мысленно: „Возьми меня с собой…“ Вернувшись домой, я не выдержала и стала молиться, затем легла и покурила, чтобы оправиться. Когда глаза мои приняли более приличный вид, я поднялась наверх к Алексею и полежала некоторое время на диване около него в темноте… Прощай, мой мальчик, мой Солнечный Свет. Я поцеловала и благословила твою подушку. Ты всегда в моих мыслях и молитвах».
Он: «Ставка 22.09.14. Сердечное спасибо за милое письмо… Я прочел его перед сном. Какой это был ужас – расставаться с тобою, дорогими детьми, хотя и знал, что это ненадолго. Первую ночь я спал плохо, потому что паровозы грубо дергали поезд на каждой станции… Я прибыл сюда в 5.30, шел сильный дождь и было холодно. Николаша встретил меня на станции, по прибытии в Ставку… мне был сделан длинный интересный доклад в их поезде, где, как я и предвидел, жара была страшная… Возлюбленная моя, часто-часто целую тебя… теперь я очень свободен, и есть время подумать о своей женушке и семействе. Странно, но это так».
Она: «24.09.14… Голубчик, я надеюсь, ты лучше спишь теперь, чего не могу сказать о себе. Мозг все время усиленно работает и не хочет отдохнуть. Тысячи мыслей и комбинаций появляются и сбивают с толку… Я перечитываю твои письма и стараюсь представить, что это беседует со мной мой любимый. Как-никак, мы так мало видим друг друга. Ты так занят, а я не люблю допекать тебя расспросами, когда ты приходишь утомленный. Мы никогда не бываем с тобой вдвоем одни…»
«25.09.14 года… С добрым утром, мое сокровище…»
И опять – тайники души: «Эта ужасная война – кончится ли она когда-нибудь? Я уверена, что Вильгельм переживает подчас отчаяние при мысли, что он сам, под влиянием русофобской клики, начал войну и ведет свой народ к гибели. Все эти маленькие государства долгие годы после войны будут нести ее тяжелые последствия. Сердце мое обливается кровью при мысли о том, сколько труда потратили папа и Эрни для того, чтобы наша маленькая родина достигла процветания… Молитвы и беззаветная вера в Божью милость дают человеку силу все переносить…» (Сколько раз она будет произносить эти слова потом – в том, последнем их доме!)
«Наш Друг помогает тебе нести тяжелый крест и великую ответственность, все пойдет хорошо – правда на нашей стороне». («Наш Друг», «Гр.» или «Он» – так она называла в переписке «Святого черта». Этот третий будет постоянно присутствовать в ее письмах. Полтораста раз упомянет она его.)
Николай возвращается в Царское, но вскоре опять «царь уезжает на войну». И как всегда – уже в вагоне он находит ее письмо. Это ее обычай.
Она: «20 октября… Час разлуки вновь приблизился, и сердце сжимается… Но я радуюсь за тебя: ты уедешь, получишь новые впечатления и почувствуешь себя ближе к войскам… Завтра минет 20 лет со дня твоего вступления на престол и моего перехода в православие. Как быстро пролетели эти годы! Как много мы пережили вместе…»
«22.10.14… Какая это низость, что сбросили с аэроплана бомбы над виллой короля Альберта (бельгийского короля. – Э.Р.)… Слава Богу, это не причинило никакого вреда. Но я никогда не слыхала, чтобы кто-нибудь пытался убить государя только потому, что он враг во время войны». (Они все еще жили в XIX веке, и новый век удивлял их.)
«Я поцеловала твою подушку. Мысленно вижу тебя лежащим в твоем купе и мысленно осыпаю поцелуями твое лицо».
«24.10.14… Сегодня было много раненых, один офицер пробыл 4 дня в госпитале у Ольги и говорит, что никогда не видел другой, подобной ей сестры…» (Теперь она работала в госпитале вместе с дочерьми.)
«27.10.14… О, эта ужасная война!… Мысль о чужих страданиях, пролитой крови терзает душу… Весь мир несет потери. Но должно же быть что-то хорошее из всего этого, и не напрасно они все должны проливать свою кровь. Трудно постигнуть смысл жизни. „Так и надо, потерпи“. Вот и все, что можно сказать. Как хотелось бы вернуться вновь к былым спокойным дням. Но нам придется долго ждать…»
Он: «27.10.14. Наконец-то я могу написать несколько строчек. Здесь я застал старого Петюшу (это все тот же принц Петя Ольденбургский, муж его сестры Ольги. – Э.Р.). Три часа провели под огнем тяжелой австрийской артиллерии… Петя держал себя с большим холоднокровием и просит для себя награды. Я дал ему георгиевское оружие, отчего он чуть не помешался… Всю субботу имел удовольствие провести с Мишей, который стал совершенно прежний и опять такой милый».
(Миша вернулся, его жена стала носить титул графини Бра-совой. И вскоре Миша получит Георгиевский крест, командуя конниками «Дикой дивизии». Они были похожи – Ники и Миша, они очень любили друг друга. И своих жен… Графиня Брасова никогда не прощала Семье своего унижения. Перед революцией – на исходе 1916 года «ее салон часто распахивал двери перед левыми депутатами Думы. В придворных кругах ее даже обвиняют в измене царизму. А она рада этим слухам. Они создают ей популярность. Она говорит вещи, за которые другой отведал бы лет двадцать Сибири». Так записал в своем дневнике все тот же Палеолог.
И опять Николай в Царском Селе, чтобы вскоре вновь уехать…
Она: «17.11.14… О, как ужасно одиночество после твоего отъезда! Хотя со мной остались наши дети, но с тобой уходит часть моей жизни – мы с тобой одно… Ты всегда приносишь с собой „обновление“ – как говорит наш Друг… Отрадно знать, что его молитвы следуют за тобой… Это хорошо, что ты сможешь основательно потолковать с Н[иколашей]. Ты сообщишь ему свое мнение о некоторых лицах и подскажешь ему некоторые мысли…» (До «Друга» уже дошли известия, что Верховный Главнокомандующий собирает сведения против него. Он пожаловался «маме» – и вот Аликс уже просит Николая внушить Верховному «некоторые мысли».)