— А тело куда же? — Мне и вправду стало интересно, как теперь Карл сможет выпутаться. Голову-то рубить была его идея, да и туалет тоже его...
— Тело? — Мусор подхватил голову за волосы и запихнул ее в пакет, замотал на узел и засунул в другой, побольше,— С телом, конечно, сложнее. А? Сева? Как думаешь, куда его девать?
— У м-меня жена, М-марья! — выдавил Сева, растирая мокрым рукавом лиловый нос.
— Я думаю, что смогу управиться. Только давайте оттащим его в пристройку, а тут все хорошенько приберем. У меня ведь тоже клиенты есть. Держи.— Он протянул мне пакет.
Я взял (тяжелая все-таки штука — голова) и прошел в комнату-пристройку.
— Пал Палыча тащите сами..
— С Севой тащить, что ли?
— Пускай поработает. Ему полезно. Освежится, может.
Через минуту вслед за кряхтениями, доносившимися оттуда, и возгласами Севы насчет его жены Марьи («Да хоть Марфы Андреевны Суворовой!» — в сердцах хрипел ему в ответ Мусор) оба они появились в комнатке. Каждый держал Пал Палыча за ногу, и, так как силы у них распределялись довольно неравномерно, тело то и дело нелепо выгибалось то в одну, то в другую сторону. Мусорщик с Севой протащили его к столу, затолкав плечи и часть спины под него, а ноги Карл прикрыл какой-то тряпкой. Но они все равно выглядывали. Мусор, присев на корточки, стал затыкать рваную дыру в спине Чуварова туалетной бумагой, валявшейся у него повсюду.
— Вот поганец,— пробормотал он, мотая головой.— Ну, задница! А еще инопланетянин — так себя с честными людьми вести. Взял, падла, и копыта отбросил. Ну не засранец, господа? А?
Я сидел на подоконнике, наблюдая, а потом спросил:
— Слушай, Мусор, а если он, ну, пришелец то есть, был этой... гуманоидной расы? Человекообразный, в общем.
— В любом случае он уже труп и ничего больше,— ответил Карл,— этим все сказано.— Окровавленные руки он согнул в локтях, от чего стал похож на хирурга после операции или на какого-нибудь маньяка из фильмов ужасов.— Надо бы руки вымыть, как считаешь?
— С телом-то что будем делать? — уныло спросил я.
Мусор молча ушел в комнату с унитазами. Раздался звук льющейся воды, и только потом раздался его голос:
— Делов здесь на час максимум. Вечерком, как стемнеет, заверну его в клеенку да оттащу на кладбище. Голову кину тоже где-нибудь рядом. Чтобы не искали потом. Главное — здесь убрать, кровь и все такое...
— Лучше на мусорку. Ближе.
— Можно и на мусорку.— Мусор вошел, вытирая руки полотенцем.— Но там бомжей много. Давай-ка его к Севе отнесем. А что, хорошая идея. Квартира большая, гостей заходит мало. Засунем куда-нибудь под кровать, и дело с концом.
— У м-меня жена...— выдавил Сева, распространяя вокруг запах лука. Значит, начал трезветь. Лицо его по-прежнему оставалось белым. Острый нос, наоборот, светился лиловым.
— Знаем, знаем, Марфа твоя! — Мусор перешел на процедуру вытирания тем же полотенцем мокрой своей головы.— Вот ведь гад! Не вылезает! У тебя там в пакете ничего не шевелится?
Я ответил, что ничего. Нагнувшись над телом, Мусор стал затыкать полотенце в окровавленные клочки бумаги. Кровь из раны уже не шла, но все равно по полу расплылась небольшая лужица. Мне она напоминала томатный сок, и тут же пришла еще одна мыслишка — пора бы опохмелиться. Жалко только, что нечем. Плюс еще, бросив взгляд на Севино бледное лицо, цветом и видом напоминавшее испачканную простыню — эффект лилового носа,— я понял, что сейчас никакая жидкость ко мне в рот не полезет.
Мусор снова выпрямился во весь свой сто- пятидесятидевятисантиметровый рост и радостно сообщил:
— Смотри, как ловко заткнул! Почему это я на врача не пошел учиться? Глупый был, наверное, в молодости.
— Ага, фантастикой увлекался. Сигареты нет?
Мусор бодро замотал головой. Похоже, несмотря на то что под его ногами лежал обезглавленный труп с дыркой в спине, к Мусору вновь вернулось его обычное приподнято-без- мятежное настроение. Я уверен, что, наступи сейчас конец света, Мусор спокойненько уселся бы в какой-нибудь кипящий котел и начал бы рассказывать кучке рогатых чертей с трезубцами свежие и ужасно пошлые анекдоты.
— Кстати, господа! У меня к вам есть еще одно деловое предложение. На этот раз по поводу... кто не закрыл входную дверь? — Внезапно голос его сорвался до шепота. Пухлая физиономия побелела еще больше, чем Севина. И точно — я услышал, как входная дверь со скрипом отворяется.
— У т-тебя же там к-кровь на полу! — с трудом выдавил Сева и так побелел, что оставалось удивляться, как он не стал прозрачным или не растворился в воздухе совсем.
Я ничего говорить не стал. Просто развернулся и пакетом, в котором лежала голова Пал Палыча, высадил стекло. Встав на подоконник, спрыгнул в мокрый снег и побежал через дорогу, наперерез машинам, сквозь сугробы, к парку. А затем дальше — домой!!
Паника — вредная штука, но что поделать, когда в руке отрубленная голова, а на топоре могут быть отпечатки твоих рук?!
Поскальзываясь и чувствуя, что носки вновь становятся мокрыми и липкими, я заметил, что сзади меня семенит Сева. Вскоре он догнал меня, и мы перешли на шаг.
Парк кончился, а за ним последовала улица имени Максима Горького.
Некоторое время шли молча. Затем я спросил:
— А Мусор где?
— Мусор тоже смылся. Только, наверное, к себе домой,— хриплым от отдышки голосом ответил Сева.
— А ты почему не к себе?
— Не сообразил.— Сева виновато улыбнулся и снова дыхнул луком,— Знаешь, я пока к тебе заскочу. На минутку. А затем домой. У м-меня ведь жена...
Я примирительно поднял руки:
— Не надо больше о своей Марфе. Пошли.
— Марье...— щепетильно поправил Сева.
— Марфе! Как хочу, так и называю. Я ей не муж, и это моя личная свобода слова! — Пакет с головой несильно стукнулся о колено, но я не обратил на это внимания.
Мерзли ноги.
3
В квартире моей еще с доисторических времен мебели немного — диван, кровать, шкаф, несколько стульев и тумбочек, телевизор и две полки с книгами (последние две вещи не относились к предмету мебели, но я считал их именно таковыми). Еще на стене висел красивый ковер, доставшийся мне от бабушки. На кухне, помимо стола, холодильника и законных плиты с умывальником, стояли четыре табуретки. Вот, собственно, и все мое богатство. Сами понимаете, приличному вору позариться в моей квартире особо не на что.
На кухню-то мы с Севой и прошли. Сева тотчас включил в кране горячую воду, отрегулировал и засунул свою лохматую голову под кран. Тут же начал противно фыркать, как морж.
Я тем временем поставил на огонь чайник и сковородку, дабы Поджарить яичницу. В холодильнике обнаружилась кастрюлька с супом, но мне не хотелось показывать ее Севе, зная его вечно голодную натуру.
Однажды мы ходили на свадьбу к одному нашему общему знакомому (то ли к Савве Ивановичу Крахоборову, то ли к Папаниколаю Аркадию Тысуповичу), и там было на редкость много разнообразной пищи. От хлеба с черной и красной икрой до торта с кремовыми розочками. И Сева на том празднике сделался страшным. После трех выпитых «з-за здровье» рюмочек крепчайшего коньяка он налетел на стол, едва не забравшись на него с ногами, и стал с ужасающей скоростью поедать все, до чего могли дотянуться его тощие руки. Дотягивались они до многого, и со стола в Севин желудок вскоре в определенном порядке перекочевали:
— шесть бутербродов с маслом и черной икрой (красную Сева не уважал и презирал);
— несметное количество пирожных всевозможных видов и размеров;
— тарелка холодца, затем половина еще одной. Вторую половину в неравном бою у Севы отобрали здоровяк Капица и сам виновник торжества, то есть жених;
— тарелка жареной картошки;
— тарелка салата «оливье», пошедшая в Се- вин желудок как гарнир к вышеупомянутой картошке;
— три соленых огурца.
На четвертом Сева заснул, а так бы мог приключиться еще один рекорд Гиннесса...
Сева вылез из-под крана раскрасневшийся, с блеском вернувшейся трезвости в глазах. Нос его поблек, вместо лилового став неопределенно-фиолетовым.
— Голова трещит,— пожаловался он, почесывая макушку,— чего-нибудь выпить есть?
— Компот,— ответил я, роясь в холодильнике. Вернее, делая вид, что роюсь. Рыться было особенно не в чем, потому что помимо кастрюльки и бутылки с компотом внутри железного морозильника, носящего грозное прозвище «Титан-375», была только тарелка с засохшим жиром и кожицей от давно поглощенного мною помидора.
— С яблоками? — оживился Сева, заглядывая в недра «Титана» через мое плечо.— А в к-кастрюле что?
— С грушами,— отрезал я, захлопывая дверцу. Потом снова открыл и вынул четыре последних яйца, прикидывая в уме, сколько придется выудить из домашнего бюджета завтра утром, чтобы основательно затариться едой хотя бы недели на две.
Погруженный в эти размышления, я стал готовить яичницу. Сева сел на табуретку, положив костлявые локти на стол, и, в помощь мне, принялся усердно шмыгать носом.
По мере того как яичница успешно поджаривалась, ноги мои, одетые в шерстяные носки, согревались, а с Севиного лица сошла-таки краснота. Еще немного пошмыгав носом, он полез за тарелками, на правах лучшего друга порылся в столе, разыскивая вилки, и мы уселись поглощать обжигающую рот яичницу вкупе с кетчупом, горчицей, перцем и кусочками черного хлеба. Вдобавок Сева безо всякого предупреждения прорвался к холодильнику и выудил бутылку с компотом. Ее тоже распили на двоих.
Ели молча, разглядывая друг друга, и, только после того как я убрал посуду в раковину, Сева осторожно спросил:
— С головой-то чт-то собираешься делать?
— Я уже подумал,— ответил я, поднимая пакет, заботливо прислоненный к батарее.— Положу ее пока в ванну, а там выкину, наверное, на свалку.
— А бомжи?
— В пакете и выкину, как будто мусор.— После чего я пошел в ванную.
Вынимать голову из пакета как-то не очень хотелось, но, наверное, все же надо было. Почему-то мне казалось, что в пакете она через пару часов начнет вонять. Оторвать ее от целлофана оказалось не так-то просто, а когда я все же вынул голову за волосы на свет, оказалось, что в пакете остались какие-то обрывки, прилипшие к краям волосы и немного крови. Подумав, я вылил кровь в ванну, а остальное свернул в пакет и бросил в мусорное ведро. Потом отправлю на свалку с головой заодно, чтоб не оставлять следов. Представляете, господа присяжные заседатели, да я сейчас занимаюсь не чем иным, как заметаю следы преступления! Я представил, как меня будут показывать в «Дежурных новостях» с распухшим лицом и заплаканными глазами, и мне стало немного плохо. Даже вид зажатой в руке головы не вызвал у меня отвращения. Я долго думал о том, что будет, если нас поймают.
А голова Пал Палыча выглядела мертвой на все сто. Щеки обвисли, нижняя губа оттопырилась, обнажив зубы, глаза мертвым взглядом смотрели куда-то за мое плечо, и выражения у них не было совсем. Мертвое выражение невидящих глаз, да и только.
— Ок-казывается, Чуваров не в обмороке был, когда Мусор его...— прошептал Сева из-за моего плеча. Я вздрогнул. Что за дурная привычка — подкрадываться сзади и неожиданно начинать разговор! — Если бы он был в об-бмо- роке, у него глаза бы были закрыты, верно?
— Конечно. Включи холодную воду.— Я держал голову на вытянутой руке. Не такая уж и тяжелая, но мне казалось, что если ее долго держать за волосы, то они не выдержат и порвутся. Пальцем я закрыл Пал Палычу веки и положил голову на дно ванны. Лицом вниз. Сильный напор холодной воды тотчас сбил ее и перевернул на бок.
— А вода зачем? — поинтересовался Сева, когда мы вновь вернулись на кухню.
— Чтобы голова не... мм... не протухла. Знаешь, когда холодильник размораживают...
— П-понятно,— кивнул Сева, присаживаясь за стол и разливая по стаканам остатки компота.— Тогда надо вып-пить за здравие... в-вернее, за упокой усопшего.
Компот пошел хорошо, но огорчало отсутствие в нем самих груш. Я-то надеялся, что они окажутся на самом дне, совершенно забыв о том, что сам же их вчера и съел, валяясь на кровати и читая какую-то книжку. Ведь всем давно известно, что именно за чтением поглощается наибольшее количество еды в сутки.
Сева после выпитого компота ожил совсем и даже попытался завести разговор на тему приготовления киселя без крахмала, но ближе к середине не очень увлекательного, с моей точки зрения, рассказа запутался, не смог объяснить смысл слова «гипертрофированный», увял и молча дожевал остатки хлеба.
— А что же, интересно, будет делать Мусор?— спросил он, в задумчивости почесывая нос.
— Это его проблемы. Главное что? Главное, чтобы нас никто не заметил, когда мы убегали!
— К-как же нас могли не заметить? Там народу кругом было жуть сколько. Обед же!
— Обед — это хорошо. Но я имел в виду того, кто вошел в туалет. Может, там была какая-ни- будь глухая старушенция?
— И слепая, будем надеяться... И что она, интересно, делала бы в мужском туалете? — хохотнул Сева и мгновенно подавился хлебом. В порыве неудержимого кашля он вскочил, опрокинув ни в чем не виноватую табуретку, и не замедлил зацепить своими костяшками кружку и бутылку. Все это с грохотом покатилось по столу, выливая последние капли компота на скатерть, а бутылка вдобавок свалилась на пол, обрызгав мои штаны. Кашляющий Сева, пытаясь сгладить свою вину, склонился над столом, запнулся за табуретку и растянулся на полу, стащив следом скатерть вместе со сковородкой и блюдцами...
В общем, закончилось все тем, что Сева, откашлявшись и вновь умывшись над раковиной, неожиданно быстро засобирался домой.
— Пошли со мной? — безо всякой надежды спросил он уже в коридоре, с кряхтением напяливая резиновые свои сапоги,— Ну... почитать чего-нибудь возьмешь.
Я подумал и решил, что все-таки Сева прав. Чтобы немного освободиться от сковавшего меня напряжения, нужно было именно прогуляться на свежем воздухе. И не сидеть же, в конце концов, один на один с отрубленной головой Пал Палыча Чуварова!!
4
Мы вышли на улицу и, ловко и не очень огибая лужи, направились прямиком к трамвайной остановке. На этот раз я надел шерстяные носки из собачьей шерсти (слышал, они здорово помогают при болезни костей) и сапоги, а посему откровенно наслаждался прогулкой.
— Надо будет Мусору позвонить,— буркнул Сева, снова натянувший шапочку на самый нос. Уши свои он не прикрыл, и они весело торчали, ярко контрастируя своей младенческой розова- тостью с трехцветной шапкой.— 3-знаю я его. Ему не позвонить, сам ни за что не откликнется!
— И про голову спросить надо,— напомнил я,— может, она ему еще понадобится.
— Зачем? — Мы вошли в полупустой трамвай и сели на задние сиденья. Моя задница тут же запротестовала против такого холода, но я не обратил на ее протесты абсолютно никакого внимания, а стал объяснять:
— Вот, к примеру, есть такой праздник Хэл- лоуин. У них там в Америке принято на Хэл- лоуин вырезать голову, ставить внутрь свечку и...
— Стоп, стоп! Из чего вырезать? Как? — Сева заинтересованно посмотрел мне в глаза. После короткого описания непростой процедуры я продолжил:
— Ставишь, значит, внутрь свечку, зажигаешь и голову тыквенную выставляешь на улицу. Желательно ночью. И все, кто проходит мимо, жутко пугаются!
— И в чем смысл? — Для чересчур маленькой Севиной головы было очень сложно сообразить сразу. Пришлось популярно объяснять вновь.
— А еще вот какая штука на Западе есть,— встрял сидевший сбоку сухонькой старичок без бороды.— Конгресс называется! Это такой парламент, а сидят в нем конгрессмены!
— Засунь себе своих конгрессменов...— подключилась к разговору бабуля, сидевшая неподалеку,— фашист недобитый! Тут самим есть нечего, а он все про Запад!
— Сама коммунистка! — буркнул старичок, обращая к старушке пламенный патриотический взор.— Запоганила Россию своими семечками, а еще бесплатно, наверное, в государственном трамвае ездит!
— Ну, во-первых, это коммерческий трамвай,— вставил молодой контролер,— здесь платят все!
— Граждане! — воскликнула бабуля, ногой засовывая корзину с семечками под сиденье.— Посмотрите на эту толстую морду! Ишь как отъел, на коммерческих-то трамваях разъезжать!
Ни у кого из присутствующих (даже, как это ни странно, у контролера) морда толстой не была, и я отнес эти слова на счет плотненького мужичка, стоявшего на ступеньках около дверей. Старичок же, видимо, решил, что оскорбляют именно его, привстал на цыпочки и попытался тюкнуть бабусю костылем, но, к сожалению, не дотянулся. Тут еще трамвай вдруг резко затормозил, и костыль, описав в воздухе широкую дугу, вонзился в живот молодому контролеру. Тот выругался, ничуть не смущаясь тем, что вокруг могут находиться дети, и, пошатываясь, на полусогнутых ногах поспешил удалиться в другой конец трамвая.
Тут и бабуська, обозвав дедушку обидным «кабыздох», выскочила на остановке и, тараня граждан необъятным торсом и корзиной с семечками, скрылась в неизвестном направлении. Трамвай набился до отказа, потому что остановкой был вещевой рынок.
Меня вплотную прижало к старичку, а Сева не менее плотно прижался ко мне и часто задышал в затылок.
— Вот так мы и живем! — выглядывая отку- да-то из-за моего плеча, проскрипел старичок.— Меня вчера вот так же жена обругала. Она у меня за Выбримордина, а я нет. Я за этого... мм... Владиленович который.
— А мы сегодня хорошему человеку голову отрубили,— ни с того ни с сего сказал Сева. Я вздрогнул. Старичок улыбнулся:
— Да ну? Правда хорошему?
— Сволочью был, если отрубили,— многозначительно произнес мужчина, стоявший чуть позади старичка. На лице его, в морщинах и мутном взоре читалась многодневная и беспробудная пьянка.
— Нет, хороший он был. Я з-знаю! — ответил Сева, которого, видимо, кто-то розовый с рогами и хвостом тянул сейчас за язык. И усердно так тянул! — Он инопланетянином был.
— Все инопланетяне сволочи! Ни разу не встречал порядочного пришельца! — Мужчина вновь очень многозначительно икнул. Похоже, сейчас он пребывал в том самом состоянии алкогольного опьянения, при котором хоть и соображается, но с очень большим трудом.