— Старый знакомый? — сказал Бухов.
Алешкин шагнул вперед. Он постеснялся Бухова, а ему захотелось даже обнять ТУБа, хотя это была всего-навсего машина, полмиллиарда микротранзисторов и две сотни моторов и рычагов.
— Здравствуй, ТУБ!
Он протянул руку, и ТУБ ответно поднял свою ручищу. Алешкин ощутил на пальцах тихое пожатие.
Но сказать в ответ ТУБ ничего не мог, только хрипнул и замолчал.
— Бедняга. Совсем голос потерял. Досталось ему там, за эти годы.
— Досталось, — согласился Бухов. — Поработала машинка. Даже с Луны списали по негодности. Вон акт лежит. Пижоны, я смотрю, там, на «Луне-50», возиться с ним не хотят. Подай им новенькое. А ему присмотр нужен.
— Он ему еще и в мое время нужен был.
— Вот я и говорю. Теперь ему куда, только на разборку. А с присмотром еще работал бы да работал.
Вот тут Алешкин, наконец, понял Бухова.
— Вот ты о чем… — протянул он. — А постановление?
— А чего — постановление? Оно про исправные машины написано. А этот списанный. Можно считать, что его нет. А потом, ты мне скажи, будут у нас когда-нибудь на Земле роботы работать?
— Будут, конечно.
— Вот и считай, что мы начали первыми этот эксперимент. А акт я вот сюда положу, тут у меня ящик длинный. Давай забирай свою уборщицу, а то у меня вон с Марса грузовик на подходе.
— Как его у меня еще Евгения Всеволодовна примет. Ты знаешь, какая она.
— Ну, уж это твоя забота.
— Мне бы инструмент кое-какой, проверить его. Тестеры там, микрощупы.
— А я уж распорядился, мои мальчишки все это в твой тарантас положили.
ТУБ с трудом забрался на заднее сиденье «Кентавра». Двери явно не были рассчитаны на его массивную фигуру и правая нога никак не перелезала через порог.
Алешкин только вздохнул сочувственно и помог просунуть в машину поврежденную ногу.
5
С линией звука пришлось повозиться, но на второй день ТУБ уже смог вполне внятно отвечать на вопросы.
— Хрипеть ты, конечно, будешь, — сказал ему Алешкин. — Подожди, не шевелись, я еще последний шуруп заверну… Тебе, если по-настоящему, говорители нужно новые, а у меня их нет. И нигде их нет. Только на заводе.
А на завод нам с тобой показываться нельзя. Ну ничего, тебе не петь. И хромать будешь, тут тоже я ничего сделать не смогу. Но на ногах ты держишься неплохо. Да и биоблокировка у тебя работает, а это главное.
Хотя, самое главное у тебя еще впереди… Дай-ка я еще стопор на колене подверну… вот так… А главное для тебя — это Евгения Всеволодовна, и она технику не любит. Женщина она, понял?..
— …понял… женщина… — неожиданно ответил ТУБ.
— Вот как? — усомнился Алешкин. — Понял, что такое женщина. А что ты понял?
По паузе он догадался, что ТУБ включил блок условных понятий.
— Ну, ну, — подбодрил его Алешкин.
— …о женщины… ничтожество вам имя…
— Вот это да, — опешил Алешкин. — Ай-да программисты! Слушай ты, этого Евгении Всеволодовне не скажи. Она хотя Шекспира, как я знаю, любит, но с такой цитатой ты вряд ли ей больше понравишься. Ох, боюсь я за тебя, ТУБ. Трудно тебе там будет. А мне все же хочется, чтобы ты ей понравился.
— …понял… нужно понравиться… — хрипнул ТУБ.
— Вот именно. Тогда все будет хорошо. Давай-ка я тебя от копоти очищу.
Пока Алешкин чистил и мыл ТУБа, наступил вечер. Но откладывать знакомство с Евгенией Всеволодовной у Алешкина уже не хватило терпения…
— Садись в машину, — сказал он ТУБу.
Космика собиралась ложиться спать. Она уже разделась и сидела на стуле, болтая ножками, дожидаясь, когда Евгения Всеволодовна приготовит ей постель.
— Б'уш, — (так Космика сокращенно называла бабушку), — а у меня всегда такое брюхо будет?
И Космика похлопала ладошками по голому животику.
— Какое брюхо?
— Ну живот, видишь, какой толстый. Никакой фигуры нет.
— Какую еще тебе нужно фигуру?
— Вот такую… — Космика показала в воздухе руками. — Как у нашей хореографички. Чтобы — красивая. Я хочу нравиться.
— Ты мне и такая нравишься.
— Ты — это не считается. Я хочу всем нравиться. Чтобы за мной ухаживали.
Евгения Всеволодовна искоса взглянула на Космику.
— Знаешь, посмотри-ка там, который час.
Космика слезла со стула.
— И смотреть нечего, — сказала она. — Сейчас ложусь.
Она забралась под одеяло и закинула руки за голову. Некоторое время разглядывала потолок, потом зевнула.
— Б'уш, ты мне опять гипнопедию на ночь включишь?
— А что?
— А не хочется. Надоела мне твоя гипнопедия.
— Должна же ты знать иностранные языки. Французский ты выучила.
Теперь нужно учить английский.
— Не интересно во сне учить. Вот ложусь спать и не знаю, как по-английски стол или дверь. А утром просыпаюсь и уже знаю: «тейбл» или там «доо». Скучно.
Она повернулась на бок и положила под щеку ладошку.
— Ладно уж, я сейчас засну, только ты сразу не включай. Может быть, я сон какой-нибудь интересный успею посмотреть.
В оранжерее горел свет. Алешкин оставил ТУБа возле двери, а сам спустился вниз. На него пахнуло влажным теплым воздухом. Автощетки высунулись из-под ступенек и быстро обмели ему ботинки — Евгения Всеволодовна боялась не пыли, а посторонней цветочной пыльцы, которую случайно могут занести в теплицу на ногах.
— Смотрите, какая прелесть! — сказала она.
На невысокой подставке стоял большой цветочный горшок, из которого торчал зеленый шар, усыпанный длинными рубиновыми колючками.
— Красавец, не правда ли?
Алешкину пришлось согласиться.
— Из Англии получила. Из ботанического сада. Гибридный кактус, не буду называть его по-латыни: и длинно, и все равно не поймете. Редкость в нашем мире. Скоро зацветет, видите. А цветет раз в пять лет… Но вы ко мне не затем, чтобы смотреть на кактус, конечно.
— Да. И я не один.
Евгения Всеволодовна повернулась к дверям, вздрогнула и даже отступила на шаг.
— Мой бог! — сказала она.
Конечно, это был тот же старый Шекспир… однако такое начало совсем не понравилось Алешкину.
— Не пугайтесь, что вы, — сказал он. — Это же обыкновенный ТУБ.
Широкоплечая прямоугольная фигура закрывала весь просвет дверей.
Евгения Всеволодовна встречалась с ТУБами только по телевидению и никогда не относилась к ним серьезно, считая их чем-то вроде заводных кукол, почти игрушек для космонавтов. Она всегда была невнимательной к технике.
— Я не боюсь, — сказала она. — Просто эта подделка под человека вызывает у меня неприятное впечатление.
— Жаль. А мне так хотелось, чтобы эта, как вы назвали, подделка вам хоть чуточку понравилась.
— Зачем, Алешкин?
— Так, — уклонился Алешкин. — Нужно же вам привыкать когда-нибудь.
Ведь это наши будущие помощники.
— Я думаю, это произойдет не скоро.
— Кто знает. Можно, я приглашу его сюда?
— Он ничего не раздавит?
— Нет. Он аккуратнее, чем я. ТУБ!
— …я слушаю… — хрипнул ТУБ.
Евгения Всеволодовна чуть вздрогнула.
— Подойди! — сказал Алешкин.
ТУБ переступил порог, он прихрамывал и волочил правую ногу, но спустился неторопливо и аккуратно.
— Познакомься, ТУБ, это — Евгения Всеволодовна.
— …здравствуйте… — сказал ТУБ.
Он сделал еще шаг вперед и протянул руку. Алешкин смутился — ТУБ никогда не протягивал руку первым. И потом только разглядел в пальцах ТУБа цветок.
— Что это, Алешкин?
Пожалуй, Алешкин удивился цветку больше, чем Евгения Всеволодовна. А он-то считал, что знает пределы сообразительности ТУБа. Ай да программисты!
— Он дарит вам цветок… и знаете, Евгения Всеволодовна, хотя, может быть, стыдно в этом признаться, но я здесь ни при чем. Это не инсценировка, поверьте. Я только сказал ему, что мне хотелось, чтобы он понравился одной женщине. Кто-то когда-то научил его этому, ну… что женщинам дарят цветы. И он сорвал этот цветок, очевидно, еще у меня дома.
Клянусь Ганимедом, что это так.
Евгения Всеволодовна взяла цветок. Она прикоснулась к пальцам ТУБа и удивилась — пальцы были теплые.
— Спасибо! — сказала она. — Спасибо, ТУБ. Да, это цветок из вашего садика. Я сама давала семена Мей. Лилия, лилиум кандидум.
И Алешкин с изумлением уставился на ТУБа. Ну и ну! Надо же…
Решив, что ТУБ успел расположить к себе Евгению Всеволодовну, Алешкин подумывал, что пора начинать главный разговор…
Она сама пошла ему навстречу.
— А все же зачем вы его ко мне привели?
— Вы не догадываетесь?
Тогда она догадалась. Она только не могла в это поверить.
— Вы сошли с ума, Алешкин. Вы забыли, что у нас дети.
— Вот о них я только и думал все эти дни. Если бы не наши детки, я бы за него и не беспокоился. Да, да, я беспокоился только за него. Сам ТУБ безопасен, он никому не причинит вреда, он так сконструирован. У него две ступени биозащиты. Он никого не толкнет, не наступит на ногу и никого не обидит…
— Вот как. Вы боитесь, что его могут обидеть дети. Неужели его можно обидеть?
— Ну, в переносном смысле, конечно. Он предельно правдив и предельно доверчив — если можно применить эти слова к машине, которая сама не понимает их смысла. Эту доверчивость легко использовать ему во вред. Вот этого я и боюсь. Но, говоря от его имени, у него больше нет выбора. Он списанный.
— Как списанный?
— Очень просто, как негодный для дальнейшей эксплуатации. Это же не живое существо, а техническая поделка, и на него распространяются строгие технические законы. По этим законам он подлежит разборке и уничтожению, как некачественный механизм. Только мы и сможем… фу, чуть не сказал: спасти ему жизнь.
Алешкин нашел верный ход. Евгения Всеволодовна задумчиво повертела в руках цветок, осыпавший ее пальцы желтой пыльцой.
— Вам не следовало так говорить, Алешкин, — сказала она. — Это нечестный прием.
— Что вы…
— Хорошо, мы попробуем, — перебила она. — Я мало знаю… вернее, я совсем ничего не знаю о ТУБах, но на самом деле, — и она улыбнулась задумчиво, — нельзя же отправлять в разборку машину, которая умеет делать то, что забывают делать живые люди — дарить женщинам цветы… Ладно, ладно, не благодарите меня за вашего протеже. Лучше помогите унести вот этот кактус ко мне домой.
— Возьми это, осторожно.
— …понял… осторожно…
ТУБ поднял цветочный горшок своими ручищами и двинулся следом за Евгенией Всеволодовной, плавно перекатывая свои громадные губчатые подошвы. Она отворила ему дверь.
— Сюда поставьте, пожалуйста, — попросила она.
6
Утром Евгению Всеволодовну разбудил дождь.
Пришлось встать, закрыть распахнутые настежь окна. Дождь тут же прошел, но ложиться обратно в постель уже не было смысла.
ТУБ стоял неподвижный у крыльца коттеджа, под навесом входных дверей, там, куда его вчера вечером поставил Алешкин. Евгения Всеволодовна выглянула в окно, она хотела сказать «Доброе утро!», но потом решила, что это будет смешно, и пошла в ванную.
Энергично растираясь после холодного душа массажным полотенцем, она вышла в комнату… и оторопело попятилась.
В комнате, у порога стоял ТУБ.
Синие огоньки его видеоэкранов были направлены на нее. ТУБ смотрел на нее!.. Фу, какие глупости. Чего она испугалась? Ведь это же все равно, что стесняться автомата-пылесоса или стиральной машины.
Рассуждения были верны, но все же она накинула купальный халат.
ТУБ продолжал стоять у дверей.
Почему он вошел в комнату? Без приглашения. Или испугался дождя?
— Что тебе нужно? — спросила она сурово.
ТУБ не ответил, и это ей совсем не понравилось.
— Иди на свое место! — сказала она.
ТУБ послушно шагнул к порогу, но опять остановился и, повернувшись, протянул руку.
— …живой… — хрипнул он.
На громадной руке лежал мокрый комочек, покрытый слипшимися перышками. Это был птенец ласточки. Очевидно, ветром его выбросило из гнезда, и ТУБ нашел его на земле.
Поначалу Евгения Всеволодовна не обнаружила у птенца признаков жизни, он был мокрый и застывший, но ТУБ оказался прав. Когда птенца высушили и согрели феном, он зашевелился и запикал. Родители тут же появились за окном. Евгения Всеволодовна, конечно, знала, где находится их гнездо, — под навесом крыши, над директорским кабинетом. Но она не могла дотянуться до гнезда. Пришлось поручить это ТУБу. Он забрался на подоконник, и Евгения Всеволодовна, тревожась, как бы он не вывалился в ограду, придерживала его за ногу, хотя, вероятно, могла бы и не держать. ТУБ справился отлично и сам.
Евгения Всеволодовна не могла не отметить, что ласточки почему-то этой коричневой громадины боялись значительно меньше, чем ее.
Когда они вдвоем вернулись в коттедж, их встретила Космика.
Она только что поднялась с постели и, стоя на крыльце, сонно щурилась на солнце.
— Мой бог! — сказала она. — Это кто такой?
— …доброе утро… — прохрипел ТУБ.
Евгения Всеволодовна невольно улыбнулась про себя — ТУБ преподал еще один урок вежливости. Она редко видела свою внучку растерянной — нынешние дети такие самоуверенные, право! — но тут Космика явно растерялась и только таращила на ТУБа широко открытые глаза.
— С тобой здороваются, Космика.
— Ух ты… — наконец вымолвила Космика. — Это же ТУБ! А я сразу и не узнала. По телевидению он казался мне маленьким. Доброе утро, ТУБ!
Она храбро протянула вверх маленькую ручонку, ТУБ наклонился над ней, громадный, как гранитная глыба. Он подал в двигатели пальцев усилие в одну десятую килограмма и пожал тоненькие пальчики Космики.
Пока Евгения Всеволодовна готовила завтрак, на крыльце продолжался разговор. Понятно, больше говорила Космика.
— Ух, ты и хрипишь! Просто ужасно. Ты что, простудился? Да? Пойдем погреем горло инфраружем, и все пройдет. А ночью ты кашляешь?
— Космика, — сказала из комнаты Евгения Всеволодовна, — ты задаешь ему глупые вопросы. А еще занимаешься в секции космотехники. Разве робот может простудиться? Он железный…
— Он метапластиковый, — назидательно поправила Космика.
— Все равно. Простуда — это воспаление органической ткани, а у него ее нет.
— А может, он усовершенствованный, — не сдавалась Космика.
Евгения Всеволодовна не решилась оспаривать такое предположение. ТУБ воспользовался паузой.
— Хрипит… звукодатчик… поврежден пьезокристалл.
— Вот оно что, — сказала Космика. — Мы тебе поставим новый динамик туда… ну, где у тебя они находятся. Мы тебя отремонтируем. А что ты будешь у нас делать? Работать преподавателем? Будешь читать нам робототехнику. Вот здорово! Будешь говорить и на себе показывать.
— …работать… уборщиком… — хрипнул ТУБ.
— Ах, ты вместо Виктории Олеговны. Тогда пойдем, я тебе школу покажу.
— Сначала завтракать, — сказала Евгения Всеволодовна.
— Ну да, конечно, завтракать… Пойдем ТУБ, заправимся.
— Космика, как ты говоришь?
— Так это же я ему говорю, он же машина. А машина — заправляется.
— Но не за столом.
— А может, его уже на биопищу перевели. ТУБ, ты ничего не кушаешь, нет? Ты, значит, аккумуляторный. Хорошо тебе, поставил аккумулятор, и все.
А мне вот кушать приходится…
Когда Алешкин подошел к школе, он услыхал звонкий голосок Космики и остановился в вестибюле.
— Вот здесь лаборатория. Опыты делаем, понимаешь? Реакции всякие.
Восстановление, окисление… химия всякая. Иногда интересно, иногда нет.
Видишь, сколько баночек, здесь нужно осторожно-осторожно, а то все падает… Там спортзал. А вот здесь — умывальник. Ты моешь руки или тебя чистят бензоридином? Ну-ка, покажи ладошки. Ничего, чистые… Ух, какие у тебя пальцы большие… Осторожнее, тут на ступеньках не запнись, у тебя же нога больная… А вот автощетки из-под ступенек выскакивают, это они пыль собирают… вот здесь у нас… ну, здесь девочки, а вон там мальчики. Тебе к мальчикам придется ходить. Да… хотя, может быть, тебе там делать нечего. А может, у тебя бывает это… Ну, отработанное масло…
Космика целое утро не расставалась с ТУБом. И Алешкин, занимаясь в кабинете, видел в окно, как они бродили по двору школы. Космика держала ТУБа за палец, они шли рядом, и когда ТУБ делал один шаг, она делала три…
7
Днем ТУБ помогал поливать цветы в оранжерее. Космика выполняла домашнее задание — читала французскую детскую классику. К ней пришел Квазик. Он хотел позвать ее к себе домой и показать свою автощетку в действии.
Но Космика отказалась.
— Подумаешь, автощетка у него. А у нас есть ТУБ.
— Какой ТУБ? — слегка опешил Квазик. — Настоящий?
— Самый правдишный. ТУБ!.. Подойди сюда, пожалуйста. Познакомься. Это — Квазик.
Квазик отступил на шаг и заложил руки в карманы штанов.
— Ты почему не хочешь подать ему руку?
— Еще чего. Разве ты здороваешься с автомойщиком?
— У автомойщика рук нет. А у ТУБа есть. И он умный. Он все понимает, только мало говорит. ТУБ, ты на него не обижайся, он всегда такой грубиян.
Он даже девочкам грубит.
Квазик самолюбиво вспыхнул.
— Чего ты с ним объясняешься. Ничего он у тебя не поймет. Он же машина, самая обыкновенная. Я их у отца столько видел. И не таких хромоногих развалюх.
— …ногу повредил… — хотел объяснить ТУБ, но Квазик перебил его, и он замолчал.
— Что у нас будет делать этот комод?
— А что такое комод? — спросила Космика.
Но Квазик не знал, он слышал это слово от матери. По ее интонациям он догадался, что это что-то презрительное.
— Наверно, что-нибудь плохое, — заключила Космика. — Разве ты хорошее скажешь.
— Что ему у нас нужно? — продолжал Квазик.
— А он будет преподавать космотехнику, — заявила Космика.