Но я думаю, как бы он меня тоже не убил как свидетеля, чтоб больше не давать денег. Но он не знает, где я и кто я. Больше я в тот «Макдоналдс» не хожу. Я уже нашел себе в мусорке около больницы пальто хорошее, все в грязи и в крови, от покойника, санитары побрезговали или не успели. Но я отмыл с мылом все в луже. Пальто широкое, там и автомат можно пронести. Нашел и шапку на нос, ботинки себе подобрал в урне у обувного магазина. Никто меня не знает в лицо, когда я сижу на улице, то заслоняю лицо воротником, а в дежурке вообще в окно не заглянешь. Я все оставил первой жене с детьми, квартиру и дачу, но они были ее, я не стал судиться. Я военный, у меня ничего нет своего. Второй жены тоже была ее квартира, но она меня так любила, что половину мне отписала, потому что я иначе не соглашался с ней жить, она была сама как слониха с хоботом. Такое заболевание. Ее братья меня ненавидели, она же больная, рассчитывали на квартиру, и они ее в конце концов и восстановили против меня. Это я уже рассказал. Это Дима дал мне этот мобильник и сказал, что если я договор нарушу, то он меня пробьет по картотеке ФСБ и найдет по координатам телефона. Даже если я буду ехать, убьют. Дима уже звонил четыре раза. Что не выполняешь работу. Он хочет побыстрее, пока вы не женились на этой из города Бреста девушке. Он хотел узнать дату свадьбы и мне сказать, потому что, если убивать после свадьбы, она унаследует половину четырехкомнатной квартиры! Ну я не знаю, может быть, половину половины, он ведь тоже там совладелец. Короче. Что я предлагаю. Я предлагаю вам убить какого угодно человека из вашего подъезда, все будут в курсе убийства, только надо сделать фальшивый паспорт ваш, и я ему вложу в карман. А выстрелю потом ему в лицо. А вы уезжайте пока что. И дальше – слушайте! Он отдаст мне вторую половину денег, и я при этом его и убью. Но мне очень нужно пятьдесят тысяч долларов. Двадцать пять тысяч сразу и половину потом. Вы мне положите в большом пакете на лавку рядом со мной, пароль «Я вас где-то видел». И я сделаю эту работу. Я вам буду звонить, понятно? Как не туда попал! Александр! Не Александр? А кто? Алло!
Не искушай Пьеса-диалог
ОНА. Какая бедная деревня.
ОН. Здесь много таких.
ОНА. Как они здесь живут? Здесь одни камни.
ОН. Они вырабатывают мрамор. Раньше вырабатывали, теперь, видите, нет.
ОНА. Огни в домах.
ОН. Живут. О, смотрите, деревня целиком из камня.
ОНА. Красиво как. А чем они живут?
ОН. Я не знаю. Говорят, здесь больше коров, чем людей. Я здесь живу десять лет.
ОНА. О да, запах. Запахло деревней.
ОН. Раньше у меня был дом в горах, и иногда я просыпался от запаха навоза.
ОНА. Ну что, у них есть молоко, мясо. Кур, правда, я здесь не видела ни разу. Молоко, мясо. Немного овощей. Знаете, может быть, хорошо так жить. Работать с утра до ночи, спать как убитый.
ОН. Я сегодня почти что не спал.
ОНА. Но вы выглядите прекрасно, я тоже плохо спала. Я вообще страдаю от бессонницы. А этот мотель, там спишь за картонными стенами. Какой-то человек возился с дверью, никак не мог попасть, стучал. А, как я вчера перепутала ключи.
ОН. Ну ничего страшного, я сам много жил в мотелях. Ничего страшного.
ОНА. В конце концов, ничего страшного. Только я в первый раз спала на окраине и совершенно одна в целом доме.
ОН. Я много спал в мотелях, ничего.
ОНА. А я впервые.
ОН. Ну, у нас есть отель, но там сейчас живут музыканты.
ОНА. Тоже ничего хорошего. Я много жила по гостиницам, актеры и музыканты ночами бегают из номера в номер, пьют, выясняют отношения. Спортсмены тоже. Вообще, когда есть коллектив, группа людей, они мало обращают внимания на одиночек, вообще на людей.
ОН. Может быть, я не думал.
ОНА. Чувствуешь, как будто на тебя идет стена.
ОН. Да? Я не знаю.
ОНА. Я очень чувствую в такие моменты свое одиночество.
ОН. У вас хорошая гитара.
ОНА. Да, был такой мастер в Париже, русский, он оставил после себя двадцать одну гитару. И все. Двадцать одну.
ОН. Да, оставил после себя. Как-то странно звучит.
ОНА. Гитара Николаева. Некоторые понимают, что это такое.
ОН. Да, я услышал сразу.
ОНА. Я обратила внимание, как у вас загорелись глаза, когда я вынула гитару из футляра.
ОН. Да… Она звучит как арфа.
ОНА. Есть особый секрет.
ОН. Я подумал, что, конечно, гитара есть самый совершенный аккомпанемент для голоса. Голос… и струны.
ОНА. Да. Я рада, что вы поняли.
ОН. Это был незабываемый вечер.
ОНА. Я ищу мои песни везде. Даже здесь есть какие-то эмигранты, они от дедов-прадедов знают такие вещи!
ОН. Я очень рад, что услышал о вас в Нью-Хейвене от моей подруги.
ОНА. Да, меня здесь передают из рук в руки, как почтовую посылку.
ОН. Я знаю, что на отделении…. как это… этнографической музыки…
ОНА. У нас это называется фольклорная музыка.
ОН. Да, на отделении фольклорной музыки вы пели три раза.
ОНА. Да, за два дня три раза.
ОН. Они были в восторге.
ОНА. Они меня изучали, как под микроскопом. Они не знали моих песен.
ОН. Записывали вас?
ОНА. Записывали, теперь будут писать работы.
ОН. Вы разрешаете вас записывать?
ОНА. Я не обеднею. У меня песен на сто вечеров.
ОН. Но зачем, надо сначала выпустить записи на фирме… Я не знаю… Но я слышал, что это копирайт, они не имеют права…
ОНА. Пусть, пусть. Мне уже много лет, я могу не дождаться своей пластинки… Для этого надо чего-то добиваться, куда-то обращаться, что-то запрещать… У эмигрантов у всех есть мои записи. На родине тоже много. Как я могу запрещать?
ОН. Надо нанять адвоката.
ОНА. Чтобы он запрещал людям слушать у себя дома мои песни, да?
ОН. У вас нет адвоката? У вас нет агента?
ОНА. Нет. Да не нужен мне никто. Зачем. Я еду сейчас в Дартмут, потом в Техас, я как почтовая посылка, и все.
ОН. Да вас же никто здесь не знает!
ОНА. А зачем мне это? Чтобы набирались стадионы? Я мала для этого.
ОН. У вас большой голос.
ОНА. Вы это поняли? Спасибо. Я прячу мой голос. Гитара требует мелодии, сердца. Голос вредная вещь. От моего голоса люди съеживаются, нельзя.
ОН. Вы пели в опере?
ОНА. Да, как-то пела… Няню в «Евгении Онегине». Мне было двадцать лет, я училась в консерватории.
ОН. Я знаю «Евгения Онегина».
ОНА. Да, есть такая русская опера.
ОН. Нет, я знаю оперу наизусть.
ОНА. Я тоже. Кстати, я заметила, что у вас в доме на пианино стоят ноты.
ОН. Не обращайте внимания, пустяк.
ОНА. Ноты русских песен.
ОН. О, это не имеет значения.
ОНА. Я сразу поняла, почему именно вы меня пригласили.
ОН. Нет, я просто люблю русское пение. Моя бывшая жена была известная русская певица, рок-звезда.
ОНА. Я ее знаю?
ОН. Вы ее знаете.
ОНА. Я не спрашиваю ее имя.
ОН. Ее имя Ольга.
ОНА. Ольга? Ах вот оно что… Ольга. Она, я помню, исчезла еще раньше меня.
ОН. Ольга. Она переехала ко мне, я ее спас, на ней женился и вывез в Америку. Но это не имеет значения.
ОНА. Вы ее спасли?
ОН. Враги ее обвинили в неуплате налогов… Погубить хотели, она сказала. Может, не это было причиной. Со мной поговорили ее друзья.
ОНА. Быть женатым на рок-звезде – это что-то значит.
ОН. Ничего не значит. Я просто ее спас, вывез.
ОНА. Она вернулась в Россию?
ОН. Она живет сейчас в нескольких странах.
ОНА. Она здесь не пела?
ОН. Она хотела сменить профессию.
ОНА. Вот оно что… Вот оно что… У нее был хороший голос.
ОН. Был. Был. Потом что-то с ним случилось.
ОНА. Вы сами поете?
ОН. Не обращайте внимания. Я организовал русскую оперу на славистике, в моем прежнем университете. Где я был профессором.
ОНА. Я знаю про эту оперу. Слышала. А что, она существует?
ОН. Да. Но уже в таком… Другом составе, конечно. Другие студенты… Другой руководитель. Меня там на кафедре не оставили.
ОНА. Жалко.
ОН. А мне как жалко было! Как я любил их! Мы были один организм. Опера – это голос Бога.
ОНА. А вас на кафедре не оставили.
ОН. Ну, раз в семь лет происходит ротация… Думаю, кое-кто руку приложил к тому, чтобы меня там не было.
ОНА. Как жаль.
ОН. Одна из попечительского совета.
ОНА.У меня тоже есть люди, которые хотят, чтобы меня вообще не было. Они занимают такие маленькие посты. Они отвечали моему администратору, что я не формат. Поэтому мне закрыта дорога на радио и телевидение.
ОН. Нет, там была другая история.
ОНА. Может быть, зависть несостоявшихся. Ведь слава о вас, о вашей русской опере даже и до меня докатывалась. Вы ведь пели и сольные партии. У вас прекрасный, говорили, тенор. Профессор-тенор. Такое не прощается.
ОН. Нет, не это.
ОНА. Я видела ноты у вас на рояле. Не искушай. Я ведь пела этот дуэт с одним человеком. Мы выступали вместе, но концертов было мало, он понял, что со мной не заработаешь. А у него была семья. Мне много не надо, только чтобы иметь возможность выйти на сцену. А там уже все мои, хоть семнадцать человек.
ОН. У нас были большие залы. Мы объездили весь континент, и в Европе выступали. Но в Россию нас не приглашали.
ОНА. Да. У нас странное обстоятельство, русское – народные песни, оперы, церковная музыка – русским не интересно. Хоры исчезли, самодеятельные оперы тоже. Мы не любим петь свое. Татары да, грузины, армяне, все национальности, как соберутся, так поют. У них в деревнях многие живут.
ОН. Я далек от этих проблем. Сейчас опять приближаются выборы, уже на новой кафедре. Семь лет прошло. Я стал очень осторожен, сам себе аккомпанирую и в одиночестве пою.
ОНА. Спойте. (Поет: «Я люблю вас».) А вы никогда здесь не поете?
ОН. Я пою.
ОНА. Да, раскрытое пианино.
ОН. Не обращайте внимания.
ОНА. Я много вижу людей и знаю много случаев, когда люди скрывают свой голос.
ОН. О, это не страшно.
ОНА. А он из них рвется.
ОН. Это не так интересно.
ОНА. А что вы преподаете здесь?
ОН. Политологию Китая.
ОНА. А откуда у вас русский язык?
ОН. Бабушки-дедушки. Но мой язык не особенно хороший.
ОНА. Вы сохранили его, это важно.
ОН. Мой дедушка пел в Париже.
ОНА. Да?
ОН. В ресторане, в хоре балалаечников.
ОНА. Какие судьбы, какие судьбы…
ОН. А прабабушка, его мама, родилась в Китае.
ОНА. Китаянка?
ОН. Нет, русская тоже.
ОНА. Отсюда ваш китайский язык?
ОН. Нет, интерес к Китаю. Она не знала китайского.
ОНА. Вообще, политология Китая – это так сложно…
ОН. Ну…
ОНА. Я не спрашиваю.
ОН. Это профессия. Синология у нас процветает. Большая кафедра.
ОНА. Мне нравятся древние китайские волшебные романы. Лисы, оборотни, разрушенные храмы.
ОН. Да.
ОНА. Их музыку я не понимаю.
ОН. Современная музыка опирается на китайскую систему гармонии.
ОНА. Я не специалист.
Пауза.
Спасибо вам за вчерашний ужин в ресторане, очень милые люди.
ОН. Да, очень.
Пауза.
ОНА. Какие красивые места!
ОН. Новая Англия.
ОНА. Значит, у Ольги пропал голос?
ОН. Она здесь никогда не пела.
ОНА. Вообще никогда? И никто ее не приглашал?
ОН. Она здесь была никому не известна. Здесь совершенно другая культура.
ОНА. Что же, это правда.
ОН. Мы давно в разводе, но у нас прекрасные отношения. Пишем друг другу.
ОНА. Вот это хорошо. Я знаю, что здесь люди не делают трагедию из разводов. Разошлись, и все.
ОН. Да нет, это не очень сложно.
ОНА. А детей нет?
ОН. Слава Богу, что нет. Ой, это очень осложнило бы ситуацию.
ОНА. Да, да, я понимаю. Моя дочь уже взрослый человек, работает в штаб-квартире в Женеве, мы встречаемся с ней на Рождество.
ОН. В моем случае это было бы очень трудно.
ОНА. Я очень люблю моих внуков, но я их не ращу.
ОН. Я даже представить себе не могу.
ОНА. Я не завишу ни от кого в данном случае, и моя дочь тоже. Ее зовут, кстати, тоже Ольга.
ОН. Распространенное имя.
ОНА. Мое любимое имя, Оленька.
ОН. Посмотрите, какая каменная церковь.
ОНА. Красивая. Здесь вообще с архитектурой все обстоит хорошо: дома выглядят как новенькие, только тут, в деревнях, встречаются развалюхи, но двухэтажные, большие развалюхи.
ОН. Это самый деревенский штат. (Поет: «Я люблю вас, Ольга».)
ОНА. Я помню вашу жену молоденькой, красивой…
ОН. У моей жены был муж Василий.
ОНА. Василий, да. Он писал для нее музыку. Это была известная пара. Потом он ее покинул.
ОН. Они не были официально женаты.
ОНА. Да. Я помню. Я помню, она перестала мелькать по телевизору, два-три старых клипа, и всё.
ОН. Да, это было за три года до того, как я ее увез.
ОНА. Говорили, что она выглядела раздавленной.
ОН. Но это же просто: он был крестным отцом целой системы, это хороший композитор, но есть композиторы и много лучше. Однако именно его песни шли всегда на ти ви и по радио. На него работала целая команда. После Ольги он занялся, кстати, американкой, ему было важно плавать в наших водах.
ОНА. Понятно.
ОН. Здесь он не особенно прогремел, хотя все было сделано для этого: преследование русских властей, которые были якобы против его женитьбы на американке, хотя там простые формальности и установлены довольно длинные сроки, но он выжал из этого максимум рекламы и в результате их свадьба была показана по CBN. То есть хеппи-энд, наша звезда наконец женилась на русском Васе. Она, правда, уже не звезда, но это дало возможность ей какое-то время еще продержаться на поверхности, они объездили с концертами десять штатов, он писал ей музыку, но плохую. Она ее плохо пела.
ОНА. У вашей Ольги был хороший репертуар.
ОН. У Ольги неплохой, но она как певица была выше своего репертуара.
ОНА. Пожалуй, да, но ее песни пели даже дети, она была очень популярна. Простая музыка нужна людям, чтобы запоминать.
ОН. Ваши песни трудно запомнить.
ОНА. Это хорошо, что вы поняли. Мои песни – старинные песни, тогда важно было именно трудное пение, оно выделяло певца среди других. Другие пели что попроще, а певец мог знать сто старинных песен, его везде приглашали именно петь то, что невозможно было запомнить, понимаете? Трудное и непонятное вечно, а простое уходит быстро.
ОН. Я никогда не слышал ваших песен у других исполнителей.
ОНА. Разумеется.
ОН. Иногда я думаю, что вы пишете их сами.
ОНА. Ой, что вы, спасибо, что вы. Давайте лучше споем вместе.
ОН. Что вы, я не хочу.
ОНА. Я вижу. Давайте.
ОН. Не искушай!
ОНА. Не искушай!
Хорошо поют.
Как смешно, едем в машине по Америке и поем «Не искушай меня без нужды».
ОН. Ольга никогда не пела здесь.
ОНА. Она и там, дома, больше не поет. И никто уже не задает вопросов: что, у нее пропал голос или она просто так хочет? Кстати, вы могли бы петь Ленского.
ОН. Ну… как-то уже другая профессия.
ОНА. Я все думаю, какое несоответствие все-таки было. Ольга с ее прекрасным голосом могла бы быть мировой знаменитостью, а молчит. А Василий с его маленькими способностями действительно зарабатывает здесь немалые деньги, написал три рок-оперы.
ОН. Кстати, он мог бы что-то сделать здесь и для Ольги, но не сделал ничего.
ОНА. Вы знаете, у нас есть одна интересная… сложившаяся традиция: выходя замуж, невеста дает жениху деньги, так называемое «приданое». На Востоке муж покупает жену, а у нас жена покупает мужа. Так было до революции, но эта психология осталась и сейчас. Самое интересное качество в женщине – это ее так называемая финансовая независимость, то есть способна ли она жить, не беря у мужа денег, а давая ему их.
Он (смеется). В Китае тоже жена платит за женитьбу.
ОНА. С этой точки зрения ваша Ольга была неинтересна Василию.
ОН. Да, да, и это понятно. Я ее привез, истратив кучу денег, сюда, работать она не хотела, да и где? Преподавателей русского хватает и среди американцев, образование у нее – музыкальная школа, учить музыке она не могла и не хотела. Мои друзья были шокированы моей женитьбой, они перестали ходить к нам, я вынужден был с ними встречаться без нее… Она все время была одна, даже позвонить в Москву матери и то стеснялась, когда после первого месяца пришел счет за телефон.
ОНА. Да, я думаю, было много проблем у вас с ней. Вы два очень красивых человека, а это не основа для семьи. У каждого из вас было множество других возможностей.
ОН. Нет, она никуда не ходила и никому не звонила. К пианино она не прикасалась. Она плакала. Я повел ее к врачу, врач дал ей лекарства. Она даже лежала в больнице, у нас маленькая больница, но там имеются палаты для психически больных…
ОНА. Я ничего не спрашиваю, я вижу, это для вас тяжелая тема, и давайте поговорим о другом.
ОН. Расскажите мне о вашей жизни.
ОНА. Ну что, Ольгу я воспитывала одна, мама мне помогала… Я родила ее в шестнадцать лет, а мама умерла через два года. Мама умирала, а я оставляла дочку с ней маленькую и бежала сдавать экзамены. Спасибо маме, что она ни разу не сказала мне ни слова упрека и даже запретила делать аборт. Отец Оленьки жил в нашем же дворе и советовал делать аборт, даже его мать приходила, но моя мама очень вежливо сказала «нет». Мы с ним учились в одном классе. Моя мама работала где только могла, возвращалась поздно, и после школы мы приходили к нам… У нас было много друзей, была гитара, пели песни. Мы были семья, потом он шел домой, а мама приходила с работы. Потом мама заболела и вообще легла в больницу. Я осталась одна… И он переселился ко мне. У нас каждый вечер были гости, кто-то оставался ночевать… Я была маленькая и глупенькая. И он был дурачок. Зато Оленька выросла крепкой, здравомыслящей женщиной, она ничего не боится. В детстве навидалась всякого. Когда он понял, что я не сделала аборта, он больше не пришел. Его мать встречала меня из роддома, принесла приданое, моя мама опять была в больнице. Его мать хорошая женщина, но быть бабушкой в тридцать восемь лет, когда еще самая жизнь… Он очень рано женился, в восемнадцать лет, и уехал жить к жене, потом ушел в армию и так далее. Жена у него, кстати, хромая. Вот. Вы мне все рассказывали, теперь я вам. Мы как пассажиры в поезде. Может, больше никогда и не встретимся.