Вот ступеньки, ведущие к храму. Только я ни за что не пойду туда — снова войти в зал, в котором скалятся разбитые статуи, выше моих сил. Луна светит очень ярко, все вокруг видно, как днем, и я иду вдоль циклопического фундамента здания, который заканчивается где-то над моей головой, переходя в стены, стремящиеся в темное небо, — храм выглядит так, словно хочет взлететь, но что-то держит его здесь. Прямо у земли я обнаруживаю в фундаменте треугольное отверстие, дальше — еще одно, и еще. Сквозь них слышно не то пение, не то стон, в который вплетается утробный рев, а все это вместе сливается в страшный речитатив, слов которого я не понимаю. Но он будит во мне какие-то смутные воспоминания, словно всегда бывшие во мне, с самого рождения, до поры просто спавшие где-то в подсознании.
И понесло же меня сюда! Ну, ходил по улице кто-то — да и пусть бы ходил, нечего было совать нос не в свое дело. Вот теперь блуждай, Тори, по развалинам, ища приключений на свою задницу…
Нет, надо вернуться. Разбужу парней, и будем что-то решать. А то сейчас я мало того, что босиком, так еще и без оружия. Только браслет блестит на моей руке, словно всегда там был. Вот сейчас доберусь до того дома, где мы…
Боковым зрением я вижу фигуру, сидящую прямо на дороге. А, это колодец, в котором мы купались днем. На плитах, окружающих его, сидит женщина. Вот не знаю, осела ли уже пена после нашего мытья и стирки? Надо бы сказать, чтоб не пила оттуда.
— Эй, привет! — окликаю я ее.
Она поворачивает ко мне голову. У нее темное личико с небольшими, чуть раскосыми глазами и полными губами, хорошенький маленький носик и круглый подбородок, а длинные черные волосы заплетены в косы, перевязанные кожаным шнурком. Женщина одета во что-то длинное и светлое, только руки открыты, и видно, что она совсем молодая, потому что красноватого оттенка кожа гладко и шелковисто сияет. Незнакомка спокойно смотрит на меня, словно встречать здесь белых людей для нее — обычное дело.
— Слушай, не пей отсюда воду, мы здесь купались, и, возможно, осталась еще мыльная пена. Ты понимаешь меня? Comprendes?
Девушка доброжелательно улыбается, жестом приглашает присесть рядом. Что ж, сон все равно черти слизнули, так почему бы и нет? По крайней мере, есть шанс узнать, что это за место и где мы вообще находимся, если удастся объясниться. При условии, если аборигенка понимает по-английски, иначе, конечно, ничего не выйдет.
— Как тебя зовут? — Я говорю медленно и разборчиво.
— Та-Иньи.
— А меня — Тори. Что это за город?
— Виль-Таэн.
— Ты хорошо понимаешь меня?
— Да.
— И что ты здесь делаешь сейчас?
— Я здесь живу.
— Как ты здесь живешь? Одни развалины!
— Так получилось, что я не могла уйти.
— А где же ты была днем, почему мы тебя не видели?
— Я была в храме, и ты меня видела. Ты сняла браслет с моей руки. Но я совсем не против, носи, если понравился. Я рада, что он нравится тебе так же, как понравился мне.
Дурацкие шутки…
Девушка спокойно глядит на меня, ее глаза лукаво блестят, а мне не до смеха. Я дотрагиваюсь до нее — она абсолютно материальна, и я отчего-то не могу представить, кто и зачем, а главное — как мог устроить такой розыгрыш. Чертовщина просто… А ведь собеседница говорит не по-английски. И даже не по-испански. Но тем не менее каким-то образом мы понимаем друг друга.
— Не надо бояться, Тори. Мне уже пора уходить, я осталась только для того, чтобы поблагодарить тебя.
— За что?!
— Сама знаешь, за что. Не оставайтесь здесь до утра. Сегодня день равен ночи и полнолуние, а завтра здесь ничего не будет. Мне пора.
— Но куда ты пойдешь среди ночи? И почему мы не можем остаться? Как это — завтра ничего не будет? А куда же все денется? Мы еще хотели…
— Я ухожу на Серые Равнины, на Тростниковые поля. Теперь я могу уйти, меня уже ничто не держит, никого из нас. Нечасто полнолуние выпадает на этот день, потому вы и нашли сюда дорогу. К тому же вы вошли в подземную сокровищницу — и вышли, ничего не взяв. Теперь и мы все свободны, можем уйти и уйдем сейчас. Вы не оставайтесь здесь, уходите.
— Та-Иньи, подожди, я хочу спросить…
— Ты и сама все знаешь, но не хочешь верить самой себе. Ах да… Вот это просили передать тебе, держи.
Она касается моего плеча, и рука у нее такая пронзительно-холодная, что обжигает кожу. Плечо моментально словно инеем покрылось и болит, как открытая рана. А девушка смеется и ступает в воду, но не проваливается — медленно погружается, смеясь. Мне же не до смеха, потому что плечо оттаяло и болит, как нанятое. Что за чертовщина здесь происходит?!
Я бегу к дому, отсчитывая дверные проемы. Наконец влетаю в комнату, где мирно спят мои спутники. Начинаю трясти Луиса, но тот спит, как каменный, не могу его разбудить. Эд тоже не реагирует на внешние раздражители, и я не знаю, что мне с ними делать. Мне отчего-то так страшно, и так болит плечо… Вдруг начинает темнеть, тьма сгущается, и откуда-то из недр земли звучат удары, словно бьется огромное сердце, а черепки на полу дрожат и гремят о мрамор.
— Ребята, немедленно вставайте!
Нам надо немедленно убираться отсюда, здесь чертовщина какая-то происходит. И такой крепкий сон обоих парней кажется мне странным. Что-то здесь не так… Вот упакованные рюкзаки, да только что с того, если я не вытащу отсюда два бесчувственных тела? У меня очень болит плечо, но изо всех сил я шлепаю ладонями по груди Луиса и Эда. От моих ударов они моментально проснулись, подскочив на месте.
— Ты что? Больно же! — Эд потирает грудь. — Чего тебе не спится? Тори, у тебя ужасно тяжелая рука!
— Бежим отсюда! — Луис все уже понял. — Скорее, амиго, если не хочешь, чтобы город стал еще и твоей могилой. Здесь и без нас хватает трупов.
Мы хватаем рюкзаки и выскакиваем наружу. Земля заметно дрожит, и слышен тот страшный речитатив из пения и какого-то не то стона, не то рева. Звуки прорываются сквозь трещины, мгновенно избороздившие улицы, а мы бежим и бежим. Только у меня уже нет сил. Совсем.
— Давай, Тори, шевелись! — Луис тянет меня вперед. — Скоро конец.
Чему конец? Этим ужасным звукам или нашим мученическим жизням? Не знаю. Мне уже не страшно, но рассказать парням о своем ночном приключении я не смогу — не поверят, решат, что спятила. Я бы и сама так решила, а потому ничего им не скажу. Это только мое, со мной и умрет.
— Черт подери, вы только посмотрите! — Эд дергает меня за руку. А плечо-то у меня болеть не перестало! Кому расскажешь — не поверят. Никто не поверит.
Да и кто бы в такое поверил? Я всегда считала себя человеком с трезвым подходом к жизни, и вот, извольте видеть… То, что город уходит под землю, можно объяснить невесть как образовавшейся локальной сейсмической активностью. Но как объяснить, что в ярких лучах ночного светила танцуют фигуры людей? Да никак! А лунный свет образовал дорогу, по которой идут и идут, исчезая в серебристом диске, люди — по-разному одетые, по-разному вооруженные, старые и молодые. Они идут, танцуя и хлопая в ладоши, но мы не слышим ни звука, а вот им, видимо, слышна какая-то мелодия.
Потом на дороге показалась тоненькая фигурка в белом платье. Отделилась от спутников и остановилась, подняв руку. Она машет мне, и я знаю, что это Та-Иньи. Я вижу ее так же отчетливо, как нынче ночью, и мне совсем не хочется, чтобы девушка уходила, ведь я не расспросила ее ни о чем. А у меня полно вопросов! Но моя странная знакомая так нетерпеливо счастлива на лунной дороге, ее личико светится такой радостью, что остановить ее ради удовлетворения своего любопытства было бы жестоко.
— Тори!
Как будто эхо зовет меня. Но откуда взялось эхо?
— Тори!
Серебристый смех травы и деревьев, серебристый лунный свет, серебристое марево, окутывающее ноги… Я без сил сажусь в траву. У нас массовый психоз? Галлюцинации? Такое бывает, мы, наверное, съели просроченные консервы…
— Тори!
Это кричит небо. Эд и Луис молча смотрят на меня. Парни, я и сама не понимаю, что происходит. Ну, почти не понимаю.
— Прощай, Та-Иньи! — говорю я траве, деревьям, небу. Говорю тихо, но девушка услышит, потому что эхо подхватывает слова и несет в небо, которое гремит моим шепотом: — Прощай, Та-Иньи!
Люди все идут, танцуя, по лунной дорожке. Их лица гладкие, как медные маски. Серебряные колокольчики звенят в их волосах, они уже далеко, но я всех их рассмотрела, к сожалению. И все они исчезают в зареве лунного диска, и только маленькая девичья фигурка остается на месте, смотрит на меня. Почему она не уходит? Та-Иньи хочет уйти, я знаю, а мои вопросы останутся со мной, потом найду способ задать их.
Мне становится жалко ее — кто знает, может, ей нравилось жить, может, дороги звали ее так же, как зовут меня, а она не успела распробовать вкус жизни, ощутить солнечные ветры, не успела… Что теперь об этом толковать? Но мне жаль.
— До свидания, Тори.
Девушка поворачивается и бежит к лунному диску, догоняя остальных. Я слышу, как шлепают по дороге ее босые ноги, и плечо у меня болит уже меньше. Но разговаривать я не хочу. Ребята, мне нечего вам сказать. У меня депрессия.
— Ну, и что все это значит? — Эд садится рядом и обнимает меня за плечи. — Тебе придется все объяснить.
— Потом. — Луис берет рюкзаки. — Давайте уйдем отсюда, здесь мрачно, как на кладбище.
Мы с Эдом поднимаемся и идем за ним. Не знаю, как дальше сложатся наши судьбы, но сегодняшняя ночь всегда будет связывать нас троих. Отныне и навсегда мы есть друг у друга, хотим мы того или нет. И это хорошо, хотя я не знаю, откуда у меня такая уверенность.
Солнце застало нас на том же месте, откуда мы начали свой путь к развалинам города. Отсюда видно, что от него остался просто огромный пустырь, который скоро зарастет кустами и травой. Потом туда доберутся джунгли, и от места, где стоял Виль-Таэн, не останется даже следа.
— Хочу есть, — объявляю я. Надо что-то говорить, потому что тишина слишком тяжелая. — Давайте остановимся и отдохнем, я всю ночь не спала.
— Ты права. — Эд опускает на землю рюкзак. — У меня есть консервы и крекеры.
— Вот там чистая вода, надо умыться. — Луис устало садится на камень.
Разговор не клеится.
Где-то там, далеко, в другом измерении, когда-то упал самолет, и вокруг него бегали какие-то граждане с автоматами, там кокаиновый король Бешеный Педро обтяпывает свои делишки… Все это кажется таким мелким и несерьезным, таким аномальным и глупым, что я способна думать о нем лишь краем сознания. Потому что сегодня мы столкнулись с другой реальностью, с чем-то, что относится к вечности. Мы заглянули за ту грань, которая отделяет живых от мертвых, и — не знаю, как парней, а меня эта ночь изменила навсегда. Теперь я знаю: тамточно что-то есть, и когда придет мое время, меня там встретит Та-Иньи, и уж тогда-то я о многом у нее спрошу.
Мы молча раздеваемся и заходим в ручей. Вода холодная, но очень чистая, мыла у нас достаточно, а всякие условности, вроде раздельного мытья, вдруг перестали нас волновать.
— Что это у тебя?
Эд касается моего плеча. Оно уже не болит, но немного онемело. Что там может быть? Я уже ничему не удивлюсь. На коже проступил рисунок — голова ягуара. Рисунок выполнен так искусно, зверь словно живой, на золотистом фоне коричневые пятна и хищные, прозрачные сине-зеленые глаза. Я поднимаю взгляд на Эда — у него прямо над сердцем такой же рисунок, а у Луиса — на левом плече. Наверное, именно туда попали мои удары, когда я будила их. Мы разделили одну боль.
— И что это такое? — Эд рассматривает рисунок, касается его пальцами. — Ты меня как раз сюда стукнула, было очень больно.
— Я тоже проснулся от удара. — Луис касается моего плеча. — Тебе придется нам кое-что объяснить, детка. Да, черт подери, тебе многое придется нам объяснить!
— Только сначала оденься. — Эд протягивает мне полотенце. — Давай, Тори, рассказывай.
А что мне остается? Я рассказываю…
Где-то в джунглях лежит искалеченный самолет, где-то далеко меня ожидает миссия в Ла-Пасе, где-то кокаиновые короли, китайские шлюхи и торговые магнаты продолжают свою мышиную возню — а мне плевать на все. Я хочу остаться здесь, около этого ручья, потому что готова понять нечто важное. Нужно только подождать, и я пойму. Вот-вот, буквально сейчас. А потому я рассказываю им все, что знаю и поняла. Они имеют право тоже знать, хотя позорно спали, пока я общалась с призраками. Хотя — неважно, что спали. Все равно отныне мы связаны навсегда — этой ночью и знаками на наших телах.
— Если б не видел все своими глазами, сказал бы, что ты нанюхалась кокаина. — Эд снова рассматривает рисунок на моем плече. — Самая невероятная история, какую только слышал в своей жизни, а слышал я их немало. Если я напишу об этом статью, будет бомба!
— Тебе никто не поверит. — Луис иронически ухмыляется. — Скажут: он же падал в самолете, чего от него ждать? А рисунок сам где-то раздобыл, дикари сделали, или еще что-нибудь такое. Поверь, амиго, так и будет. Людям легче поверить в то, что ты спятил, чем признать, что мир не такой однозначный, как они привыкли думать. Так что для всех нас будет лучше просто оставить эту историю здесь. Хватит того, что мы сами знаем, чтоздесь правда. Понимаешь, самая распространенная форма самозащиты — откреститься от знания, которое нарушает привычный порядок вещей, и человечество сотни, тысячи лет ею пользуется. Ты был таким же еще несколько часов назад. И я, и Тори тоже. А знаете, что интересно? Я вспомнил, где слышал о Виль-Таэне. Но до сих пор считалось, это сказка, как и Лэнг.
— Что такое Лэнг?
— Согласно легенде, город на развилке Миров, откуда и пришли Древние. Жили там поживали, но случилась между ними распря, и проигравших выставили вон. Выйдя за его стены, они уже не могут вернуться назад, но очень хотят. Поэтому так злы — на них давит груз одного-единственного нереализованного желания. Но это всего лишь легенда, которую мне рассказывала моя нянька-индианка. Сейчас уже почти никто легенд не помнит.
— Да какое там — легенда? — Эд даже подпрыгивает на месте. — Черт подери, я же сам все видел!
— Мы с Тори тоже видели. Теперь у нас нет тайн друг от друга, но вот от остальных людей — есть. И нам же лучше, если так и останется.
— Пожалуй, ты прав. — Эд вздыхает. — Луис, меня другое интересует. Как случилось, что никто не знал об этом городе? Ведь огромные строения не спрячешь в джунглях. Как вышло, что никто не нашел Виль-Таэн до нас?
— Насчет «никто не нашел» ты погорячился, принимая во внимание массу скелетов на ступеньках. Думаю, местные племена знают о нем, надо только спросить. — Луис задумчиво гладит рисунок на своем плече. — Согласно легендам, город был проклят жрицей-девственницей храма Солнца, и с тех пор в него можно войти только два раза в год — на летнее и зимнее солнцестояние, но есть условие: должно быть полнолуние.
— Точно, девчонка мне так и сказала — день, равный ночи, полнолуние!
— Ну вот. Во все остальные дни город был не виден. А если вспомнить, какое сегодня число, и взглянуть на лунный диск… А картинки на теле нам как ордена за заслуги, не иначе. Ты очень изменилась, Тори, даже не ругаешься. С тобой все в порядке? Ничего не болит?
— Не знаю. Я как-то странно себя чувствую…
— Не заболела? — Эд заглядывает мне в лицо. — Может, переутомилась? Ты ведь очень долго без отдыха.
— Наверное, так и есть.
Не объяснять же ему, что я слышу шепот травы и голоса деревьев, такие тихие и размеренные, а там обезьяны ссорятся — делят пальму. И пума наблюдает за нами из зарослей, но я ее не боюсь, вот пойду и поиграю с ней — она пришла познакомиться с нами и попить воды из ручья. Что со мной происходит, хотела бы я знать?
— Поешь немного, детка, на тебе лица нет. — Луис протягивает мне открытую банку с бобами. — Два дня, а на тебя столько всего упало, да? Думаю, мы теперь всегда будем друг у друга.
— Да. — Эд щурится на солнце. — Черт, ну что я видел в жизни? Все вокруг были такие… добропорядочные, такие одинаковые и предсказуемые. Одни и те же школы Лиги Плюща, одни и те же клубы, разговоры, и я среди этого должен был делать то, чего от меня все ожидали. Мальчик из такойсемьи должен быть первым всегда. «Эдвард, мне сын-неудачник ни к чему!» — изрекал мой папаша, сколько я помню. А сейчас думаю, что будь у меня сын, он был бы нужен мне любым. А моим родителям хотелось сына, которым можно бы похвастаться в обществе. И я старался. Видит бог, я очень старался оправдать их надежды. А потом как-то утром проснулся — и понял, что живу не свою жизнь, а чужой сценарий. И сколько еще это будет длиться? А когда я буду жить свою собственную жизнь? Почему я должен жить так, чтобы оправдывать чьи-то надежды, если хочется чего-то совсем другого?
— Ты очень вовремя спохватился, — улыбнулась я. А ведь знала это о нем, знала! — Озарение могло посетить тебя лет в пятьдесят, а сейчас еще не поздно начать все сначала.
— Я тоже так подумал, а потому взял в редакции новое задание и уехал. Можно сказать, сбежал из дома. Хотя, конечно же, отдельно от родителей жил. Мне не хотелось, чтобы кто-то знал, насколько я никчемный путешественник, поэтому сначала изучал страны и бывал в них как турист. Ты меня сразу вычислила, с первого взгляда поняв, что я новичок.
— Ты не никчемный, а другие не такие наблюдательные, одно уравновешивает другое. Не надо воспринимать все таким образом, Эдди. Все как-то уладится, никто не рождается умелым.
— Ты права, детка, — кивает Луис, жуя травинку. — Знаешь, амиго, тебе просто нужно быть собой, только и всего, и плевать на чужие ожидания. Это твоя жизнь, просто живи ее сам. Впрочем, ты уже учишься.
Эд безмятежно улыбается, глядя в облака.