На сцену с огромной охапкой белых роз поднимался собственной персоной Пашка Полторецкий. Он был в костюме и даже при галстуке, улыбался, блестя зубами, и его синие глаза были, как никогда, близко. И улыбался он ей, Белке, ей одной. И нес ей розы.
– Браво, Белка! Ты просто молодец! – тихо сказал он, вручая полумертвой от наплыва чувств Белке букет и, как взрослой, целуя ей руку. – А тебе эта штучка на лбу идет!
У Белки пол поплыл под ногами, она покачнулась, удержалась за край инструмента и даже сумела улыбнуться в ответ. Зал гремел аплодисментами, которые не умолкли даже тогда, когда Белка на ватных ногах ушла со сцены, уступая место следующему артисту – худенькому парнишке с огромной виолончелью. Мыслей было две: какое счастье, что Пашка не увидел прыща, и – не упасть бы до гримерки в обморок от счастья.
В обморок Белка не упала, но, едва оказавшись в крохотной комнатке, где за десять минут до своего выхода страдала от неудавшейся жизни, начала реветь. Соня решила, что это у нее на нервной почве, и побежала за водой, потом долго заставляла младшую сестренку выпить хоть глоток и в конце концов заплакала вместе с ней.
– Белка! Ну, ты даешь! Браво, блин! – ворвалась в комнатку Юлька и… озадаченно остановилась на пороге. – Ой… А вы чего ревете? Что случилось-то, а? Белка же так суперски играла, и не занудно совсем, я лично все ладони отбила! Соня, чего она воет?
– От перенапряжения, – всхлипнула Соня. – А я за компанию.
– Понятно, – кивнула ничего не понявшая Юлька. – А цветочки тебе понравились? Это мы все вскладуху купили, самые лучшие выбирали!
– Так они от вас всех? – разочарованно спросила Белка.
– Больше никому тут таких не дарили, точно! – гордо заявила Юлька, не заметив расстроенного взгляда подруги. – Давай вытирай сопли и иди к нам, мы уже в вашем кафе столик заняли. И еще…
Юлька вдруг запнулась и вытаращила глаза, только сейчас разглядев на лбу подруги диадему Мражинских. Белка немедленно вытаращила глаза тоже и скосила их на Соню. Девчонки поняли друг дружку без слов, и Полундра, показав большой палец, молча выскочила за дверь.
– Бэллочка, вытирай слезы, пойдем! – весело сказала Соня. – Уж что-что, а посидеть в кафе ты право имеешь! Беги, а я схожу поговорю кое с кем, и сразу за тобой. Не хочу искушать судьбу, но Нина Аполлодоровна мне сказала…
Она наклонилась к уху сестренки и что-то прошептала. Выслушав, Белка повеселела и полезла за носовым платком.
В огромном кафе-буфете при консерватории были заняты все столики: пять минут назад закончилось первое отделение. По паркету фланировали высокие гости из мэрии, музыканты, взбудораженные педагоги, полуживые участники концерта, и носилась куча мелюзги из детского хора. Уже от дверей Белка разглядела свою компанию, собравшуюся за угловым столиком и усиленно ей махавшую. К изумлению Белки, в руках у Пашки был еще один букет. Но уже не розы, а восхитительные розовые орхидеи, которые он вручил подошедшей вслед за сестрой Соне. Та растерялась:
– Мне? Но…
– Вас, Соня, тоже можно поздравить, – церемонно сказал Пашка, но в синих глазах его скакала насмешливая искра. – Ведь именно вы воспитывали эту… надежду русского фортепьянного искусства! Серега, правду я говорю?
Атаманов, который заснул в кресле четвертого ряда под первые же звуки музыки (его с трудом добудились перед самым Белкиным выходом), важно кивнул. Соня, пожав плечами, приняла букет, положила его на край стола и, увидев вплывающую в буфет Нину Аполлодоровну, Белкиного педагога, поспешно пошла к ней. Белка проводила ее полными слез глазами. Потом поглядела на Пашку – тот тоже смотрел вслед Соне и улыбался. Как во сне, Белка подумала о том, что им обоим, Пашке и Соне, по восемнадцать лет. И никому не нужно ждать, пока подрастет другой. Значит… значит… Белке захотелось убежать назад, в гримерку, хлопнуться там на кушетку и снова реветь, реветь, реветь…
– Белка, что с тобой? Ты же просто замечательно играла! – заглядывая ей в глаза, удивленно сказала Натэла. – Мне так никогда не сыграть.
– А ты тоже учишься? – безучастно спросила Белка. – Почему не говорила?
– Я на гитаре играю. Бабушка научила.
– Ну, куда ж без бабушки… – фыркнул Батон. И тут же попросил: – Натэлка, а меня научишь?
– Обойдешься! – ответил вместо нее Атаманов. – Время еще на тебя, долбеца, тратить… Натэла, не слушай его, у него слуха нет! Гринберг, да что с тобой? Опять глаза на мокром месте! Перенервничала, что ль?
– Серега, налей мне колы, пожалуйста, – всхлипнув и протягивая стакан, попросила Белка. Она понимала, что глупо себя ведет, но сдерживать противные слезы уже не было никаких сил. Если бы хоть не Соня! Пусть бы какая-нибудь посторонняя девица, а не родная любимая сестра! Господи, как ужасно, как несправедливо все в жизни…
Атаманов потянулся за бутылкой, Белка глянула через его плечо – и побледнела, моментально забыв о кока-коле, своих слезах и даже о разбитой любви и конченой жизни. В двух шагах, у колонны, стояла, беседуя с каким-то пузатым дядькой и держа в руках бокал… Мария Афродакис собственной персоной.
– Ой… – прошептала Белка, роняя капли кока-колы на свою белоснежную блузку. – Пашка… Пашенька… Господи…
– Чего ты? – нахмурился Пашка. Обернулся, увидел, мгновенно оценил ситуацию и скомандовал: – Снимай изумруд, живо!
– Не сниму… – прошептала Белка. Снять изумруд? Сейчас?! Прямо перед Пашкой, чтобы он увидел этот «рог» у нее на лбу? Пусть ему нравится Соня, но и она, Белка, тоже просто так не сдастся! Да пусть Афродакис ее хоть застрелит прямо сейчас!
– Белка, снимай! Ты не понимаешь… – начал было Пашка, но в тот же момент Афродакис взглянула на них, и стало ясно, что снимать диадему уже не имеет смысла.
Улыбнувшись, американская авантюристка подняла бокал, приветствуя всю компанию, коснулась рукава своего собеседника, извиняясь, отошла от него и направилась прямо к столику, где сидели друзья. Теперь ее заметили и остальные. Батон и Атаманов, не сговариваясь, поднялись, шагнули вперед. Вместе с ними – Юлька. Натэла осталась неподвижной, но ее черные глаза стали совсем огромными. Афродакис уже была рядом со столиком, когда Белку вдруг осенило – закатив глаза, она художественно упала в обморок на руки растерявшемуся Пашке.
Это был высший пилотаж, поскольку изумруд на лбу Белки даже с места не сдвинулся, но шум вокруг поднялся страшный. На два голоса визжали Юлька и Натэла, громко ругался Атаманов, вокруг ахали и задавали вопросы, Пашка на руках уносил «бесчувственную» Белку из буфета, Батон рядом примеривался помочь нести ее ноги, а из фойе уже слышался испуганный голос Сони:
– Боже, да что такое? Бэлла, Бэллочка… Что с тобой?
В гримерке Белка поспешно пришла в себя, оглядела испуганные лица сестры и друзей и сиплым от страха голосом сказала:
– Соня, нам… мне срочно надо домой.
– Я уже поняла, – сдержанно сказала сестра. – Переодевайся, я готова.
До дома добрались без последствий, хотя Белка и выглядывала испуганно в заднее стекло троллейбуса, опасаясь увидеть позади знакомую «Альфу-Ромео» с подлой американкой за рулем. До самого подъезда Соня молчала, но выражение ее лица не сулило притихшей компании ничего хорошего. Пашка посмотрел на Атаманова, Атаманов – на Батона, тот – на Юльку. Полундра кивнула и взглянула на Натэлу. Та пожала плечами:
– Я сразу говорила, что так будет правильно.
– У всех с собой? – спросил Атаманов.
Все, кроме Сони, поняли, о чем идет речь, и дружно кивнули. Только Юлька переглянулась с кузеном, и оба они хором ответили:
– У нас – дома.
– Договорились же… – заворчал Атаманов, но Пашка объяснил:
– У меня брошь в карман плохо влезала. А Юльке дед сказал, что изумруды к красной кофте не пойдут.
– А он в курсе?! – поперхнулся Батон.
– Я сказала, что у цыганок на площади за двести рублей купила, – хмыкнула Юлька.
– Какое-то сборище аферистов, а не дети, – совсем уж ледяным голосом заметила ничего не понимавшая из их разговора, но заинтригованная Соня. – Хорошо, пойдемте к Юле. И обещаю вам: пока во всем не разберусь, я от вас не отстану.
В квартире взбудораженно голосил телевизор: Игорь Петрович смотрел футбольный полуфинал. Все на цыпочках прокрались в Юлькину комнату, Пашка задернул занавеской окно, в которое с улицы нахально лезли ветки сирени. Соня с прокурорским выражением лица опустилась в кресло, а через три минуты перед ней выросла мерцающая горка из колец, серег, браслетов и колье. Пашка грохнул на стол брошь, заигравшую всеми цветами радуги, а Белка, заняв предварительно место в самом темном углу комнаты, чтобы не было видно прыща, сняла диадему. Побелевшая Соня дрожащим голосом потребовала объяснений – и получила их в полном объеме.
Когда Пашка закончил излагать, за окном начался легкий дождик, и весь подоконник оказался усыпанным капельками. Соня собрала их ладонью, протерла лицо. Натэла стояла наготове со стаканом воды, Белка – с валерьянкой, Пашка открыл мобильный, готовый вызвать «Скорую». Мата Хари, задрав морду, стояла у ног Сони и разглядывала ее полными тревоги зелеными глазами. Но вот старшая Белкина сестра подняла ресницы и – потянулась к украшениям.
Когда Пашка закончил излагать, за окном начался легкий дождик, и весь подоконник оказался усыпанным капельками. Соня собрала их ладонью, протерла лицо. Натэла стояла наготове со стаканом воды, Белка – с валерьянкой, Пашка открыл мобильный, готовый вызвать «Скорую». Мата Хари, задрав морду, стояла у ног Сони и разглядывала ее полными тревоги зелеными глазами. Но вот старшая Белкина сестра подняла ресницы и – потянулась к украшениям.
– Боже мой! Никогда ничего подобного не видела! Неужели они настоящие?
Атаманов вздохнул от облегчения с таким шумом, что закачалась занавеска. Мата Хари с чувством выполненного долга отошла и вспрыгнула на подоконник. Соня тем временем перебирала драгоценности, мимоходом прикладывая то браслет к запястью, то кольцо к пальцу.
– Ну, бабьё… – прошептал Батон. – Хлебом их не корми, дай…
Но Пашка наступил ему на ногу и солидно спросил:
– Соня, что, по-вашему, стоит делать?
– Это все правда? Ну, то, что вы тут рассказали… – уточнила Соня. – Вы действительно нашли драгоценности?
– Нашла Натэла… – замямлила Юлька. – И не их, а куклу… Мы не знали…
– И вы лазили в чужое окно? По пожарной лестнице?
– Только посмотре-еть…
– И взламывали сайты в Интернете?
– Работа такая…
– Какая работа, молодой человек?! – возмутилась Соня на последнюю реплику, принадлежавшую Пашке. – Вы только что поступили в университет и позволяете себе…
– Ничего особенного я себе не позволил, Соня! – отрезал Пашка таким тоном, что Соня умолкла. – Мне нужна была информация – я ее добыл. Банковских счетов Афродакис я не трогал.
– А что, сумели бы? – вдруг заинтересованно спросила Соня.
Пашка многозначительно усмехнулся и заметил:
– Кстати, мы могли бы перейти на «ты». Раз уж все так закрутилось…
– Хм… Почему бы и нет? – пожала плечами Соня. Щеки ее слегка порозовели.
Атаманов за ее спиной восхищенно показал Пашке большой палец, тот в ответ – кулак. Белка почувствовала, как бешено, набирая ускорение, стучит сердце. Глубоко вздохнув несколько раз, она отвернулась к стене. Что ж, пусть так. Она переживет. И никто ничего не узнает. А поплакать как следует можно будет вечером.
– Господи, ну и кашу вы заварили, дети… – растерянно пробормотала Соня. – Нет, тут надо вызвать милицию и…
Пашка принялся объяснять Соне, что, если они придут в милицию с драгоценностями и скажут, что нашли их на клумбе, им, во-первых, никто не поверит, а во-вторых, сокровища Мражинских точно не вернутся к хозяевам в Америку.
– Не бандеролью же их туда посылать! – пожала плечами Юлька. – Да мы и адреса не знаем…
– Ну, с адресом-то как раз не проблема… – погладил Пашка ноутбук.
Юлька свирепо посмотрела на двоюродного брата, показала глазами на Соню – не нервируй, мол. Но та сидела в глубокой задумчивости и Юлькиного маневра не заметила.
– А как же наша Сова? Маргарита Владимировна то есть? – вдруг спросила она. – Кто бы мог подумать, актриса Коктебельская… И никто во всем дворе не знал!
– Ну, отчего же, я знал, – вдруг пророкотал из прихожей знакомый голос, и в комнату бодрым шагом вошел Игорь Петрович.
Соня ахнула от неожиданности. Атаманов по той же причине громко выругался. А Юлька возмущенно завопила:
– Дед, ты с какого места подслушивал?!
– С самого начала, – невозмутимо заявил Игорь Петрович, решительно подходя к столу и надевая очки, чтобы лучше разглядеть украшения. – Так вот, значит, что вы прячете каждый день в разных углах? М-да… Какие пустяки, оказывается!
Ропот негодования пронесся по комнате. Рассердилась даже Соня:
– Игорь Петрович, как вы можете! Какие же это пустяки? Это все подлинные ювелирные ценности девятнадцатого века!
– Сонечка, детка, – покровительственно заговорил хозяин дома, вертя в пальцах перстень с рубином, – вы же знаете, какова нынче молодежь. Так что выпейте валокордина и благодарите бога, что ребята нашли не фаустпатроны. Между прочим, я еще днем сомневался, что на бульваре можно купить такую вещь за двести рублей.
– Ну, дед, знаешь… – фыркнула Юлька. И умолкла, потому что занавеска вдруг дрогнула и сама поехала в сторону, освобождая оконный проем. Тут же в комнату вполз синий клуб сигаретного дыма, а когда он рассеялся, послышался красивый хрипловатый, низкий женский голос:
– Я тут, видите ли, уже целый час под окнами курю и слушаю. Боже мой! Никакого радио не надо! Как интересно, оказывается, внуки проводят время!
– Бабушка! – бросилась к подоконнику Натэла.
– Никогда больше не говорите о важных делах на первом этаже при открытом окне! – предупредил Пашка Батона и Серегу.
Те были настолько ошарашены вторжением в разговор лихой бабки, что автоматически кивнули и уставились на Юльку. А Полундра, посмотрев, в свою очередь, на деда, перегнулась через подоконник и пригласила:
– Проходите к нам, пожалуйста!
Солнце садилось, на дворе сгущались летние сумерки, и Юлька зажгла лампу. На кухне гремели чашки: Натэла готовила чай. Все остальные, включая Игоря Петровича и Соню, сидели за круглым столом и слушали бабушку Натэлы, актрису Нино Вахтанговну Мтварадзе. А старая дама с пышными седыми волосами, уложенными в аккуратную прическу, и с очень живыми черными глазами сидела в кресле, ловко закинув ногу на ногу, держала сигарету на отлете и рассказывала:
– А я, надо сказать, очень хорошо помню Марго Коктебельскую! Яркая была такая, рыжая, как морковка, красивая, ведьма… Наши актрисульки просто змеями шипели от зависти! Кстати, Коктебельская – псевдоним, настоящая ее фамилия была довольно простая, но, хоть убейте, не помню какая. Прекрасная была актриса на характерные роли, от ее Липочки в Островском умирал весь Ленинград. К тому же еще и партийная была, на собраниях всегда речи пламенные говорила. Ну а потом вышла замуж, кажется, за актера оперы, и уехала с ним в Москву. Более мы не встречались с ней никогда. Так, говорите, это ее бриллианты? Странно… Как-то не соответствует ее… м-м… характеру. Заработать в Советской России на подобные вещи было невозможно, так что купить себе их она просто не могла.
– Может, муж… – неуверенно предположила Соня.
Нино Вахтанговна презрительно отмахнулась.
– Покажите мне такого мужа – и я рискну еще раз сходить под венец… Не было таких мужей среди оперных, говорю вам как специалист! Чтобы дарить настоящие драгоценности, надо было быть не актером, а членом Политбюро и не мужем, а…
– Нино Вахтанговна, они еще дети, – торопливо напомнил Игорь Петрович.
Юлька фыркнула и храбро спросила:
– А если и правда кто-нибудь из Политбюро? Не муж, а… в общем…
– Мы бы знали, – величественно заверила старая актриса. – Театральная среда – это, знаешь ли, густая каша из сплетен: ничего нельзя утаить. Тем более такие великолепные камни. Уверяю вас, молодые люди, если бы бриллианты были ее, Марго бы их носила на каждую репетицию и на каждый спектакль. И притом становилась под самую большую люстру. Лично я именно так бы и поступала.
– Но они могли появиться у нее позже, – задумчиво произнес Игорь Петрович. – Как я понял, Нино Вахтанговна, вы с ней не виделись с войны…
– Не думаю, что после войны шансы Марго резко возросли, – парировала вредная бабка. – Кажется, и муж ее куда-то делся, не так ли?
– Муж ее умер, – подтвердил Игорь Петрович. – Уже здесь, в Москве. Она осталась с дочерью, тоже рыжей такой девчонкой.
– И та тоже умерла, – тихо сказала Белка.
Игорь Петрович удивленно посмотрел на нее через очки.
– Кто?
– Девочка, – пояснила удивленная вопросом Белка, – дочка.
– Откуда такие сведения? – изумился Игорь Петрович.
– Ты же сам мне сказал! – возмущенно завопила Юлька.
– Ничего подобного я не говорил! – так же возмущенно заявил Игорь Петрович. – Просто ты, как всегда, не соизволила меня дослушать.
– Ты сказал: «У нее была дочка»!
– Да, была. Вышла замуж за иностранца, за француза, кажется, и уехала к нему.
– За иностранца?! – заорали хором все, кроме бабушки Натэлы и Сони. Мата Хари с испуганным воем выскочила в окно.
– Да. А почему такая истерика? – Хозяин дома пожал плечами. – Я очень хорошо помню ее отъезд. Девочку звали Светлана, если не ошибаюсь.
Натэла и Белка переглянулись.
– Да, верно, Светлана, – продолжал Игорь Петрович. И красавица она была просто… просто головокружительная! Пошла было по стопам матери, окончила ГИТИС, даже, кажется, успела отыграть сезон в каком-то театре. А потом тот француз из посольства встретил ее на концерте или на вечере, влюбился незамедлительно и сделал предложение. Я так ясно излагаю, потому что в нашем дворе об их романе много шумели. Представляете, иностранец привозил Свету домой после спектаклей на голубом автомобиле… не помню, какой марки, и даже из соседних дворов народ приходил на это чудо посмотреть! Заметьте, что тогда, в семидесятые годы, и связи советских актрис с капиталистами… м-м… не приветствовались. Когда Светлана заявила, что выходит замуж и уезжает, они с матерью так ругались, что слышал весь двор. Маргарита ведь была партийной, ни о каких иностранцах даже слышать не хотела, называла дочь предательницей, продажной женщиной и совсем уж страшными словами, обещала проклясть… Даже я слышал, хотя писал диссертацию и закрыл все окна, чтобы не отвлекаться. Как Света уезжала – отдельная история, но с ее отъездом у Маргариты Владимировны начались беды. Сначала ее исключили из партии, потом сняли с главных ролей, затем совсем уволили из театра. А еще в милицию пришло отвратительное письмо, подписанное жильцами нашего дома, – мол, она якобы шпионка, спекулянтка и кто-то там еще. Я то письмо прекрасно помню, потому что ко мне с ним тоже приходили.