— Нет, Алибала, все-таки идем к нам. Завтра Явуз поедет за Хырдаханум-баджи, погостите у меня, плевать мне на завистников. Знаю, что послезавтра тебе отправляться в рейс, но к тому времени Явуз отвезет вас обратно.
— Зачем на утро откладываешь, Дадаш-даи? Я могу хоть сию минуту выехать, а часов в двенадцать, самое позднее — в половине первого привезу тетю Хырдаханум в Кубу.
— Неплохо бы, Явуз, но лучше оставить до утра, ночью опасно ездить, мало ли что может случиться в дороге… Мы только-только из одной беды выкрутились, не стоит искушать судьбу.
Алибала осторожно высвободил свой локоть из руки Дадаша:
— Спасибо, Дадаш, не хлопочи, пожалуйста. Я иду в гостиницу. Хырдаханум ждет не дождется, когда позвоню, надо ее успокоить, а то вся изведется… Если можешь, помоги мне в одном деле: пойдем в гостиницу, устрой мне номер с телефоном. Меня там не знают, боюсь, не дадут.
— На что тебе комната с телефоном, душа моя? У нас дома и телефон, и отдельная комната к твоим услугам. Какая необходимость идти в гостиницу? Что люди скажут, а? Узнают, что ты мой друг, а я тебя в гостиницу определяю, вместо того чтобы позвать домой, — от стыда сгоришь!
— Чего тут стыдного? Спросят, скажешь: звал, а он не захотел, в гостинице, говорит, мне удобнее. Да если хочешь знать, мне там приятнее, и можем посидеть вдвоем, поговорить с глазу на глаз. Когда трое-четверо рядом, я теряюсь, такой уж у меня характер. Если пойду к тебе — не смогу сказать все, что у меня на сердце. А гостиница — это, как говорили на войне, «нейтральная зона», ничейная полоса. Там никто не услышит наших разговоров. Я не хочу, чтобы кто-либо их слышал. А в гостинице нам никто не помешает.
Дадаш не стал больше настаивать на своем. А Явуз, услышав о желании Алибалы поговорить с дядей наедине, понял, что к чему, и постепенно отстал от старших — пусть идут, поговорят…
Дадаш со вчерашнего дня сидел в милиции и, выпущенный только что, даже не успел заглянуть домой. Он обернулся к племяннику:
— Явуз, сходи к нашим, скажи, что меня отпустили и я с Алибалой пошел в гостиницу. Если задержусь, пусть не беспокоятся.
X
Утром, приехав в Кубу, Явуз отвез Алибалу в дом Дадаша, и Алибала познакомился с женой, дочерью и внуками своего товарища. Жена Дадаша произвела на него впечатление тихой и кроткой женщины. Вся семья вертелась вокруг Алибалы, благодарная ему за то, что он приехал из Баку помочь своему товарищу. Мягкосердечному Алибале стало жаль жены, дочери и внуков Дадаша куда больше, чем его самого. Посидев немного и узнав от домашних, как и когда забрали Дадаша, он с Явузом отправился в милицию. Представился, сказал, по какому делу, и заявил, что один из чемоданов, которые теперь, наверное, в милиции, его чемодан. Как водится, его попросили показать документы, потом спросили, может ли он опознать свой чемодан и сказать, что в нем находится. Он сказал, что может. Узнал. Назвал. Чемодан вскрыли, вещи проверили. Все сошлось. Алибала думал, что на этом процедура закончилась. Но его спросили, как случилось, что его чемодан унес с собой Дадаш. Алибала вздохнул. «Мы с Дадашем — фронтовые товарищи, — повторил он. — Дадаш говорил вам об этом. В Москве в одном магазине мы увидели эти красивые импортные чемоданы, они понравились нам, два купил он, один — я. (В эту минуту Алибала подумал, что зря не спросил у Явуза, по какой цене Дадаш купил эти чемоданы, — вдруг начальник спросит о стоимости, что тогда? Но начальник не спросил об этом.) Дадаш возвращался в Баку в моем вагоне, в его купе места оказалось мало, вы ведь знаете, из Москвы везут много вещей, — ну, я и помог Дадашу устроить его чемоданы в нашем служебном купе, рядом с моим. При выходе племянник Дадаша решил, что все три чемодана принадлежат дяде, и вынес их. Дадаш тотчас обнаружил, что мой чемодан взяли, но не сумел передать его мне, потому что поезд тронулся. Он показал мне чемодан, чтобы я не беспокоился. А что, я разве Дадаша не знаю? С кем-нибудь пришлет. Сдал по приезде смену, поехал домой — жена говорит: только что звонил Дадаш, сказал, что твой чемодан у него, завтра утром он пришлет его с племянником. А тут вон какая получилась история, самому пришлось ехать да еще доказывать, что он мой».
Говоря все это, Алибала никак не ожидал, что ему поверят. Как можно взять три чемодана вместо двух и как можно этого не заметить? Но, видимо, он говорил убедительно, и ему поверили.
Ему велели изложить в письменной форме свои показания. И он изложил.
Алибала предусмотрительно захватил с собой военный билет. Милиция затребовала военный билет Дадаша, и когда оба билета сличили, убедились, что в обоих билетах указаны один и тот же срок призыва и один и тот же полк, в котором служили Алибала и Дадаш. Действительно, фронтовые товарищи. И понятно, почему Алибала не беспокоился о случившемся. Однако чемодан Алибале не выдали, сказали, что пошлют его в Бакинское управление железнодорожной милиции, там, в Баку, Алибала его и получит.
Это решение не очень обеспокоило Алибалу, но Дадаш расстроился: он был убежден, что тут, в Кубе, или в дороге, или в Баку чемодан выпотрошат и ценные вещи присвоят, — он кое-что знал о милиции и не очень-то ей верил. Можно заранее подсчитывать убытки. Но Алибала решительно заявил, что он не позволит, чтобы пропала какая-нибудь вещь или весь чемодан, он хоть из-под земли, а достанет их. Дадаш поверил в это и немного успокоился. Договорились, что он выждет дней пятнадцать и потом приедет за вещами. Конечно, чемодан вернут, но не сразу, будут тянуть резину. Тут, в Кубе, тоже надо все окончательно уладить: может, придется кое-кого подмазать, кое-кому оказать уважение, — в общем, сунуть руку в карман. Да и в Баку… Но тут Алибала прервал его: «Прошу тебя, не впутывай меня больше в такие дела».
И Дадаш положился на время.
В гостинице он нашел знакомого работника и устроил Алибале отдельный номер. Едва открыли дверь, он заказал разговор с Баку, пустив в ход все свое сладкоречив, упросил телефонистку дать разговор скорее. Затем он позвонил в ресторан при гостинице и заказал в номер люля-кебаб и коньяк.
Пока Дадаш проворачивал все это, Алибала умылся, привел себя в порядок.
Еще с утра он решил поговорить с Дадашем начистоту. Он хорошо знал, что большинство людей — сторонники правды. Но часть этих сторонников правды, когда дело касается их интересов или их поведения и образа мыслей, не очень-то любит слушать правду. Есть и такие люди, которые в душе признают за собой неблаговидные дела и поступки и даже испытывают угрызения совести, но не хотят слушать из уст других хоть малейшую правду о себе. Но как бы тяжело ни было Дадашу слышать правду о себе, Алибала не мог спокойно вернуться из Кубы в Баку, не высказав ему и всей правды, и своего мнения обо всей этой истории, невольным участником которой он стал.
О чем хочет поговорить с ним наедине, с глазу на глаз, Алибала, почему не пожелал пойти к нему домой, почему дал понять, что и Явуз, человек не посторонний, посвященный во всё, нежелателен при этом разговоре?
Об этом Дадаш думал, пока организовывал ужин и заказывал междугородный разговор. Предстоящая беседа не сулила ничего приятного, он побаивался ее, опасался прямоты и откровенности Алибалы. Поэтому он решил взять вожжи в свои руки и, как только принесут заказанную в ресторане еду и коньяк, поднять первый тост за Алибалу, в трудную минуту пришедшего на выручку. Что-что, а тосты произносить Дадаш умел. Но он был сугубо практический человек, и другая мысль словно червь точила его: «Может быть, Алибала ждет вознаграждения за услугу? Очень даже может быть! Конечно, это он и собирается сказать! В присутствии Явуза сделать это было неловко, вот он и хочет сказать наедине. Ну что ж, дам ему рублей двести. Черт с ним, отдам, только не сейчас, а потом, в Баку, когда он получит и вернет мне чемодан. Отсчитаю ему чистенькими как-никак волновался, переживал…» Вращаясь в кругу дельцов, Дадаш давно перестал верить в бескорыстие и всех мерил на свой аршин. И поэтому у него мелькнули в голове мыслишки, которых устыдился бы всякий. «Человек, — размышлял Дадаш, — вскормлен сырым молоком, от него, как от зверя, можно ждать чего угодно… Что, если Алибала получит чемодан и присвоит его? Жаловаться не пойдешь — ведь сам своей рукой написал, что чемодан принадлежит Алибале. Если только пикнуть, что товар мой, — и все, не выпутаюсь больше, упекут куда следует. Так что выход один: обходиться с ним как можно ласковее, чтобы он устыдился замыслить плохое…»
Резко зазвонил телефон.
Дадаш, вздрогнув, сказал Алибале, который причесывался перед зеркалом:
— Это Баку, возьми трубку.
— Алло… — сказал Алибала.
— Баку заказывали?
— Да.
— Не кладите трубку, сейчас соединю.
Алибала стоял с трубкой в руке. Время от времени в трубке слышались щелчки, хрип и шипение. Алибала ждал, когда же заговорит Хырдаханум. Наконец снова послышался голос телефонистки:
— Да.
— Не кладите трубку, сейчас соединю.
Алибала стоял с трубкой в руке. Время от времени в трубке слышались щелчки, хрип и шипение. Алибала ждал, когда же заговорит Хырдаханум. Наконец снова послышался голос телефонистки:
— Ваш номер не отвечает. Что делать? Может быть, соединить с другим номером?
Алибала призадумался, чей телефон дать, чтобы справиться о жене. Лучше всего, конечно, соседа по этажу, Асадуллы-муаллима, но, сколько он ни силился, не мог вспомнить номер телефона. Наконец он решился:
— Дочка, если можно, через полчаса или через час снова вызови этот номер, наверное, жена куда-то вышла, к тому времени вернется. Она сильно беспокоится, долго не задержится нигде.
Телефонистка терпеливо его выслушала, ответила:
— Хорошо, ждите повторного вызова.
Алибала стоял лицом к окну. Обернувшись, он увидел, что молодой усатый парень расставляет на столе люля-кебаб, напитки, соления, раскладывает ножи и вилки. Расстроенный несостоявшимся разговором, Алибала равнодушно наблюдал за всем этим. Мыслями он был в Баку…
— Не огорчайся, раз телефонистка обещала, будь спокоен, немного погодя снова соединит тебя с Баку. У нас ведь так: с космонавтами легче переговорить, чем с соседним районом.
Официант открыл бутылку, налил в бокалы коньяк и услужливо спросил Дадаша:
— Больше ничего не надо?
— Пока нет. Если что понадобится, позвоню. Официант ушел. Дадаш поднял бокал.
— Алибала, прошу тебя поднять свой бокал, я хочу сказать тост.
— Подожди, к напиткам я не привык, на голодный желудок пить не буду. Ты пей, а я сначала поем немного, потом, может, выпью.
— Тогда и я сейчас пить не буду. Давай сперва покушаем.
Дадаш принялся ухаживать за Алибалой, положил ему па тарелку люля-кебаб, посыпал сумахом и мелко нарезанным луком, подвинул горчицу, хлеб.
— Кушай, у нас хорошо готовят люля-кебаб.
— Зачем так много положил?
— А что там есть? Я в один присест вдвое больше съедаю. Кушай. Весь день был занят этой историей, не обедал… да, наверное, и не завтракал.
Хотя Алибала ничего не ел с самого утра, аппетита не было, и пока он съел два кебаба, Дадаш ополовинил целую тарелку — ел он быстро, словно куда-то должен был уходить и жалел, что люля-кебаб останется. Наконец наевшись, он выпрямился.
— Ну как, заморил червячка? Теперь можно и выпить.
Алибала взял бокал. Дадаш вытер рот бумажной салфеткой и заговорил так громко и с таким выражением, будто держал речь с трибуны перед большим собранием:
— Говорят, друзья познаются в беде. Верно! Но не все с честью выходят из жизненных испытаний. Алибала, ты отнесся ко мне в трудную минуту как самый настоящий друг и товарищ. Я не из тех, кто забывает добро.
Вот кончится эта история, и ты увидишь, как я отблагодарю тебя…
Дадаш замолчал, чтобы перевести дыхание, а Алибала решил, что он закончил свой тост, и хотел уже было ответить ему, но Дадаш предостерегающе поднял руку:
— Нет, дорогой мой друг, я еще не закончил. Дорогой Алибала, я пью за твое здоровье. За здоровье Хырдаханум-баджи, Вагифа и внуков мы еще выпьем отдельно. Будь всегда готов услужить друзьям, а они готовы быть полезными тебе!
Прежде чем выпить, Дадаш встал и горячо обнял Алибалу. При этом он плеснул коньяк себе на пиджак. Но, не обратив на это внимания, он смачно поцеловал Алибалу в губы.
Алибала не любил мужских нежностей. Он невольно подумал, что неделю тому назад, встретившись с ним после стольких лет разлуки, Дадаш его не обнимал и с поцелуями не лез. И ему понятно было, по какой причине, как говорят, так бурно кипит молоко его ласковости.
— Будь здоров, Алибала! — заключил Дадаш и залпом опрокинул в рот бокал коньяка.
Алибала тоже отпил несколько глотков.
— Вот это другое дело! — Дадаш крякнул. — Когда выпьешь, аппетит появляется и еда вкуснее становится. Иным нравится водка, а я предпочитаю коньяк. Наполнив бокалы и любуясь этикеткой с изображением озера Гёк-Гёль, он продолжал: — Для меня этот «Гёк-Гёль» лучше всех других коньяков на свете и, конечно, лучше хваленого коньяка «Ширван». Ты какой коньяк любишь, Алибала?
— Если я скажу, что не знаю даже названий многих коньяков и вообще в них не разбираюсь, ты не поверишь, но это так. Вот если о пиве спросишь, могу ответить, что лучше чешского пива нет. Это самое хорошее пиво.
— Э-э, пиво разве напиток?
— Для меня — да.
— На вкус и на цвет товарища нет, но мы с тобой товарищи. — Дадаш пришел в прекрасное настроение, поднял бокал и снова хотел произнести тост. Но Алибала остановил его:
— Подожди, Дадаш, на этот раз я скажу, не обижайся.
— Но я же должен закончить свой тост…
— Считай, что мы уже выпили за Хырдаханум, моего сына и внуков, раз ты их назвал. Теперь слушай меня. Дадаш поставил свой бокал, сел.
— Пожалуйста, Алибала, говори, я давно мечтал вот так посидеть с тобой за бутылочкой и послушать тебя.
Алибала пристально смотрел на большую ветку дерева, которая заглядывала в окно, — словно пересчитывал на ней пожелтевшие листья и боялся при этом упустить хоть один листок.
— Дадаш, я хочу откровенно поговорить с тобой. Вот мы с тобой сидим за одним столом, как когда-то мечтали, едим один хлеб, мы товарищи по тяжелым дням войны, а теперь уже в таком возрасте, что не должны скрывать друг от друга своих мыслей. Скрытности в дружбе места нет…
— Верно, Алибала, верно. Друг должен говорить другу правду, иначе какой же он друг?
Уверенный в своих предположениях, Дадаш думал: «Вот сейчас Алибала начнет бить себя в грудь, станет хвалиться, что он сделал для друга то-то и то-то, а потом перейдет к тому, что, ни с чем не считаясь, бросил свои дела и приехал выручать друга. При этом он рисковал своим честным именем, вынужден был врать, чего никогда в жизни не делал… Дружба дружбой, а табачок у каждого свой. Так что давай, что положено, наличными, чтобы возвращаться домой не с пустыми руками. Но нет, Алибала, не так будет, как ты задумал, умерь свой аппетит! Вот когда все дело полностью закончится и я получу в целости-сохранности свой чемоданчик, получишь и ты свое. В Баку получишь. Я хозяин своего слова. Во-первых, я провожу тебя отсюда довольным. Кое-что уже поручил Явузу. Повезешь домой полтуши бараньей, корзину отборных фруктов… Явуз отвезет тебя на своей машине. Что ты еще хочешь для начала, дорогой? Совесть тоже хорошая вещь, ведь ты одно знаешь, а другого — нет. Будь проклят отец того, кто донес на меня! Чтобы замять это дело, мне придется еще не одному, лицу оказать уважение, так что на этот раз не только заработка не будет у меня, но будет один расход. Я даже дорожных затрат не покрою. Ведь не ты тот главный человек, который меня выручил. Если б он не дал указаний, как быть, твои показания ломаного гроша не стоили бы… Кто их всерьез принял бы, если бы не надо было принять? Так-то, дорогой. Ну да ладно, говори, чего ты ждешь от меня?»
Алибала поднялся, но бокала не взял.
— Дадаш, я хочу сказать не тост, а то, что думаю о тебе.
— Но тост — это как раз то, что думаешь о человеке.
— Нет, это будут иные слова, без похвалы, без возвеличивания. Это будет только правда.
— Мне очень приятно будет услышать из твоих уст правду о себе.
Алибала отпил несколько глотков минеральной воды.
— Вчера ночью, — сказал он, — когда ты прислал за мной своего племянника, Хырдаханум была против того, чтобы я ехал в Кубу. Не стану скрывать от тебя, мы даже немного повздорили с ней из-за этого. И хотя мне тоже не слишком радостно было ехать по такому поводу, я приехал, чтобы помочь тебе, своему другу, с которым вместе сидел в одном окопе. И я не сожалею об этом…
Внимательно слушая Алибалу, Дадаш думал: «Посмотри, как он набивает цену своему доброму поступку!» И усмехался: знаю, мол, наперед, что ты скажешь.
— Слава богу, что все обошлось благополучно… — Алибала, помолчав, обернулся к Дадашу. — Теперь, брат, обидишься ты на меня или нет, я скажу здесь, с глазу на глаз, то, что думаю о тебе.
— Прошу, Алибала, говори, почему я должен обижаться?
— Хорошо, братец, скажу тебе прямо, что твои эти дела мне не по душе!
— Какие дела?
— Спекулятивные, какие же еще? Дадаш изобразил на лице удивление:
— Кто тебе сказал, что я занимаюсь спекуляцией?
— Дадаш, мы только что, за этим столом, решили как мужчины говорить правду, быть искренними до конца. Нет нужды, чтобы кто-то другой говорил мне, чем ты занимаешься. Я не ребенок, сам все вижу. Если молчал, то не потому, что не понимаю, что к чему. Боялся плохо о тебе думать, не верилось, что ты спекулируешь, хотел убедиться. И очень скоро убедился. Не понимаю только одного: почему даже мне не хочешь признаться? Я не начальник какой-нибудь, не следователь, меня бояться нечего… Тем более что невольно связал себя с этим делом, когда сказал, что чемодан с товарами, которые ты привез продавать, принадлежит мне…