Он сделал два шага к ней по траве, к краю террасы. Слегка улыбаясь, полагая, видимо, что Виктор пришел снять показания счетчика или предложить какой-то товар, девушка нагнулась над столом, чтобы раскрыть зонтик.
– Что привело вас сюда?
Виктор не ответил, потому что широкий зонтик раскрылся и девушка отошла в сторону, открыв взгляду застекленные двери, соединяющие террасу и дом. Там стояло инвалидное кресло, в котором сидел Дэвид Флитвуд, держа руки на колесах. Хватило быстрого взгляда, чтобы понять: он не узнал Виктора. На лице бывшего полицейского было немного любопытства и легкая вежливая улыбка. Виктору сжал горло необъяснимый спазм, но при этом он испытывал явное удовольствие, поняв, что в жизни Флитвуд выглядел значительно старше, чем на фотографиях. Дженнер облизнул губы. Он не был готов к тому, что Флитвуд его не узнает, и не знал, что делать дальше. Хозяин дома, привычно вращая колеса, съехал по пандусу и остановился примерно в ярде от стола. Виктор проговорил:
– Я Виктор Дженнер. – И добавил: – Вы должны помнить мое имя.
Девушке эта фраза ничего не сказала. Она придвинула к столу один из шезлонгов и села. В выражении лица Флитвуда, широкого, смуглого, с черными бровями и ясными синими глазами, произошла перемена. Оно было не столько мрачным, сколько недоумевающим и удивленным.
– Что вы сказали?
– Сказал, что я Виктор Дженнер.
– Господи, – произнес Флитвуд. – Господи, вот так так…
Девушка вопросительно посмотрела на Дэвида. Он попросил:
– Клара, принеси нам по чашке чая. Ты не против? Не будешь возражать, если я попрошу тебя оставить нас вдвоем на пять минут, так ведь?
Девушка широко раскрыла глаза:
– Оставить вас вдвоем? Почему?
– Пожалуйста, Клара. Сделай это для меня.
Голос бывшего полицейского стал настойчивым, в нем проскользнула нотка испуга.
– Хорошо.
Девушка встала. Она была красива. Виктор удивился, что отметил это в такую минуту, и почувствовал себя слегка ошеломленным, смущенным ее внешностью: копной белокурых волос, белой кожей, правильными чертами лица. Ясные синевато-зеленые глаза недоуменно обратились с Флитвуда на него, потом снова на Флитвуда:
– С тобой будет все хорошо?
– Конечно.
Девушка пошла в дом. Сперва неуверенно, потом быстрее, она скрылась за дверью, ведущей на кухню. У Флитвуда был спокойный, твердый голос. Полицейский навсегда остается полицейским, подумал Виктор. Флитвуд, казалось, заставлял себя оставаться спокойным – Дженнер всегда завидовал людям, способным контролировать эмоции и чувства.
– Зачем вы приехали?
– Не знаю, – ответил Виктор. Он и в самом деле не знал, зачем приехал. – Я хотел вас увидеть. Я уже три недели на свободе. Почти месяц прошел.
– Знаю, – проговорил Флитвуд. – Мне сообщили.
Казалось, он вспоминает, что ему сказали далеко не только это, что его предупредилио том, что Виктор снова на свободе, или он сам насторожился, узнав об этом. Его сильные, крепкие, смуглые руки сжимали колеса инвалидного кресла.
– Вот не думал, что мы встретимся – таким образом.
Виктор чуть ли не с отчаянием повторил:
– Я хотел видеть вас.
– Это случайно не вы звонили в обеденное время?
Виктор кивнул. Облизнул губы и утер их тыльной стороной ладони. Край стола врезался ему в бедра, и он грузно оперся на него обеими руками.
– Будьте добры, садитесь, – тут же предложил Флитвуд и, когда Виктор сел в один из шезлонгов, добавил: – Вот и хорошо. – Казалось, он испытал облегчение или вновь обрел хладнокровие. – Не хотите сигарету? Нет? Мне бы тоже не стоило, я и так слишком много курю, но сейчас не могу удержаться. Я рад, что это звонили вы.
Виктор обнаружил, что держится за сиденье шезлонга, до боли сжимая углы накрытой брезентом подушки.
– Почему… почему вы рады?
– Одно время я получал очень неприятные телефонные звонки. Не столько непристойные, сколько злобные, оскорбительные. И анонимные письма. Но звонки были несколько… ну, раздражающими. И они снова начались в последнее время.
Девушка по имени Клара вернулась с подносом.
– Они отвратительны, – продолжила она. – Называют Дэвида «фараоном», «легавым», а главное – сожалеют о том, что тот мерзавец не довел дела до конца, так и не убив его.
Виктор издал какой-то невнятный звук. Было ясно, что Клара считает его старым приятелем Флитвуда с тех времен, когда еще не была знакома с ним. И сам Флитвуд был неприятно поражен тем, что она сказала. Он затянулся сигаретой, выпустил дым и заговорил:
– Это Клара Конуэй. Если, как предполагаю, вы узнали, где я живу, из интервью в «Стандард», то знаете, кто она. – Он сделал паузу, и Виктор едва заметно кивнул. – А где живете сами?
В голосе его звучала какая-то властность, он был требовательным, хоть и добрым. Может быть, Виктор поэтому ответил так, словно подавал заявление о приеме на работу или о выдаче документа:
– Эктон, Толлешант-авеню, 46. – И добавил: – У меня комната.
Клара выглядела озадаченно, настороженно. Она подала Виктору чашку чая и указала на сахарницу. Руки у нее были маленькими, загорелыми, довольно полными. И хотя худощавой она не была, однако никто не назвал бы ее пухлой, разве что хорошо сложенной и аппетитной. Когда она наклонилась, чтобы взять сахарницу и передать Флитвуду, Виктор увидел верх ее округлых, гладких грудей над вырезом бело-розового платья. Ее брови, словно крылья мотылька, были сведены домиком.
Флитвуд прикурил вторую сигарету, не затушив первую.
– Я возьму одну, – сказал Виктор. – С вашего разрешения.
– Конечно, – разрешил бывший полицейский, придвинув к нему пачку.
От первой затяжки у Виктора закружилась голова. К горлу подступила тошнота, столь знакомая ему в последнее время. Он закрыл глаза и наклонился над столом.
– Ну-ну, – послышался голос Флитвуда, – держитесь. Вы здоровы?
– Через минуту буду в порядке, – пробормотал Виктор. – Я не курил много… много лет.
Заставив себя открыть глаза, он посмотрел на Флитвуда, и бывший полицейский будто потерял толику уверенности. Следующую фразу он произнес чуть мягче:
– Знаете, когда вы только появились и сказали, кто вы такой, я подумал: он сделает то, что сказал звонивший по телефону: снова в меня выстрелит. Доведет дело до конца.
Виктор непонимающе уставился на собеседника:
– У меня нет пистолета.
– Да, конечно, нет.
– Я сделал это неумышленно! – Виктор чуть ли не сорвался на крик, уже сожалея о том, что только что выкрикнул. – Я не собирался спускать курок! И ни за что бы не выстрелил, если бы вы не твердили, что пистолет не настоящий.
Клара вскочила. К ее лицу прилила кровь, оно покрылось густым румянцем. Виктор ощутил сильную волну запаха жимолости, словно бы вызванную движением воздуха, их слитной волей, потому что даже Флитвуд попытался приподняться над креслом, а затем, упав на спинку, подался вперед с поднятыми руками.
– Ты имеешь в виду, что это тот человек, который в тебя стрелял?
Флитвуд пожал плечами:
– Да, именно это я имел в виду.
Он опять откинулся на спинку кресла и отвернулся от девушки.
– Я не верю!
– Ох, Клара, ну, конечно, веришь. Скорее всего, ты просто поражена тем, что Виктор Дженнер приехал сюда. Думаешь, я не удивлен?
Необычайное ощущение тепла коснулось кожи Виктора, как солнечный свет на дороге, но это тепло проникало внутрь и как будто бы заполняло все тело. Оно было вызвано тем, что Флитвуд произнес его имя. Он даже не слишком обиделся на девушку. Клара смотрела на него с такой ненавистью и отвращением, с каким обычно наблюдают за тараканом или ядовитой змеей. Она даже убрала руки с поверхности стола и скрестила их на груди, положив ладони на плечи.
Тоном бесконечного презрения она спросила:
– Зачем вы приехали? Извиниться?
Виктор смотрел на коричневые, полированные тиковые дощечки, на голубые фарфоровые чашку и блюдце. Сигарета тлела, столбик пепла упал на каменную плитку террасы.
– Приехали извиниться за то, что погубили его жизнь? За то, что отняли половину тела? За уничтожение его карьеры? Для этого вы здесь?
– Клара, – прервал ее Флитвуд.
– Да, Клара, и если это означает «перестань, Клара, возьми себя в руки, думай, что говоришь», я этого не сделаю, не смогу. Если ты не можешь выразить свои чувства, я сделаю это за тебя. Я скажу этой твари, этому животному – нет, потому что животные не поступают так с представителями своего вида, – этому недочеловеку, что он причинил тебе. Я расскажу о той боли, страданиях и утратах, которые ты перенес, скажу о рухнувших надеждах, о борьбе за жизнь, об ужасе осознания того, что такое паралич…
– Я прошу тебя не делать этого.
Голос был суровым, тем же самым, который говорил: «Я не даю никаких обещаний, но это вам зачтется». И повторил ее имя:
– Клара. Пожалуйста, Клара.
Виктор с трудом поднялся на ноги. Он стоял нетвердо, держась за край стола, глядя в чашку на листочки заварки в остатках чая, похожие на острова. Голова болела от всюду проникающего запаха.
– Клара, он провел в тюрьме десять лет. По мнению большинства людей, это достаточная расплата.
– Он отправил тебя в тюрьму пожизненно!
– Это не так, – возразил Флитвуд. – Это преувеличение, и ты это знаешь.
– Ты сам сказал это на прошлой неделе. Это твои собственные слова.
Клара подошла чуть ближе к Виктору. Он подумал, что она может ударить его, и не знал, что в этом случае ему делать.
– Вы приехали и все увидели, – заговорила она. – Надеюсь, довольны тем, что увидели. Он больше не будет ходить, что бы ни писали в газетах, он это знает, и все врачи это знают. Такие люди, как вы, не понимают ничего, кроме грубости, поэтому я буду грубой. Он больше не будет и трахаться. Никогда. Хотя до сих пор хочет этого. А теперь можете уходить. Уходите и не возвращайтесь. Прочь! – Ее голос сорвался на крик. – Прочь, прочь, прочь!
Виктор больше не смотрел ни на кого из них. Клара за его спиной плакала. У него было смутное впечатление, что она повалилась на землю или легла грудью на стол и плачет. Флитвуд не издавал ни звука. Виктор снова обошел вокруг дома. Солнечный свет был жарче и ярче, хотя день клонился к вечеру. Кремово-серый голубь с темной полосой на шее сидел на краю кормушки. Виктор закрыл за собой калитку с надписью «Беззаботность», ничего не ощущая, чувствуя себя выжатым, опустошенным и слабым. Но когда он шел на станцию по упругой зеленой земле, ужасный гнев, знакомый и желанный, овладел его телом и заполнил пустоту бурлящим теплом.
Глава 9
Гнев питал его, поддерживал, придавал ему силы. Это был источник мощной энергии, которую он хотел сохранить, а не утратить. Искушения крушить мебель, биться головой о стену так и не возникло. Он находился в своей комнате, насыщаясь гневом, направляя его против той девушки – той толстой, рисующейся, шумливой блондинки – так теперь он называл ее в охваченном яростью уме, – той громогласной суки с вылезающими из-под платья грудями, произносящей непристойности. Он всегда ненавидел, когда женщины начинали грязно ругаться и орать. Флитвуд не сказал ничего, ни слова упрека, хотя у него были причины для возмущения. А эта девица, знакомая с Флитвудом от силы год-другой, позволяет себе судить его,орать и визжать…
Гнев диктовал Виктору все слова, какие он мог бы сказать, приди они ему на ум, он мог бы унизить ее перед Флитвудом, заставить заткнуться, высказав хорошо подобранные фразы, не только оправдывающие его, но и способные открыть истину. А она была проста: никто не виновен, это сила обстоятельств и неизбежность судьбы причинили такое страшное увечье человеку, которого она любит.
Той ночью к Виктору пришел кошмар. Во сне он был полон кипучей энергии, был сильным и неутомимым. Он насиловал женщин, как солдат, вошедший в город после долгой осады. И все его жертвы, схваченные в темноте, были безлики и податливы. Виктор хватал их за плечи, бил головой о каменистую землю, он бродил среди своих жертв, одни были мертвы, другие были в обмороке. Ограбленные, прикрывающиеся рваными, окровавленными тряпками. Виктор искал Клару. Но узкий пыльный луч света каждый раз выхватывал из темноты старческие, дряблые щеки Мюриель и ее безжизненные глаза. Виктор кричал от отвращения.
Сон ли унес его гнев или это сделала ночь, Виктор не знал, но к утру он ушел и больше не возвращался. На смену ему пришло какое-то двойственное чувство. С одной стороны, он был доволен тем, что не только встретился с Дэвидом Флитвудом, но и даже разговаривал с ним. «Дэвид», – он повторял это имя снова и снова, словно смакуя на языке. Он все время задавал себе один и тот же вопрос: как это было бы, будь Дэвид один, без этой девушки. Ведь ее вполне могло не оказаться дома, а еще лучше, если бы она вообще никогда не существовала. Он отлично мог представить, как произошла бы эта встреча, если бы они с Дэвидом (опять это имя!) были одни. Он был твердо уверен, что она бы прошла очень хорошо и была приятна обоим. Каждый мог бы вспомнить ту роль, которую ему пришлось играть в то злополучное утро. Каждый мог признать меру вины в том, что Виктор отсидел в тюрьме десять лет, а Флитвуд остался инвалидом. И, конечно, они согласились бы, что вина лежит на них обоих и хорошо, что после стольких лет им удалось об этом поговорить. Все было бы именно так, если бы не вмешалась эта сквернословящая белокурая сука, однако Виктор считал, что эта беседа все равно произойдет.Просто не пришло время. Она случится, если каждый из них проявит добрую волю.
Виктор накупил журналов, выбирая на полках фирменного магазина компании «У. Х. Смит» самые красочные. Не забыл заглянуть и в станционный киоск, где приобрел пачку сигарет, толком не зная зачем: курить он не хотел, и они определенно были ему не по карману. Ведя такой образ жизни, питаясь в кафе, покупая вино, а теперь и сигареты, он не сможет дотянуть до получения пособия и вскоре будет вынужден растрачивать небольшой оставленный родителями капитал. Нужно будет найти работу.
Читая журналы, Дженнер осознал, что ищет статью или очерк о Дэвиде Флитвуде. Теперь, когда он хотелчитать о нем, то, разумеется, не нашел ни слова. Закон подлости. Но Дэвид не певец, не актер, не телеведущий, просто человек, который был… как считается, смелым, подумал Виктор. Он, несомненно, был смелым, хотя с таким же успехом можно сказать, безрассудным, но да, в тот раз, в доме 62 по Солент-гарденз, он проявил именно это качество характера. Виктор не мог этого не признать. Они оба выказали немало смелости и – как выражался его отец – твердости.
Знал Дэвид об изнасилованиях? Насколько понимал Виктор, полиция всегда предполагала или догадывалась, что он повинен в нескольких случаях, совершенных в Килберне, в Кенсел-Райз, в Брондесбери. И он был повинен, в этом нет никакого сомнения, потому что через эти районы пролегал его путь в Хитроу. Но против него у полиции не было никаких доказательств, и поэтому они не смогли ничего предъявить в суде. Однако, поскольку Хизер Коул сказала в полиции и повторила в суде, что он тот, кто напал на нее в парке, его тут же заклеймили насильником, тем самымнасильником. Тогда ради своей безопасности он попросил, чтобы два случая изнасилования были приняты во внимание. Возможно, это было ошибкой и усилило подозрения в том, что он собирался изнасиловать Розмари Стэнли, тогда как он проник в дом только для того, чтобы спрятаться, и встреча с этой девушкой была для него таким же потрясением, как и для нее. Ему в голову не приходило напасть на Розмари; ни в тюрьме, ни по выходе из нее он не думал об изнасиловании. За сновидения человек не в ответе, это не преступление.
Раз он не был осужден за изнасилования, раз против него не выдвинуто никаких обвинений, полиция не имеет никакого права делать эти предположения сейчас. На суде все время существовала так и не высказанная теория, что за всем этим кроется изнасилование, что попытки изнасилования лежат в основе дела, которое обвинитель назвал «завершающей трагедией». Но ни слова об истинной причине, о поиске убежища от преследователей и его реакции на насмешки Дэвида Флитвуда. Однако все это не могло подсказать Виктору, знал ли Дэвид об изнасилованиях и беседовал ли об этом с этой девицей, Кларой. Он мог об этом не знать: во время суда он все еще находился в больнице, и если был беспристрастным, как начинал считать Виктор, даже если и слышал какие-то намеки на то, что Виктор и есть насильник из Кенсел-Райз, мог счесть, что человек невиновен, пока его вина не доказана. Наплевать, что думает эта девица, сказал себе Виктор, но мнение Дэвида – совсем другое дело. Он давно никого не насиловал и никогда больше не будет. Дженнер пришел к выводу, что случится катастрофа, если теперь он будет вынужден ответить перед законом за свои прошлые прегрешения. Одно дело, выстрел в Дэвида – несчастный случай, вызванный обстоятельствами, утратой контроля над ситуацией и безрассудством полицейского, но изнасилования относятся к другой категории, они заслуживают порицания, возможно, когда-нибудь он будет раскаиваться в них, особенно из-за той девушки, которую он избил в Эппингском лесу. Ему очень не хотелось, чтобы Дэвид Флитвуд об этом знал.
Тщетно искал Виктор в журналах какой-нибудь материал о Дэвиде. Он начал ложиться рано, поскольку делать было нечего, читал в постели рассказ о французском крестьянине, который вместо того, чтобы хранить деньги в банке, обкладывал ими стены дома. Долгие годы он складывал банкноты, обертывал их лентами, нарезанными из пластиковых мешков от удобрений, засовывал под дранку. После этого он тщательно штукатурил и красил стены дома.