Хавки... Сколько ему тогда было — двадцать четыре? Это была его первая кампания. Плиний начал заново:
— «Хавки селятся на высоких деревянных помостах, чтобы избежать опасности со стороны здешних коварных приливов. Они собирают тину, высушивают ее на холодном северном ветру и используют в качестве топлива. Пьют они только дождевую воду, и устанавливают рядом с жилищами чаны для ее сбора. Верный признак отсутствия цивилизации. Несчастные ублюдки эти хавки».
Плиний помолчал.
— Вычеркни последнюю фразу.
Дверь приоткрылась, и в комнату ворвался ослепительно яркий свет. До слуха Плиния донесся плеск волн и гомон с верфей. Значит, уже утро. Он проснулся несколько часов назад. Дверь затворилась обратно. К секретарю на цыпочках подошел раб и что-то прошептал ему на ухо. Плиний повернулся на бок, чтобы лучше видеть.
— Который час?
— Конец первого часа, господин.
— Резервуар открывали?
— Да, господин. Сообщили, что вода вытекла вся.
Плиний застонал и рухнул обратно на подушку.
— И похоже, господин, при этом было сделано весьма примечательное открытие.
...Рабочие двинулись в путь на полчаса позже Корелии. Обошлось без длительных прощаний. Муса с Корвинием тоже заразились страхом, охватившим рабочих, и всем им не терпелось поскорее оказаться под защитой городских стен Помпей. Даже Бребикс, бывший гладиатор, выживший в трех десятках схваток, и тот то и дело обеспокоенно поглядывал в сторону Везувия. Они убрали в туннеле и погрузили инструменты, пустые амфоры и неиспользованные кирпичи на повозки. В завершение всего двое рабов забросали землей кострища, и окрестности приобрели такой вид, словно никаких ремонтников здесь отродясь не бывало.
Аттилий стоял рядом со смотровым колодцем, скрестив руки на груди, и настороженно наблюдал за сборами. Это был самый опасный момент — ведь работа уже была завершена. Это было бы вполне в духе Амплиата: избавиться от аквария, когда он стал больше не нужен. Аттилий готов был, в случае чего, дорого продать свою жизнь.
Единственным, у кого еще имелась лошадь, был Муса. Он уселся в седло и окликнул Аттилия:
— Ты идешь?
— Нет еще. Я догоню вас попозже.
— А почему?
— Потому, что я собираюсь подняться на гору.
Муса потрясенно уставился на него:
— Зачем?!
Хороший вопрос. Потому что разгадка того, что происходит здесь, внизу, находится там. Потому что это моя работа — заботиться, чтобы вода текла бесперебойно. Потому что мне страшно.
Инженер пожал плечами:
— Из любопытства. Не волнуйся. Я не забылсвоего обещания — если тебя это беспокоит. Держи. — Он протянул Мусе свой кожаный кошелек. — Ты хорошо поработал. Купи рабочим еды и вина.
Муса заглянул в кошелек и проверил содержимое.
— Здесь многовато, акварий. Хватит даже на женщину.
Аттилий рассмеялся:
— Счастливого пути, Муса. До встречи. Увидимся в Помпеях или в Мизенах.
Муса снова бросил на него взгляд и, кажется, хотел что-то сказать, но передумал. Он развернул коня и двинулся следом за повозками. Аттилий остался один.
И снова его поразила царящая вокруг неподвижность — как будто Природа затаила дыхание. Стук тяжелых деревянных колес постепенно затих вдали, и теперь Аттилий слышал лишь неистребимый стрекот цикад да время от времени — звон колокольчика. Солнце уже поднялось довольно высоко. Акварий оглядел безлюдные окрестности, потом лег и заглянул в туннель. Жара тяжело давила на плечи. Аттилий подумал о Сабине, о Корелии, о своем мертвом сыне — и заплакал. Он даже не пытался сдержаться: он рыдал, сотрясаясь от горя, задыхаясь, судорожно хватая ртом холодный воздух туннеля, пропитанный горьковатым запахом влажной глины. Его охватило странное ощущение раздвоенности — как будто один Аттилий сейчас плакал, а второй наблюдал за ним со стороны.
Некоторое время спустя он успокоился, встал и вытер лицо подолом туники. И лишь после этого, снова взглянув вниз, уловил краем глаза отблеск отраженного света в темноте. Акварий слегка отодвинулся — так, чтобы не мешать солнечным лучам попадать в колодец, — и увидел, что пол акведука блестит. Аттилий потер глаза и посмотрел еще раз. За этот краткий промежуток времени блики сделались отчетливее и ярче; они плясали и ширились по мере того, как туннель заполнялся водой.
— Она течет! — прошептал Аттилий.
Удостоверившись, что не ошибся и что Августаснова несет людям воду, акварий подкатил тяжелую крышку к колодцу. Он медленно опустил ее и лишь в последний момент отдернул пальцы. Крышка преодолела последние несколько дюймов. Раздался глухой стук — и туннель был закрыт.
Аттилий снял путы с лошади и взобрался в седло. В дрожащем от зноя воздухе каменные вехи акведука исчезали вдали, словно скрывались под водой. Аттилий натянул поводья, повернул коня в сторону Везувия и пришпорил. Конь двинулся по тропинке, идущей в сторону горы, — сперва шагом, потом перешел на рысь.
Из Писцины Мирабилис вытекли последние остатки воды, и огромный резервуар опустел — редкостное зрелище. Последний раз его можно было наблюдать десять лет назад, когда воду спускали ради планового ремонта, чтобы убрать все, что скопилось на дне, и проверить, не появились ли трещины в стенах. Плиний внимательно слушал раба, рассказывавшего об устройстве резервуара. Его всегда интересовали технические подробности.
— И часто ли это проделывают?
— Как правило — раз в десять лет, господин.
— Так значит, скоро эту процедуру дожны были повторить?
— Да, господин.
Они стояли на ступеньках резервуара, спустившись до половины — сам Плиний, его племянник Гай, его секретарь Алексион и местный раб-смотритель, Дромон. Плиний приказал, чтобы до его прибытия никто ничего не трогал и у дверей, чтобы помешать нежелательному вторжению, была поставлена стража из моряков. Однако же слухи о находке как-то просочились наружу, и во дворе уже толпились любопытствующие зеваки.
Пол Писцины напоминал тинистый берег после отлива. Повсюду виднелись небольшие лужицы и разнообразные предметы — заржавевшие инструменты, камни, обувь, — попадавшие в резервуар за прошедшие годы и очутившиеся на дне. Некоторые из них скрыло отложениями, и от них остались лишь бугорки неопределенного вида. Здешняя лодка тоже очутилась на полу. Несколько цепочек следов вело от лестницы к середине резервуара, к лежащему там какому-то крупному предмету, и возвращалось обратно. Дромон спросил, не принести ли ему этот предмет сюда.
— Нет, — сказал Плиний. — Я желаю осмотреть все лично, на месте. Гай, помоги-ка мне.
Он указал на свои сандалии, и племянник, присев, расшнуровал и снял их, пока Алексион поддерживал префекта. Плиния охватило почти мальчишеское предвкушение приключения, и оно лишь усилилось, когда он преодолел последние ступеньки и осторожно ступил в тину. Черный, восхитительно прохладный ил просочился между пальцами, и Плиний словно вернулся в фамильный особняк в Коме, в Транспаданской Италии, где так славно было играть на берегу озера. И пролетевшие годы — почти полвека! — вдруг показались ему сном. Сколько раз за день такое случалось? Плиний так и не смог привыкнуть к этому. Но в последнее время любая мелочь — запах, звук, промелькнувшее цветное пятно, прикосновение к чему-то вдруг вызывали поток воспоминаний; зачастую Плиний даже не подозревал, что он все это помнит. Как будто он превратился во вместилище некогда пережитых впечатлений, а от него самого ничего уже и не осталось...
Префект подобрал край тоги и осторожно зашагал вперед; его ноги увязали в тине, и при каждом шаге раздавалось восхитительное чавканье.
— Дядя, осторожнее! — крикнул Гай.
Но Плиний лишь покачал головой и рассмеялся. Он держался в стороне от следов, оставленных предшественниками: ему было куда приятнее продавливать корку грязи там, где она была свежей и только-только начала засыхать на воздухе. Спутники Плиния двинулись следом за ним, держась, однако, на почтительном расстоянии.
Адмирал восхитился подземным резервуаром — этой выдающейся постройкой с ее колоннами, в десять раз превышающими человеческий рост. Какое воображение нужно было иметь, чтобы впервые представить себе это, какую волю и силу, чтобы воплотить образ в камне — и все для того, чтобы сохранить воду, доставленную сюда за шестьдесят миль! Плиний никогда не имел ни малейших возражений против обожествления императоров. «Бог — это человек, помогающий человеку», — таково было его жизненное кредо. Божественный Август уже одной постройкой Писцины Мирабилис и акведука в Кампанье полностью заслужил свое место в пантеоне.
К тому моменту, как адмирал добрался до середины резервуара, он совершенно запыхался — столько усилий требовалось, чтобы вытаскивать ноги из вязкой тины. Плиний прислонился к колонне; подоспевший Гай встал рядом. Но Плиний не огорчался: результат стоил труда. Раб-смотритель правильно сделал, что послал за ним. На это воистину стоило посмотреть — на загадку Природы, ставшую также загадкой Человека.
К тому моменту, как адмирал добрался до середины резервуара, он совершенно запыхался — столько усилий требовалось, чтобы вытаскивать ноги из вязкой тины. Плиний прислонился к колонне; подоспевший Гай встал рядом. Но Плиний не огорчался: результат стоил труда. Раб-смотритель правильно сделал, что послал за ним. На это воистину стоило посмотреть — на загадку Природы, ставшую также загадкой Человека.
При ближайшем рассмотрении предмет, валяющийся в грязи, оказался амфорой вроде тех, в которых хранилась известь. К ручкам амфоры была привязана тонкая длинная веревка; она беспорядочно валялась рядом. Крышка, некогда запечатанная воском, теперь была сорвана. В грязи поблескивало около сотни серебряных монет.
— Никто ничего не трогал, адмирал, — взволнованно сообщил Дромон. — Я велел, чтобы все оставили в таком виде, как оно было.
Плиний надул щеки:
— Как по-твоему, Гай, сколько тут всего?
Племянник адмирала запустил руки в амфору, зачерпнул полную горсть монет и показал Плинию.
— Целое состояние, дядя.
— И конечно же, незаконно нажитое — в этом можно не сомневаться. Оно пятнает честную грязь.
Ни на глиняном сосуде, ни на веревке почти не было отложений, а значит, они пролежали на полу резервуара не так уж долго. Самое большее — месяц. Адмирал посмотрел на сводчатый потолок.
— Кто-то подплыл сюда на лодке и опустил амфору за борт, — сказал он.
— А потом бросил веревку? — Гай удивленно уставился на дядю. — Но кто это мог сделать? И как он думал вернуть себе свои деньги? Ни один ныряльщик не опустится на такую глубину!
— Верно.
Плиний тоже зачерпнул пригоршню монет и принялся их рассматривать, вороша большим пальцем. С одной стороны — знакомый насупленный профиль Веспасиана, с другой — священные орудия авгура. Высеченная по краю надпись — IMP CAES VESP AVG COS III — свидетельствовала, что монеты были отчеканены в третье консульство императора Веспасиана, то есть восемь лет назад.
— Значит, нам следует предположить, Гай, что владелец собирался не нырять за ними, а получить свои деньги обратно, осушив резервуар. А единственным человеком, имеющим возможность опустошить Писцину по своему желанию, был наш невесть куда сгинувший акварий, Экзомний.
Ноrа Quarta [10.37]
Кваттовири — совет четверых. Избранные магистраты Помпей собрались на чрезвычайное заседание в гостиной Луция Попидия. Рабы принесли каждому кресло, и магистраты расселись, скрестив руки на груди, и принялись молча ждать. Амплиат, дабы показать, что он не входит в число магистратов, расположился на ложе в углу; он ел инжир и наблюдал за собравшимися. Сквозь открытую дверь ему был виден плавательный бассейн и его смолкший фонтан, а за ним — угол сада и кот, играющий с птичкой. Этот ритуал затягивания смерти заинтересовал Амплиата. Египтяне считали котов священными животными, самыми разумными существами после человека. Насколько мог припомнить Амплиат, лишь коты да люди способны были получать удовольствие, причиняя другому страдания. Значит ли это, что разум и жестокость неизменно сопутствуют друг другу? Интересный вопрос.
Он надкусил следующую ягоду. Заслышав чавканье, Попидий скривился.
— Должен заметить, Амплиат, ты выглядишь в высшей степени самоуверенно.
В его голосе проскользнула отчетливая нотка раздражения.
— Я в высшей степени уверен в себе. Расслабься.
— Тебе легко говорить! Не ты же подписал объявления, расклеенные по всему городу и обещающие, что после полудня вода пойдет снова!
— Ответственность перед обществом — это плата за право занимать выборную должность, дорогой Попидий. — Аттилий щелкнул липкими от сока пальцами, и раб тут же поднес ему небольшую серебряную чашу. Аттилий сполоснул пальцы и вытер их о тунику раба. — Не сомневайтесь в инженерных достижениях римлян, почтеннейшие. Все будет хорошо.
Четыре часа назад, на рассвете очередного знойного, безоблачного дня, Помпеи проснулись и обнаружили, что остались без воды. Предположения Аттилия о том, что произойдет дальше, полностью оправдались. Поскольку это произошло после принесения жертв Вулкану, то даже наименее суеверные увидели в этом проявление неудовольствия грозного бога. Вскорости после рассвета обеспокоенные граждане уже стали сбиваться в кучки. На форуме и на больших фонтанах были вывешены объявления, подписанные Луцием Попидием Секундом; они гласили, что акведук ремонтируется и что вода будет подана вновь после семи часов. Но тех, кто помнил ужасное землетрясение, произошедшее семнадцать лет назад — тогда вода тоже пропадала! — эти объявления не успокоили, и к середине утра город был охвачен паникой. Некоторые хозяева лавок предпочли не открывать свои заведения. Некоторые граждане отбыли прочь, погрузив имущество на повозки и провозгласив во всеуслышание, что Вулкан намеревается во второй раз уничтожить Помпеи. И вот теперь разошелся слух, что кваттовири заседают в доме Попидия. И на улице под домом собралась толпа. Время от времени в уютную гостиную долетал ее гул — ворчание, напоминающее порыкивание зверей, которых подтащили вместе с клетками к выходу на арену и вот-вот спустят на гладиаторов. Бриттий поежился:
— Говорил же я — не надо нам было соглашаться помогать этому акварию!
— Верно, — поддержал его Куспий. — Я то же самое говорил. И гляньте, к чему это привело!
«Как много можно узнать, всего лишь посмотрев человеку в лицо, — подумал Амплиат. — Позволяет ли он себе излишества в еде и питье, кто он по роду деятельности, горд ли он, труслив ли он, силен ли.
Вот возьмем Попидия: он красив и слаб. Куспий, как и его отец, храбр, жесток, груб и глуп. Бриттий весь во власти собственных желаний. Голконий резок и расчетлив — в его диете слишком много анчоусов и пряного рыбного соуса».
— Вздор, — любезно произнес Амплиат. — Вы бы хоть подумали! Если бы мы не стали ему помогать, он бы просто отправился за помощью в Нолу, и мы все равно остались бы без воды, только на день позже. А что сказали бы в Риме, узнав об этом? Кроме того, так нам известно, где он находится. Он в нашей власти.
Остальные не придали этому значения, но старина Голконий тут же уцепился за последнюю реплику Амплиата.
— А почему это так важно — знать, где он находится?
Амплиат на миг замешкался с ответом. Он рассмеялся:
— Да будет тебе, Голконий! Всегда полезно знать как можно больше — разве не так? Ради этого стоило дать ему несколько рабов да известь с досками. Если человек перед тобой в долгу, его легче контролировать — я верно говорю?
— Верно, — сухо откликнулся Голконий и взглянул на Попидия, сидевшего напротив.
Даже Попидий был не настолько глуп, чтобы не заметить оскорбления. Он побагровел и привстал с кресла:
— Ты на что намекаешь?
— Послушайте! — вмешался Амплиат. Он хотел прекратить этот разговор, пока тот не зашел слишком далеко. — Я хочу рассказать вам о пророчестве, которое я получил этим летом, когда начались подземные толчки.
— Пророчество? — Попидий, заинтересовавшись, тут же уселся на место. Амплиат знал, что он любил подобные штуки: старая Бирия с ее волшебными бронзовыми руками, исписанными таинственными знаками, ее ящик со змеями, ее молочно-белые глаза, неспособные увидеть лицо человека, но способные зато разглядеть его будущее. — Ты советовался с сивиллой? И что она сказала?
Амплиат постарался напустить на себя соответствующее моменту торжественное выражение.
— Она принесла в жертву Сабазию змей и освежевала их, чтобы погадать на их внутренностях. Я присутствовал при этом.
Ему вспомнилось пламя, горящее на алтаре, дым, поблескивающие руки, запах благовоний, дрожащий голос сивиллы — высокий, почти нечеловеческий; таким же точно голосом вопила та старуха, сына которой он скормил муренам. Это представление невольно вогнало Амплиата в трепет.
— Она видела город — наш город — много лет спустя. Может, спустя тысячелетие, может, больше. — Он перешел на шепот. — Наш город был знаменит на весь мир. Наши храмы, наши амфитеатры, наши улицы кишели людьми, говорящими на всех мыслимых языках. Вот что она увидела во внутренностях змей. Дни цезарей минуют, и империя рассыплется прахом, но то, что мы воздвигнем здесь, будет стоять.
Амплиат откинулся на спинку кресла. Он сам почти поверил в свои слова. Попидий перевел дыхание.
— Бирия Ономаста никогда не ошибалась, — сказал он.