– Я хотела сказать – не надо торопиться, но это бессмысленно. Потом я хотела сказать – не пытайся самостоятельно найти убийцу и не пытайся никого спасать. Но лучше не буду говорить тебе ничего. Просто делай то, что считаешь правильным.
Кордэ ответил ей улыбкой, впервые расслабившись после новой встречи.
Ланч получился мучительно напряженным. Блюда были великолепны. Перемена сменяла перемену; суп сменила превосходно приготовленная рыба, а за нею последовало мясо с овощами, но никто не воздавал им должное. Рэмси Парментер решил отобедать вместе с семьей и гостьей. Председательствуя за столом, он неловкими словами благословил трапезу. Шарлотта не могла отделаться от ощущения, что он обращается к собранию городских советников, а не к любящему Богу, знающему его самого бесконечно лучше, чем знал сам он себя.
Произнеся «аминь», все приступили к еде.
– А не надо ли нам, помимо лент, облачиться в темные вуали? – спросила Кларисса, не донеся до рта ложку супа. – Конечно же, Доминику не составит труда принести их от галантерейщика, правда?
Она посмотрела на Кордэ.
– Безусловно, – немедленно согласился тот.
– Ради меня можно не беспокоиться, – мрачным тоном проговорила Трифена. – Я не стану выходить туда, где придется надевать шляпку.
– Шляпка потребуется тебе в саду, если пойдет дождь, – указала ей сестра. – A зная весеннюю английскую погоду, в дожде следует сомневаться не меньше, чем в перспективе собственной смерти или уплаты налогов.
– Ты жива и у тебя нет денег, поэтому ты не платишь налогов! – отрезала миссис Уикхэм.
– Именно, – согласилась Кларисса. – Но под дождь я попадаю регулярно.
Она снова посмотрела на Доминика и добавила:
– Вам известно, что именно необходимо в подобной ситуации?
– Нет, – ответил священник. – Но я подумал, что если мне удастся уговорить миссис Питт пойти со мной, она мне все покажет.
– Прошу вас не утруждать себя подобным образом. – Вита посмотрела на Шарлотту с улыбкой. – Мы не собираемся каким-нибудь образом эксплуатировать вас.
Гостья улыбнулась в ответ:
– Мне будет приятно помочь. Кроме того, меня очень радует возможность переговорить с Домиником, услышать о новостях в его жизни…
– До галантерейщика идти недолго, – сухим тоном проговорила Трифена, наклоняясь над своим супом; свет пролился на ее светлые волосы, превращая их в ореол. – Самое большее полчаса.
– Доминик должен заняться приготовлениями к похоронам Юнити, – пояснила ее мать. – В наших обстоятельствах это выглядит более уместно.
На лице ее появилось усталое выражение, однако больше она ничего добавлять не стала.
– К похоронам! – Трифена резким движением подняла голову. – Как я понимаю, вы имеете в виду церковный обряд, помпезный и напыщенный… Все в трауре изображают горе, которого вовсе не чувствуют. Для этого вам нужны черные ленты и вуали. Все вы – ханжи! Если при жизни вы не ценили ее по достоинству, какой смысл рассаживаться скорбными рядами в церкви, словно вороны на заборе, как будто вы скорбите по ней?!
– Довольно, Трифена! – строгим голосом проговорила Вита. – Твои чувства нам уже известны, и нам незачем слышать их еще раз, тем более за столом.
Миссис Уикхэм перевела взгляд с матери на Рэмси, сидевшего во главе стола.
– Неужели ты думаешь, что твой Бог верит тебе? – потребовала она ответа резким и ломким голосом. – Он должен быть глупцом, чтобы поверить твоим позам. Но я им не верю! Как и всякий, кто тебя знает.
Затем она повернулась лицом к Мэлори:
– Ну почему все вы обращаетесь с Богом как с идиотом? На своем корявом языке вы все извиняетесь, извиняетесь перед Ним, как будто Он не понял вас с первого раза. Вы разговариваете с ним как со старой леди, тугой на ухо и наполовину выжившей из ума.
Кларисса прикусила губу, прикрыла рот салфеткой и принялась кашлять, как будто что-то застряло у нее в горле.
– Трифена, либо придержи язык, либо оставь нас! – резко объявила миссис Парментер. Она даже не посмотрела в сторону мужа, очевидно оставив надежду на то, что он вступится за себя или за свою веру.
– Как делаешь и ты сама, – с вызовом произнесла Кларисса, отняв от губ салфетку.
– Я вообще не говорю с Богом! – развернувшись, разъяренная молодая женщина с гневом посмотрела на сестру. – Это смешно. С тем же успехом можно говорить с кэролловской Алисой или Чеширским Котом.
– Тебе в качестве собеседника больше подойдет Мартовский Заяц или Безумный Шляпник, – предположила ее старшая сестра. – Они в достаточной мере безумны, чтобы слушать то, что ты постоянно твердишь о социальных расходах, свободной любви, артистической свободе и всеобщей вседозволенности поступать как хочется, в надежде на то, что кто-то другой подберет осколки.
– Кларисса! – все тем же резким тоном произнесла Вита, напрягшись всем телом и глядя на дочь сердитым взглядом. – Ты не помогаешь мне! И если ты не можешь сказать что-либо соответствующее ситуации, то лучше, прошу тебя, не говори ничего.
– Кларисса никогда не говорит того, что соответствует ситуации, – проговорила Трифена с горькой и полной боли насмешкой.
Шарлотта понимала, что делает эта женщина. По какой-то причине смерть Юнити Беллвуд ранила ее болезненнее, чем она могла перенести, и гнев ее был направлен на всех, кто не разделял ее одиночества и утраты, или на тех, чьего страха она не замечала. Миссис Питт посмотрела на Рэмси Парментера, восседавшего во главе стола и номинально руководящего трапезой, но на деле не производившего никаких действий.
После этого, повернувшись к Вите, она заметила тень старой усталости, легшей на ее черты, и подумала, что этой женщине, наверное, столько раз приходилось принимать решения и отмечать границы пристойного поведения, рассчитывая, что это сделает ее муж. Быть может, в этом угадывалось предельное одиночество… не смерть, не утрата, но одиночество, отсутствие жизненной опоры, когда оказывается, что ты связана со скорлупой прежних мечтаний, из которой ушло содержимое.
– Ну что ж, к счастью, Церковь восполнит все наши недостатки и произнесет необходимые слова. – Мэлори передал свою суповую тарелку убиравшей их служанке. – В меру собственных возможностей.
– Достаточно широких, – впервые вступил в разговор Доминик. – Но все остальное – от Господа.
Младший Парментер резко повернулся к нему:
– Который даровал нам таинства исповеди и отпущения грехов спасения нашего ради, a также соборование, дабы мы были способны принять Его милосердие и обрести в итоге спасение, невзирая на все наши слабости и грехи.
Его длинные и тонкие пальцы лежали на белом полотне скатерти, с трудом сохраняя покой.
– Это совершенно аморально! – с отвращением произнесла Трифена. – По твоим словам, все заканчивается магией. Надо всего лишь произнести правильные слова, и заклинание уничтожит вину. Вот это реально и подлинно скверно! – Она по очереди оглядела всех присутствующих: – Как можете вы верить во все это? Это чудовищно! В наш век разума и науки! Даже Ренессанс был более просвещенным временем…
– А инквизиция? – вставила Кларисса, подняв темные брови. – Там сжигали всех, чья вера отличалась от принятой.
– Не всех, – педантично поправил Рэмси. – Только тех, кто был крещеным христианином и уклонился в ересь.
– Да какая разница? – возвысила голос его младшая дочь. – Ты хочешь сказать, что это правильно?
– Я только исправляю неточное утверждение, – ответил пожилой священник. – Мы можем сделать лишь то, что считаем самым лучшим, согласно собственному воспитанию и пониманию, оставив все прочее. Мы похороним Юнити и соблюдем все формальности англиканской церкви. Господь поймет, что мы сделали для нее то, что считали правильным, и дарует ей Свое милосердие и прощение.
– Прощение! – Переполненный эмоциями голос Трифены возвысился еще на октаву и сделался пронзительным. – Это не Юнити нуждается в прощении, а тот, кто убил ее! Как можете вы сидеть здесь и толковать о каком-то прощении, словно бы она в чем-то виновата?! Это чудовищно!
Она резким движением отодвинула стул, едва не повалив его, и вскочила:
– Я не могу больше оставаться здесь и слушать все эти излияния из сумасшедшего дома!
С этими словами миссис Уикхэм вылетела из столовой, не оглянувшись, оставив дверь раскачиваться на петлях и только случайно не сбив с ног слугу, вносившего новую перемену блюд.
– Мне очень жаль, – пробормотала Вита, с извинением посмотрев на Шарлотту. – Боюсь, что моя дочь действительно чрезвычайно расстроена. Она дружила с Юнити. Надеюсь, вы простите ее.
– Ну, конечно. – Миссис Питт не могла ответить иначе. Ей самой пришлось пережить достаточное количество семейных сцен. Она внутренне покраснела, вспоминая те из них, что были обязаны своим происхождением ей самой, причем не многие были связаны с ее увлечением Домиником. – Мне случалось переживать утраты, и я знаю, какое потрясение они могут вызвать.
Хозяйка дома просияла поверхностной, неглубокой улыбкой:
– Благодарю вас. Это очень любезно с вашей сто роны.
Мисс Парментер с любопытством посмотрела на гостью, но промолчала. Остальная часть трапезы завершилась под вежливые реплики Доминика и Виты, к которым присоединялась и Шарлотта, чтобы сохранять какое-то подобие благопристойности. Рэмси со всем соглашался и раз или два спросил мнение миссис Питт по какому-то поводу. Мэлори не пытался вступить в разговор, a Кларисса хранила скромное и нехарактерное для себя молчание.
После обеда Шарлотта сопроводила пригласившего ее Доминика в магазин. Они ехали во второсортном экипаже. Верх его был опущен, но погода оставалась сухой и ветреной, так что, прикрыв колени полстью, она чувствовала себя вполне уютно. Дав указания кучеру, Кордэ сел возле нее.
– Очень мило, что ты посетила нас, – печальным тоном проговорил он, после того как они отъехали. – Жаль только, что мы снова встретились в подобных обстоятельствах. Обед получился ужасным. Нервы у всех настолько напряжены, что сдают от малейшего прикосновения.
– Понимаю, – негромко проговорила его спутница. – И помню…
– Ну, конечно же, ты помнишь. – Ее зять торопливо улыбнулся. – Прости.
– Как много произошло после нашей последней встречи…
– Ну, ты не слишком изменилась. – С этими словами священник повернулся вполоборота и внимательно посмотрел на молодую женщину. – Волосы совсем как прежде. – В глазах его проскользнуло восхищение, и нахлынувший на Шарлотту порыв удовольствия смутил, хотя она и не пожелала скрывать это.
– Спасибо, – поблагодарила она, улыбнувшись против собственной воли. – Прошло достаточное количество лет, и мне кажется, что я сделалась чуточку умнее. У меня двое детей…
– Двое? – удивился ее собеседник. – Я помню Джемайму…
– У меня есть еще и сын, на два года младше ее. Его зовут Дэниел. Ему уже шесть с половиной лет. – Миссис Питт просто не могла изгнать из своего голоса нотки гордости и нежности. – Но ты переменился – стал совсем другим… Что произошло? Как случилось, что ты встретился с Рэмси Парментером?
В глазах Кордэ гуляли веселые огоньки, однако к ним примешивалась и досада.
– Занялась расследованием? – поинтересовался он.
– Нет, – покачала головой его свояченица, однако этот ответ был не совсем правдив.
Тяга к расследованиям сделалась у Шарлотты привычкой, однако в данный момент она думала исключительно о Доминике и о том, какое воздействие эта трагедия окажет на него. А еще она не могла прогнать из памяти лицо Рэмси Парментера, сидевшего во главе стола, словно утопая в смятении.
– Нет, – снова проговорила она. – Ты очень изменился, и, должно быть, с тобой происходило нечто необычайное. Кроме того, я вижу, что ты очень тревожишься за Парментера, не столько потому, что эта трагедия может отразиться на всей семье, но из-за его собственного состояния. Ты не веришь в то, что он мог преднамеренно столкнуть ее с лестницы, так ведь. – Это было утверждением, а не вопросом.
Священник ответил ей после долгой паузы, но и тогда заговорил медленно, хмурясь и глядя не на нее, а прямо перед собой – в неразборчивое пятно, в которое превращалась впереди улица и экипажи на ней.
– Этот поступок полностью не соответствует тому человеку, которого я знаю, – проговорил он. – Я познакомился с Рэмси во время глубочайшего кризиса во всей моей жизни. Каждый день тогда казался мне серой пустыней, в которой за горизонтом нет ничего, кроме той же самой бесцельной борьбы. – Нервным движением мужчина прикусил нижнюю губу, словно память о том времени до сих пор волновала его… Память о той полнейшей неспособности даже надеяться. Эта бездна вселяла страх просто самим своим существованием. Отражение того мрака до сих пор угадывалось в его глазах.
Миссис Питт хотелось спросить о причине такого отчаяния, однако расспросы могли бы показаться навязчивыми, a права знать такие личные вещи о своем зяте она не имела. Не могло ли это время как-то быть связанным со смертью Сары? Хотя, скорее всего, такое уныние овладело Домиником несколькими годами позже. Шарлотте хотелось прикоснуться к нему, однако такой жест должен был показаться слишком личным. Время близкого знакомства осталось для них обоих в прошлом, и за одно мгновение этот пробел не загладишь.
– Я презирал себя самого, – продолжил он, не глядя на собеседницу и говоря так, чтобы слышала его только она, но не сидевший впереди кучер.
– За собственное отчаяние? – негромко проговорила миссис Питт. – Оно не стоит того. Это не грех. Нет, мне известно, что религиозное учение считает его грехом, но иногда справиться с унынием невозможно. С жалостью к себе – пожалуй, да, но не с подлинным отчаянием.
– Нет, – возразил Кордэ с сухим смешком. – Я не презирал себя за собственное несчастье, но я был несчастен оттого, что презирал себя. И у меня была причина для этого.
Его лежавшие на коленях руки сжались. Шарлотта заметила, как блеснула кожа его натянувшихся на костяшках перчаток.
– Я не намерен рассказывать тебе о том, насколько ничтожным сделался, потому что не хочу, чтобы ты плохо думала обо мне даже в прошедшем времени, – добавил Доминик. – Я опустился до подлинного эгоизма, не думал ни о ком другом, жил мгновением и своими сиюминутными потребностями. – Он чуть качнул головой. – Такая жизнь не подобает существу, способному думать. Она недостойна человека; это пустая трата времени, отрицание разума, духа, души, если тебе угодно. Она убивает пренебрежением ко всему, что стоит ценить или любить. В ней нет доброты, нет отваги, нет чести, милосердия и достоинства.
Бросив на Шарлотту еще один взгляд, священник опять отвернулся.
– Я презирал себя за то, что не достиг почти ничего из того, на что был способен. Я транжирил все свои возможности. Нельзя справедливо осудить того, у кого, по сути дела, нет шансов, но того, кто располагает ими, однако не использует их по трусости, лени или лживости…
Его родственнице немедленно пришли на ум оправдания, однако по лицу Кордэ нетрудно было понять, что он увидит в них не сочувствие, а неспособность понять его, так что Шарлотта промолчала. Они уже ехали по улице, по обеим сторонам которой располагались лавки, и до галантерейщика было совсем недалеко.
– Так, значит, Рэмси Парментер помог тебе? – уточнила миссис Питт.
Ее зять вновь расправил плечи, и легкая улыбка, знак приятного воспоминания, появилась на его губах.
– Да. Ему хватило милосердия и веры, чтобы увидеть во мне больше, чем видел я сам. – Доминик издал нервный смешок. – Хватило терпения и настойчивости разобраться с моими ошибками и жалостью к себе любимому, с моими бесконечными сомнениями и страхами, и постепенно довести меня до точки, где я поверил в себя с той же силой, как и он. Не могу сказать тебе, сколько часов, дней и недель на это ушло, однако он не сдался.
– Надеюсь, ты не принял сан лишь ради того, чтобы обрадовать его? – спросила молодая женщина и тут же пожалела об этом. Фраза эта отдавала оскорблением, чего она не намеревалась делать. – Прости…
Ее спутник в очередной раз повернулся к ней, теперь уже с широкой улыбкой на устах. Годы, бесспорно, пошли на пользу его внешности. Лицо его очевидным образом утратило долю прежней красоты, однако морщины сделали его более утонченным и даже изысканным. Теперь в Доминике не оставалось никакой слабости, ничего незаконченного. Лицо его обрело более сильную привлекательность, потому что стало наделено смыслом.
– Ты ни капельки не переменилась. – Он покачал головой. – Все та же прежняя Шарлотта, говорящая то, что ей взбредет на ум, сразу, как только эта мысль ее осенила…
– Я изменилась! – Миссис Питт немедленно перешла в оборону. – Теперь я делаю это не столь часто. На самом деле я научилась быть и тактичной, и изобретательной – если это нужно. A еще я могу ничего не говорить и очень хорошо слушать.
– И ты научилась не выкладывать своего мнения, когда возмущена глупостью, несправедливостью или ханжеством? – спросил Кордэ, приподняв бровь. – Или не рассмеяться в неподходящий момент? Пожалуйста, не говори так! Я не хочу, чтобы знакомый мне мир настолько переменился только оттого, что я принял духовный сан. Кое-что должно всегда оставаться неизменным.
– Ты смеешься надо мной, a мы уже приехали к галантерейщику, – бодро проговорила его свояченица, ощущая внутри кроху тепла. – Хочешь, чтобы я сходила и купила ленту и вуали?
– Буду весьма обязан тебе. – Достав из кармана несколько шиллингов, Доминик протянул их Шарлотте: – Спасибо.
Она вернулась минут через пятнадцать. Лакей помог ей подняться в экипаж, после чего Шарлотта передала Доминику пакет вместе со сдачей. Экипаж тронулся с места.
– Нет, – ответил священник на заданный ею раньше вопрос. – Я принял сан не в угоду Рэмси. Этот жест был бы недостоин и его, и меня самого и, безусловно, бесполезен прихожанам, которым я однажды буду служить.