– Понятно. – Голос пожилой дамы сделался очень серьезным. – A как насчет двух остальных… Мэлори и того, о ком ты заговорила сперва? Не могли ли и они поддаться искушению?
– Мэлори… возможно. – Миссис Питт неопределенно пожала плечами. – Но только не преподобный Парментер. Ему никак не меньше шестидесяти!
Веспасия рассмеялась. Не легким и элегантным смешком, но искренне и самозабвенно.
Шарлотта поняла, что краснеет:
– Я хотела… то есть не хотела… – Она осеклась.
Наклонившись вперед, старая родственница похлопала ее по руке:
– Я в точности поняла тебя, моя дорогая. И скажу тебе, что в тридцать три года шестидесятилетнего считаешь дряхлым старцем, но когда тебе самой исполняется шестьдесят, смотришь на вещи совсем по-другому. Как и в семьдесят – и даже в восемьдесят, если повезет.
Румянец еще не оставил щеки ее гостьи.
– Не думаю, чтобы преподобному Парментеру везло в такой мере, – заметила она. – Он высох, как деревяшка. В его голове одни аргументы.
– В таком случае, если что-то наконец пробудит в нем страсть, результат может оказаться более опасным, – ответила ее собеседница, снова распрямляясь. – Потому что он не приучен к страстям и не обладает достаточным опытом, чтобы контролировать их. Тогда все и в самом деле может закончиться подобным несчастьем.
– Должно быть… – неторопливо проговорила Шарлотта, в душе которой боль мешалась с облегчением. Подобный вариант ответа оправдывал всех остальных, возлагая самое тяжкое бремя на одного подозреваемого. И все же, при всей рациональности этого вывода, она не могла с ним согласиться.
– Я не сумела ощутить в нем даже крохи страсти, – проговорила миссис Питт. – Только сомнение. И хотя бо́льшая часть моей информации о случившемся исходит от Доминика, мне все же кажется, что как раз сомнение и является превалирующей эмоцией в характере преподобного Парментера. Они с Юнити жутко ссорились. И в последний раз страшно поругались перед самым ее падением. Это слышали несколько человек. Понимаете ли, она оспаривала его веру во всем, чему он посвятил свою жизнь. А это вряд ли перенесет любой человек. По сути дела, она говорила, что все его верования ничего не стоят, что они глупы и ошибочны. За подобные слова человека нетрудно возненавидеть.
– Если она действительно пошатнула веру Парментера, тогда он и в самом деле получал основания для ненависти, – согласилась старая леди. – Нет ничего более страшного, чем идея или свобода, которая перечеркивает твою жертву и покорность, когда ты уже не в состоянии ничего исправить. Но, судя по твоим словам, преподобный был далек от этого положения. Он скорее возненавидел бы инициаторов подобной идеи, а не ее последователей? – Она вздохнула. – Впрочем, ты, конечно, права. Наверху лестницы стояла несчастная молодая женщина, а не мистер Дарвин, до которого не дотянуться. Очень жаль. Печальная история.
Веспасия несколько неловко поднялась на ноги. Шарлотта немедленно вскочила и предложила ей свою руку, и они вместе проследовали в утреннюю столовую. Ее наполняли солнечный свет и аромат нарциссов, расцветших в зеленом глазированном горшке. Как раз подали копченую лососину с тоненькими, как вафля, ломтиками черного хлеба, a дворецкий уже ожидал, чтобы отодвинуть от стола стул перед хозяйкой.
Шарлотта почувствовала, что не может не заглянуть еще раз в Брансвик-гарденс. Разум твердил ей, что чего-то нового она там не узнает, однако женщина не обнаруживала в себе способности просто дожидаться развязки. Заглянув в этот дом, она сможет заметить что-нибудь, пропущенное раньше, и это знание поможет ей приступить к действиям.
Вита Парментер встретила ее с заметной прохладцей.
– Как это мило с вашей стороны, миссис Питт, – проговорила она. – Вы щедро расходуете на нас свое время.
«И отнимаете у нас собственное», – это не было сказано вслух, но подразумевалось.
– Семейное родство становится очень важным в трудные времена, – ответила гостья, сгорая от стыда за подобную банальность.
– Не сомневаюсь в том, что вы преданы своему мужу, – произнесла хозяйка с улыбкой. – Однако мы не можем сказать вам ничего такого, чего уже не сообщили ему.
Это было ужасно. Шарлотта залилась краской. Миссис Парментер оказалась куда более серьезной противницей, чем можно было предположить, и она была готова защищать своего мужа с той же решимостью, с какой миссис Питт – Доминика. Молодая женщина ощущала, что подобное поведение достойно восхищения, и более того, на самом деле она отчасти восхищалась им, несмотря на некоторое смущение. Обе дамы стояли лицом к лицу в очень изящной и современной гостиной: невысокая Вита, элегантная в неярком узорчатом синем платье с черной оторочкой, и более высокая – не меньше чем на три дюйма – Шарлотта в прошлогоднем наряде приглушенно сливового цвета, шедшем к ее смугловатой коже и каштановым с рыжиной волосам.
– Я пришла не за тем, чтобы расследовать обстоятельства вашей трагедии, миссис Парментер, – произнесла гостья крайне вежливым тоном. – Я хочу осведомиться о вашем благополучии и предложить любые возможные для меня услуги.
– Я совершенно не могу представить себе ту помощь, которую вы способны нам оказать, – ответила Вита с исчезающей малой долей любезности. – Что, собственно, вы имели в виду?
В подобной ситуации никто и ничем не способен помочь, и обе они превосходно это знали.
Шарлотта посмотрела на хозяйку дома и улыбнулась:
– Я много лет знаю Доминика; в прошлом нам с ним приходилось переживать и трагедии, и трудности. Я подумала, что открытый и прямой разговор с давним другом, с человеком, не замешанным непосредственно в вашей трагедии, принесет ему облегчение.
Она ощутила удовлетворение от подобной формулировки, звучавшей вполне здраво и недалекой от истины.
– Понятно, – неторопливо произнесла ее собеседница, лицо которой сделалось чуть более жестким и холодным. – В таком случае нам следует позвать его и проверить, есть ли у него свободное от обязанностей время.
Она протянула руку к шнурку колокольчика и резко дернула его. До появления служанки хозяйка молчала, а потом просто попросила ее известить мистера Кордэ о том, что явилась его свояченица, желающая разделить его общество – если это для него удобно.
После этого они с гостьей обсуждали погоду до тех пор, пока дверь не открылась и не вошел Доминик. Он явно обрадовался Шарлотте: лицо его немедленно просветлело. Однако она обратила внимание на тени под его глазами и на напряжение, читавшееся в его морщинах.
– Как мило, что ты пришла, – искренне проговорил священник.
– Я волнуюсь за тебя, – ответила его родственница. – Ты так расстроен…
– Как и все мы. – Вита перевела взгляд с миссис Питт на Доминика. Выражение на ее лице переменилось с тех пор, как он вошел в комнату. Взгляд ее сделался мягким, уважение граничило в ее глазах с восхищением. – Должно быть, это самое худшее время в жизни любого из нас.
Она повернулась к гостье с выражением, полностью отрицавшем предшествующую холодность. Лицо ее сделалось настолько невинным, что простушка Шарлотта даже подумала, что сама спровоцировала изначальный отпор каким-либо промахом.
– Однако мы также находим силы в тех, кого не знаем, – продолжила миссис Парментер. – Вы говорили, миссис Питт, что вам обоим пришлось некогда перенести большие трудности. Смею предположить, что вы пережили ситуацию, подобную нашей? Когда вдруг оказывается, что те, кого ты считаешь своими друзьями, людьми сильными и надежными… не обладают теми качествами, на которые рассчитываешь. A люди незнакомые обладают сочувствием, отвагой и – взгляд ее сделался мягким, глаза заблестели – обыкновенной добротой, превосходящей твои представления. – Она не называла никаких имен, однако короткий взгляд, брошенный ею на Кордэ, заставил его зарумяниться от удовольствия.
Шарлотта заметила этот взгляд. Деликатный, льстивый, направленный в самое уязвимое место. Доминик добивался не того, чтобы его считали нужным, интересным, романтичным или умным, а того, чтобы его считали хорошим. Возможно, Вита абсолютно случайно наткнулась на единственную прореху в его броне, однако миссис Питт была полностью уверена в том, что случай здесь совершенно ни при чем. И даже если она захочет предупредить своего зятя, то не сможет этого сделать. Такой поступок сразу окажется жестоким и бесцельным. Он заденет Доминика и восстановит его против Шарлотты. На мгновение перехватив взгляд хозяйки, миссис Питт убедилась в том, что и она также понимает это.
– Вы правы, – согласилась гостья с вынужденной улыбкой. – Вот что остается после того, как раскрываются тайны: новое знание о людях, о наших хороших знакомых. Прежние отношения никогда не восстанавливаются.
– Действительно, подобное просто невозможно, – согласилась миссис Парментер. – Появляются новые долги и… новые обязательства. Происходит поворот во всей нашей жизни. И это делает такой момент настолько страшным… – Она позволила своим словам повиснуть в воздухе и продолжила после паузы: – Тогда пытаешься обрести надежду, а это так больно, потому что так важно… – Посмотрев на Доминика, а затем куда-то вдаль, Вита произнесла уже совсем негромко: – Слава богу, подобные переживания не приходится претерпевать в одиночестве!
– Действительно, подобное просто невозможно, – согласилась миссис Парментер. – Появляются новые долги и… новые обязательства. Происходит поворот во всей нашей жизни. И это делает такой момент настолько страшным… – Она позволила своим словам повиснуть в воздухе и продолжила после паузы: – Тогда пытаешься обрести надежду, а это так больно, потому что так важно… – Посмотрев на Доминика, а затем куда-то вдаль, Вита произнесла уже совсем негромко: – Слава богу, подобные переживания не приходится претерпевать в одиночестве!
– Конечно же, – уверенным тоном проговорил священник. – Нам не остается ничего иного, и мы должны придерживаться этого блага.
Напряжение несколько оставило Виту. Повернувшись к Шарлотте, она улыбнулась, как если бы пришла к важному решению:
– Быть может, вы останетесь на чай, миссис Питт? Мы будем рады вам. Пожалуйста, прошу вас!
Молодая женщина удивилась. Перемена настроения хозяйки оказалась настолько внезапной, что, вопреки желанию согласиться, вызвала в ней нелегкое чувство.
– Благодарю вас, – поспешно согласилась она. – Очень благородное предложение с вашей стороны, особенно с учетом обстоятельств.
Миссис Парментер улыбнулась, и лицо ее озарилось теплом и уверенностью. Нетрудно было заметить, что в иных обстоятельствах она умела проявлять необыкновенное обаяние, обладая необходимыми для этого интеллектом, жизненной силой и несомненным остроумием.
– А пока прошу вас провести время с Домиником, ради чего вы и пришли… не сомневаюсь, беседа доставит удовольствие вам обоим. Чай будет подан в четыре часа.
– Спасибо, – искренне поблагодарил Кордэ, лицо которого просветлело и сделалось мягким, после чего повернулся к Шарлотте: – Не прогуляться ли нам по саду?
Она последовала за родственником и взяла его под руку, отчетливо осознавая, что Вита провожает их взглядом. Хозяйка дома полностью изменила свое поведение. После появления Доминика она стала совершенно другой. Было ли это следствием того, что Шарлотта в ее глазах была женой полицейского, расследовавшего смерть Юнити, и поэтому неизбежным образом связывалась с обвинением Рэмси в убийстве? Миссис Парментер не могла не проявлять подозрительности в отношении этой женщины, и даже неприязни к ней, вне зависимости от всяких личных порывов. Сама миссис Питт возненавидела бы всякого, кто стал бы угрожать ее мужу. И не важно, была бы эта угроза справедливой или нет. Она коснулась бы ее ума, но не инстинкта.
A Вита должна понимать, что Доминик верен Рэмси, что он испытывает к нему чувство огромной благодарности и долга. Она может рассчитывать, что Кордэ окажет ей любую находящуюся в человеческих силах помощь.
Через боковую дверь Шарлотта со своим зятем вышли в сад, все еще лишенный листвы и покрытый пробивающимися сквозь голые ветви пятнами света. Подснежники уже сошли, а стрелки нарциссов поднялись достаточно высоко и склоняли набок готовые распуститься головки. Если бы этот сад принадлежал миссис Питт, она посадила бы под деревьями примулы, чистотел и лесные анемоны. Здешние садовники явно проявляли недостаток воображения, ограничиваясь барвинками и папоротниками, едва пробивавшимися из земли.
Доминик о чем-то говорил, но свояченица не слушала его. Ум ее наполняло воспоминание о том чувстве, которое проявилось на лице Виты, когда та посмотрела на него. На лице этой женщины читалось такое восхищение… Неужели она переметнулась к нему, ощутив в Рэмси слабый, треснувший сосуд? Шарлотта припомнила, как тот сидел за столом, позволяя Трифене отпускать оскорбительные реплики и даже не пытаясь защитить себя или свою веру. Похоже было, что он действительно в каком-то смысле сдался.
Однако миссис Парментер не принадлежала к тем женщинам, которые способны капитулировать. Она может пасть жертвой обстоятельств, но не позволит себе прекратить сопротивление. Неудивительно, что к Доминику ее влекло восхищение его духовной энергией и убежденностью! Они отвечали ее силе воли. Шарлотта заметила, как она льстила этим аспектам его природы и насколько приятна была ему ее лесть. Надо думать, Вита понимала и это?
Миссис Питт что-то ответила своему спутнику, лишь вполуха следя за его словами. Он говорил о прошлом, об их общих воспоминаниях. Они шли под деревьями, глядя в сторону азалий. Эти цветы расцветут только через два месяца. Ветви их казались жалкими, почти мертвыми на фоне нагой земли, однако поздней весной они вспыхнут яркими оранжевыми, золотыми и абрикосовыми цветами. Но чтобы увидеть эту будущую красоту сейчас, требовалось усилие воображения. Впрочем, вполне посильное садоводу.
Доминик и Шарлотта шли рядом, погруженные в дружеское молчание. Редкие реплики, которыми они обменивались, не столько требовали осмысления, сколько давали ощущение пребывания вместе. Все существенное должно остаться невысказанным. Оба они слишком хорошо помнили про подозрения и гнетущий страх; оба понимали, что в будущем их ожидает мерзкое и неотвратимое откровение, с каждым часом приближавшееся к ним.
Они еще разговаривали, когда по траве к ним подошла Трифена с известием о том, что Кордэ нужен в доме. Извинившись, священник ушел, оставив обеих женщин вместе. Шарлотте таким образом представилась возможность поближе познакомиться с младшей дочерью Парментеров. Подобный шанс мог больше не представиться ей… Он был слишком хорош, чтобы пренебречь им.
– Глубоко сочувствую вашей утрате, миссис Уикхэм, – осторожно начала миссис Питт. – Чем больше я слышу от своего мужа о достоинствах мисс Беллвуд, тем больше осознаю, что ее смерть может оказаться потерей для всех женщин.
Трифена скептически посмотрела на нее. Перед нею находилась дама в самом начале четвертого десятка лет, занявшая самую обыкновенную, самую удобную – да что там говорить, самую легкую роль для женщины. В глазах миссис Уикхэм читалось пренебрежение.
– Вас тоже интересуют науки? – спросила она из чистой вежливости.
– Не очень, – ответила Шарлотта со всей искренностью, глядя на собеседницу столь же прямым взглядом. – Но я заинтересована в правосудии. Мой другой зять заседает в парламенте, и я надеюсь повлиять на его взгляды, однако… – Она рискнула. – Я предпочла бы получить возможность делать это более прямым образом, не будучи зависимой от родственников… от случая и от произвола.
Трифена заметно заинтересовалась:
– Вы имеете в виду голосование для женщин?
– Почему бы и нет? Или вы не верите в то, что женщины обладают достаточным интеллектом и пониманием человеческого характера, чтобы обладать по меньшей мере не уступающей мужскому уму мудростью?
– Даже большей! – немедленно отреагировала миссис Уикхэм, поворачиваясь на месте лицом к своей спутнице. – Но это всего лишь крохотное начало. Существуют куда более серьезные свободы, чем те, которых можно добиться юридическим путем. Свобода от общепринятых идей, от людей, решающих, чего мы должны хотеть, что должны думать и даже что может сделать нас счастливыми. – Голос молодой женщины окреп и наполнился пылом. Солнечный свет заливал ее полную гнева фигурку в черном платье, обтягивающем и с развернутыми плечами. – Нас угнетает сам патриархальный строй общества. Если мы хотим освободиться, чтобы пользоваться своими интеллектуальными и творческими способностями, a не только физическими, то нам следует освободиться от жестких уз прошлого, от нравственной и финансовой зависимости, столетиями нас угнетавших.
Шарлотте нечасто приходилось ощущать ущемление своих прав и зависимость, однако она была достаточно честна с собой, чтобы понять, что немногим женщинам доставался такой хороший муж, как у нее, да еще и предоставлявший ей столько свободы. Из-за различия в происхождении они с Питтом образовывали более равную пару, чем большинство семей. Благодаря терпимости Томаса к ее помощи или вмешательству в его дела, жизнь предоставляла ей необходимое разнообразие и интерес, a также позволяла реализовать много больше сторон собственной натуры, чем могло бы предоставить домашнее хозяйство. Даже Эмили при ее деньгах и общественном положении часто скучала из-за узости собственных знакомств и общественных ограничений, а также из-за схожести и неизменности течения ее дел.
– Полагаю, мы будем менять положение дел понемногу, – дипломатично проговорила реально смотрящая на вещи миссис Питт. – Однако мы не вправе позволить себе терять людей, подобных мисс Беллвуд, если она была такой, как о ней говорят.
– Не просто такой, но много лучшей! – поспешно отозвалась Трифена. – Она не просто понимала ситуацию, она располагала отвагой, нужной для того, чтобы преодолеть ее, не важно какой ценой. И цена оказалась слишком высокой. – Нетерпение и презрение вернулись на ее лицо, и она сделала несколько шагов по траве, не собираясь куда-то идти, но ради того облегчения, которое приносит движение. – Однако в этом и есть отвага – принять жизнь лицом к лицу, так ведь? Ухватить ее и держать покрепче, даже когда она жалит тебя в самую душу…