Доминику хотелось бы не согласиться с Витой, однако он понимал, что ложь не принесет утешения. Она всего лишь заставит ее глубже ощутить собственное одиночество перед лицом горя.
– Еще не время, – согласился он. – Однако у нее практически нет времени, чтобы подумать… или понять, что все остальные члены ее семьи будут в ней нуждаться.
– В самом деле, разве не так, Доминик? – В напряженном, чуть охрипшем голосе женщины слышался страх, проступавший все сильнее по мере того, как она все более отчетливо осознавала, что именно последует дальше. – Этот полисмен не намеревается оставить наш дом в покое. Он будет копаться в нашем белье, пока не найдет истину. После чего поступит в соответствии с ней.
Именно в этом ее гость усомниться не мог:
– Да. У него нет особого выбора.
Хозяйка задумчиво посмотрела на него с тенью улыбки на губах:
– Какая незадача! Нам было бы лучше иметь дело с человеком менее умным или более послушным влиянию Церкви, склонным спасовать перед трудностями или боящимся сказать нечто неудобное и непопулярное. A ситуация и так непопулярна… Совершенно не сомневаюсь в том, что на следствие будет оказано давление – хотя бы епископом Андерхиллом, если на то пошло. В конце концов, Рэмси должен сам стать епископом, во многом благодаря его рекомендации.
Вита почти бесшумно вздохнула и продолжила:
– Иногда очень сложно понять, что правильно и что будет лучше для будущего. Это не всегда то, что кажется лучшим в данный момент. Суждения общества могут оказаться очень жесткими.
– Подчас, – согласился ее собеседник. – Однако они могут быть и милостивыми.
Улыбка снова порхнула где-то над ее губами и исчезла.
– Вы хотите сказать, что теперь я узнаю, кто мне и в самом деле друг? – Легкая усмешка легла на губы миссис Парментер. – Когда начнется скандал, в газетах начнут писать о нас всякие гадости и к нам перестанут приходить с визитами? – С характерным для себя изяществом Вита отрицательно повела плечом. – Прошу вас, не надо. Не думаю, что мне хотелось бы знать это. Конечно же, нас ожидают самые неприятные сюрпризы… со стороны небезразличных мне людей, пользовавшихся моим доверием, от которых я ожидала взаимной симпатии.
Отвернувшись от Кордэ в сторону своего необыкновенного холла, она добавила, понизив голос:
– Мы столкнемся с трусостью, предрассудками и всякими гадостями там, где этого не ожидали. Я предпочитаю не знать этого. Предпочитаю видеть улыбающиеся лица и не угадывать за ними слабость, страх или презрение. – Вита повернулась к нему: – Доминик, я ужасно испугана…
– Ну, конечно. – Священнику захотелось прикоснуться к ней, однако подобный жест мог показаться непристойным, хотя и представлял собой наиболее инстинктивный способ утешения там, где не могли помочь никакие слова… Впрочем, этот способ не был доступен ему не только в отношении Виты, но и в отношении любой прихожанки. Он должен был найти нужные слова. – Мы все испуганы. И нам не остается ничего другого, кроме как встречать каждый день со всей возможной отвагой и любить друг друга.
Женщина улыбнулась:
– Да, разумеется. Слава богу за то, что вы с нами. Мы будем отчаянно нуждаться в вас. Вы будете нужны Рэмси. – Она еще сильнее понизила голос, и в нем проступила хрупкая нотка. – Но как это могло произойти? Понятно, что Юнити была чрезвычайно трудной молодой особой, однако нам неоднократно приходилось общаться с трудными людьми. – Миссис Парментер посмотрела Кордэ в глаза. – Видит бог, нам приходилось иметь дело со священниками, способными привести в отчаяние даже святого. Юный Хавергуд, например, был таким энтузиастом… все время кричал и размахивал руками. – Она деликатно шевельнула руками, подражая вспомнившемуся жесту. – Не могу сосчитать, сколько вещей он разбил, начиная с моей лучшей вазы работы Лалика[5], которую кузина подарила мне на свадьбу. А еще был Горридж, который всегда цыкал зубом и некрасиво шутил. – Дама улыбнулась Доминику. – Рэмси так ловко обращался с ними… Даже с Шеррингэмом, который любил все повторять и запоминал все, что ему говорили, но в чуть искаженном виде, выворачивая весь смысл наизнанку.
Доминик собирался что-то сказать, однако его собеседница направилась к зимнему саду и первой вошла в помещение. Запах сырой листвы показался священнослужителю весьма приятным и едва ли не бодрящим. Над пальмами и лилиями оранжереи поднимались арки из заключенного в белые переплеты стекла.
– Чем же таким отличалась от них Юнити? – продолжила Вита, проходя по вымощенной кирпичом дорожке между клумбами.
В двадцати футах от них стояло пустое кресло, в котором до этого занимался Мэлори, оставивший свои книги и бумаги на выкрашенном в белый цвет чугунном столике. Хозяйка дома шла теперь очень медленно, не отрывая глаз от земли.
– Рэмси, видите ли, изменился, – сказала она. – Он стал теперь совсем не таким, каким был раньше. Вы, конечно, этого не знаете, не можете знать. На него легла темная тень, нечто, снедающее его уверенность в себе и прежнюю его веру. Он стал таким… положительным. А прежде был полон огня. Сам голос его заставлял людей слушать. Все переменилось…
Кордэ понимал, что она имеет в виду: мирские сомнения, охватившие многих после того, как обрели популярность теории Чарлза Дарвина, проповедавшего восхождение человека из низших форм жизни в противовес единственному нисхождению от божественного Отца Небесного. Он слышал сомнение в голосе своего наставника, замечал отсутствие страсти в его вере, отмечал сомнение в его проповедях перед прихожанами. Однако Юнити Беллвуд была неповинна в этом. Бесспорно, не одна она на всем белом свете верила в дарвинизм, и она не была единственным встреченным Рэмси в жизни атеистом. Мир, как и всегда, был полон ими.
Сущность веры образуют отвага и доверие, обходящиеся без знания.
Миссис Парментер остановилась. На дорожке проступило бесформенное темное пятно какой-то жидкости, растекшееся во все стороны. Женщина наморщила нос, ощутив исходящий от пятна легкий, но едкий запах.
– Мне бы хотелось, чтобы мальчишка садовника был аккуратнее. Боствику вообще не следовало пускать его сюда. Он не прикрывает свои ведра крышками, – вздохнула она.
Нагнувшись, Доминик провел по пятну пальцем. Оно оказалось сухим. Значит, кирпич уже впитал влагу. Своим темным цветом это пятно напоминало отметину на шлепанце Юнити. Из этого с неизбежностью следовал только один вывод. Но почему же Мэлори солгал о том, что не видел ее?
– Что это? – спросила Вита.
Ее спутник распрямился:
– Не имею представления. Но пятно высохло, и если вы хотите идти дальше… Должно быть, жидкость очень быстро впиталась в кирпич.
Тем не менее миссис Парментер подобрала юбки и непринужденно перешагнула через пятно. Священник последовал за нею на центральную площадку, окруженную пальмами и лианами. С отрешенным лицом, бледная, хозяйка посмотрела куда-то мимо зимних лилий.
– Надо думать, что причиной ее грубости послужило непереносимое разочарование, – продолжила она спокойным голосом. – Она все продолжала твердить свое, продолжала… правда? – Вита прикусила губу. Острая печаль читалась в ее глазах и повороте головы. – Она не понимала, что в порядке любезности надо прикусить свой язычок. Хорошее дело – проповедовать, когда считаешь, что тебе ведома истина, однако, когда твои слова разбивают основы чьего-то мира, это не совсем разумно. Такие слова не помогают, они губят. – Дама протянула руку к одной из лилий. – Есть такие люди, которые не способны примириться со столь ужасной потерей. Они попросту не способны перестроиться. Вся жизнь Рэмси был связана с Церковью. С юных дней он жил для нее, работал на нее, расходовал на нее свое время и средства… В науке, как вам известно, он мог бы преуспеть в куда большей степени.
Доминик отнюдь не был уверен в этом. Им владело неуютное ощущение того, что ученость преподобного Парментера имеет границы. Во время первого знакомства с Рэмси его знания казались ему блестящими, однако за последние три-четыре месяца, когда его наставник стал работать совместно с Юнити Беллвуд, Кордэ доводилось слышать реплики и даже целые дискуссии и споры, забыть которые было невозможно. Он пытался не замечать того, что Юнити раньше Рэмси замечала возможное альтернативное истолкование какого-нибудь пассажа. Эта девушка умела подметить несимпатичную ей идею и исследовать ее. Она была способна на полеты воображения, умела связывать противоречивые концепции и анализировать получившееся новое. А тугодум Рэмси бывал посрамлен ею и оставлен в смятении.
Подобное случалось нечасто, однако теперь позволяло Доминику против собственной воли, с болью, допускать, что причину недоброжелательного отношения Рэмси к Юнити отчасти следовало видеть в академической зависти. Неужели ее интеллект, быстрота и гибкость ее ума пугали Парментера и заставляли его ощущать себя стариком, не способным бороться за дорогие ему верования, которым он столь многое отдал?
Разум Кордэ находился в смятении, он не знал, что думать… Насилие совершенно не соответствовало облику этого хорошо знакомого ему человека. Суть Рэмси образовывали разум, слова и цивилизованная, культурная мысль. За все время их знакомства доброта и терпение никогда не оставляли пожилого священника. Неужели все это терпение было только напускным и под ним скрывались едва поддававшиеся контролю эмоции? Трудно было в это поверить, однако обстоятельства настойчиво подталкивали Доминика к этой мысли.
– Вы и в самом деле считаете, что он преднамеренно толкнул ее? – спросил он вслух.
Вита подняла на него глаза:
– Ох, Доминик, мне бы хотелось сказать – нет! Я отдала бы все что угодно, ради того, чтобы вновь оказаться во вчерашнем дне, когда все это еще не произошло. Но я слышала ее голос. И этого не отменить. Я как раз выходила в холл. Она вскрикнула: «Нет! Нет, преподобный!», после чего упала.
Женщина умолкла, часто и неровно дыша, и лицо ее еще больше побледнело.
– Во что еще могу я поверить? – с отчаянием проговорила она, посмотрев на собеседника полными ужаса глазами.
Слова ее как бы захлопнули дверь за его надеждой… железную дверь, на которой не было ручки. До этого мгновения Доминик какой-то частью себя верил в то, что это ошибка, истерика, породившая безрассудные слова. Но Вита не стала бы подтверждать подобного. Она не ощущала к Юнити никакой любви, ничем не была с ней связана, ее никто не допрашивал и не пугал, на нее не оказывали никакого давления. Кордэ попытался придумать какой-либо аргумент, однако в голову ему не шло ничего путного.
Миссис Парментер смотрела на него полными страха глазами:
– Как сказал полисмен, наверху просто не обо что споткнуться.
Священник знал это, поскольку сам сотни раз поднимался по этой лестнице и спускался с нее.
– Ситуация такова, что я предпочла бы не вникать в нее, – негромко продолжила его спутница. – Но если я ударюсь в бегство, в конечном итоге станет только хуже. Мой отец – вы полюбили бы его, как мне кажется, – был по-настоящему великим человеком. И он всегда учил меня тому, что ложь с каждым новым днем становится все более опасной. Чем большее количество новых подробностей ей скармливаешь, тем больше она вырастает, и в конце концов становится больше самого лгущего и пожирает его. – Она наконец опустила глаза, глядя в сторону. – Но как бы я ни любила Рэмси, приходится следовать собственным убеждениям. Разве это можно назвать эгоизмом или нелояльностью?
– Вовсе нет, – поторопился Кордэ с ответом. Вита казалась такой хрупкой в пятнах пробивавшегося сквозь листву света. Она была меньше ростом, чем могло бы показаться с первого взгляда. Сила ее личности подчас заставляла забывать об этом.
– Вовсе нет, – повторил ее спутник с еще большей убежденностью. – Никто не вправе ожидать от человека лжи в подобном вопросе ради того, чтобы его выгородили. Мы должны делать все возможное, чтобы сократить ущерб, однако это не позволяет игнорировать законы страны и Божественный закон.
Речь вышла какой-то помпезной. Священник без мгновенного колебания обратился бы с этими словами к любому прихожанину, однако с этой женщиной, которую он так хорошо знал, которую видел каждый день, дело обстояло иначе. К тому же она во всем стояла выше его. Правда, то, что миссис Парментер была старше Доминика годами, не значило для него ничего. Дело было в другом: она была много старше его в жизни церковной.
Ее реакция изумила мужчину. Повернувшись, она посмотрела на Доминика широко раскрытыми ясными глазами – так, словно он предоставил ей реальное и вполне ощутимое утешение.
– Благодарю вас, – проговорила Вита полным искренности тоном. – Вы просто не представляете, как поддержали меня своим убеждением в том, что правильно и справедливо. Я не ощущаю одиночества, и это самое важное. Я способна вынести все что угодно, если только мне не придется делать это одной.
– Конечно же, вы не одиноки! – заверил Кордэ свою спутницу. И несмотря на потрясение, заледенившее все у него внутри, и странную усталость – словно бы он провел всю ночь на ногах, слова эти произвели в нем нечто вроде облегчения, позволившего расслабить давно стянувшиеся узлом мышцы. Сам он никому не пожелал бы такой трагедии, и менее всего семье, давшей ему столь много, однако этот человек твердо верил в то, что должен найти в себе силу и сочувствие, способные помочь этим людям, и на камне сем основывал свое призвание. – Я буду здесь все время.
Миссис Парментер улыбнулась:
– Благодарю вас. А теперь мне хотелось бы собраться с мыслями…
– Безусловно, – немедленно согласился Доминик. – Вам лучше побыть в одиночестве.
Не дожидаясь ее ответа, он повернулся и направился по кирпичной дорожке назад, в холл. И уже приблизился к библиотеке, когда оттуда появился Мэлори. Едва молодой человек заметил священника, лицо его помрачнело.
– Что вы делали в зимнем саду? – резким тоном спросил он. – Что вам нужно?
– Я не искал вас, – настороженно произнес Доминик.
– А я полагал, что вы подумаете над тем, чем можно помочь отцу. После всей этой истории он едва ли сумеет исполнять свои пасторские обязанности. Не этого ли требует от вас долг? – Резкая интонация младшего Парментера пополнилась осуждением.
– Моя первая обязанность связывает меня с этим домом, – возразил Доминик. – Как и вас. Я разговаривал с миссис Парментер и попытался заверить ее в том, что все мы будем поддерживать друг друга в такое время…
– Поддерживать друг друга? – Темные брови Мэлори поднялись, и на лице его проступило саркастическое выражение. – Не абсурдно ли это, если учесть, что в высшей степени неприятная молодая женщина, помогавшая моему отцу, только что приняла преждевременную смерть в этом доме? Одна из моих сестер вовсю намекает на то, что виноват в этом мой отец, в то время как вторая изо всех сил его защищает, отпуская при этом безответственные реплики, которые почему-то кажутся ей забавными. Полиция караулит у нашей двери, и положение, несомненно, сделается еще хуже. – Голос его еще больше наполнился неприязнью: – Самое лучшее, что вы можете сделать – это снять пасторские заботы с плеч отца, чтобы ему не пришлось покидать дом. Тогда вы, во всяком случае, предоставите нам возможность, оставшись в приватной обстановке, справиться с нашим потрясением и горем, a люди, ответственность за которых лежит на отце, получат священника, который им послужит.
Доминик ощутил, как в груди его крепнет раздражение. Все разногласия и раздоры с Мэлори, пережитые за те месяцы, которые он провел в доме Парментеров, разом прихлынули в его память, и загнанный в подвал рассудка гнев вырвался на свободу. Не изжитое еще потрясение не позволило ему овладеть собой.
– Быть может, если вы сумеете на несколько дней прервать вашу подготовку к Риму и утешить свою мать, заверить ее в своей верности, то мне не потребуется делать этого, – отпарировал он, – и я получу свободу, необходимую для того, чтобы вернуться к своим обычным обязанностям. Пока что вы отправились читать книжки, что, возможно, весьма познавательно, однако едва ли уместно в данной ситуации!
Мэлори покраснел:
– Не знаю, что вы там сумели сказать ей такого, что могло помочь ей – и одновременно почти не соответствовать истине. Юнити была безбожницей, не считавшей нужным воздержаться от проповеди своих аморальных и богохульных воззрений в нашем доме. Отец ошибся, пригласив ее к сотрудничеству. Ему следовало получше разузнать, что это за человек, прежде чем нанимать ее.
Он умолк. В конце холла торопливая служанка исчезла в боковой двери.
– Потратив немного времени и сил, порасспросив людей, – продолжил Парментер-младший, – он мог получить полное представление о ней. Каковы бы ни были ее ученые способности, их перевешивали ее радикальные нравственные и политические воззрения. Смотрите, что она сделала с Трифеной! Одного этого достаточно, чтобы ее осудить. – Губы его сжались в ниточку, а подбородок чуть задрался, открывая напрягшиеся на горле мышцы. – Я понимаю, что ваша Церковь придерживается крайне либеральных воззрений и позволяет людям, в той или иной степени, делать, что они хотят, однако теперь вы, быть может, видите безумие подобной манеры. Против собственной воли мы оказываемся под воздействием ложных идей. Мистер Дарвин причинил миру больше горя, чем вся бедность и любые мыслимые болезни.
– Потому что он пробудил сомнение? – с недоверием спросил Доминик. – Неужели он заставил усомниться и вас, Мэлори?
– Естественно, нет! – И впрямь, сомнения в глазах молодого человека не было: они светились уверенностью. – Но я принадлежу к вере, которая не юлит, не стрижет и не равняет свои убеждения согласно потребе сего дня. Отцу не так повезло. Он уже обратил на службу своей вере себя, свою жизнь, свое время и всю свою энергию. Он не может отказаться от нее, пожертвовать всем.