Проверил, хорошо ли действует ловушка. В одну руку взял конец бечевки от голубя, в другую — веревку от сети. Дернул за бечевку. Голубь взлетел. Гассан потянул его книзу и — по земле — к сети. Когда голубь оказался под сетью, дернул веревку. Сеть упала и покрыла собой птицу.
Ловушка действовала исправно.
Снова насторожив сеть и пустив голубя на прежнее место, Гассан вырыл невдалеке ямку, прикрыл ее дощечкой, рядом вбил колышек и привязал к нему сорокопута.
Теперь всё было готово, и джигит спрятался в густой листве кустов. Солнце уже поднималось над горами. С минуты на минуту мог прилететь сапсан.
Началось томительное ожидание. Десять раз уже успел Гассан пережить в воображении то, что вот-вот должно было случиться.
Вот сорокопут криком предупреждает его о приближении хищника. Вот Гассан дергает за бечевку, и голубь взлетает. Сокол ловит его на лету. Гассан дергает за веревку, и обе птицы падают на землю. Сокол не хочет отпустить добычи, Гассан подтягивает его вместе с голубем по земле и, дернув за веревку, роняет сеть, И вот уже Гассан чувствует в руках крепкое тело сокола, связывает его сильные крылья.
Джигит проводил языком по сухим губам — и начинал грезить снова.
Голодный голубь жадно клевал зерно. Сорокопут то рвался с привязи, то вскакивал на колышек и тревожно озирался. На деревьях пели, кричали птицы.
Гассан крепче наматывал веревки на руки, нетерпеливо вглядывался сквозь кусты в степь.
«Чек, чек, чек!» — резко, точно камешком ударяли о камешек, закричал сорокопут.
Гассан чуть не уронил сеть. Забегал глазами по небу, но ничего не заметил.
Зоркий сорокопут видел. Он беспокойно вертелся на колышке, кричал всё громче, вдруг юркнул в ямку и притаился. Тут только заметил сапсана и джигит: высоко над землей сокол мчался к деревьям, часто-часто взмахивая крыльями.
Гассан набрал полную грудь воздуха, и ждал, когда сокол подлетев шагов на полтораста, и дернул бечевку.
Белые крылья голубя замелькали над землей, как сигнальный флажок.
Сапсан на миг точно замер в воздухе, повернул и, как камень из пращи чабана, понесся наперерез.
Гассан судорожно дернул бечевку. Голубь споткнулся на лету, перекувырнулся, — белый флажок захлопал по земле.
Гассан потянул и вдруг заметил, что тащит одного голубя.
Сапсан, раскинув крылья, остался лежать на земле среди желтых крупинок зерна.
Гассан понял сразу, что случилось: в волненье, он слишком рано отдернул летящего голубя. Птица разом остановилась в воздухе. Сокол ударил мимо.
Бил он сверху. Голубь был над самой землей.
Джигит знал, что бывает с проловившими соколами. Он бросил ненужные веревки и вылез из засады.
Сапсан лежал грудью на земле. Темная его спина резко выделялась на серой почве. Большие глаза были прикрыты беловатыми веками. Они медленно открылись навстречу Гассану.
Джигит стал на колени и протянул руку. Сокол неожиданно перевалился на бок. Гассан не успел отдернуть руки: страшная лапа скогтила его за рукав. Сокол судорожно забил крыльями и застыл. Глаза его потухли и закрылись. На крутом клюве вздулся кровяной шарик и лопнул.
Гассан поднялся с колен. Мертвый сокол тяжело повис у него на руке. Гассан взвесил его свободной рукой, потрогал аспидно-черное, жесткое и гладкое перо крыла. С рассеянным недоумением глядел вокруг.
Удильщик так в недоумении разглядывает с трудом и волнением вытащенную им на крючке корягу. Он не в силах сразу понять немой насмешки нечаянной подмены. Где трепет и возмущение живой добычи? В руках только мертвая тяжесть жесткой бездушной деревяшки.
Джигит попробовал разжать застывшие в хватке хищные когти. Когти не поддались. Он сильно дернул, и лапа оторвалась с куском крепкой материи.
Джигит бережно опустил сокола на землю.
В УЩЕЛЬЕДолго потом не мог простить себе Гассан своей неосторожности. Великолепного черного сокола он погубил своей рукой: не отдерни он так не вовремя голубя, — сапсан не разбился бы.
Ругал себя джигит и за то, что не выследил соколиного гнезда. По большой величине сокола он знал, что загубил самку. Самец не бросит птенцов. Но где искать его? К знакомым деревьям он не прилетал. А горы и степь велики.
Браться за воспитание ястребов Гассану не хотелось: он чувствовал, что охота с ними больше не доставит ему былой радости.
Частенько теперь джигит среди бела дня без дела посиживал у своей сакли.
Раз, когда он так сидел, попыхивая трубкой, к нему подошел Саламат. Этот человек был противен прямодушному джигиту. Гассан уже хотел прогнать его. Но нищий заговорил, и первые же слова его заставили джигита насторожиться.
В цветистых выражениях Саламат рассказал, что после долгих поисков он нашел в горах гнездо черного сокола. Из любви к джигиту Саламат готов, пожалуй, уступить ему одного или двух птенцов, если джигит поможет ему достать их.
Джигит снова увидал у себя на руке сапсана в клобучке, цаплю, улетающую вдаль с кольцом на ноге. Ему и в голову не пришло спросить Саламата, велик ли труд добраться до гнезда.
— Едем, — сказал он, вскакивая.
— Положи подушку терпения на ковер ожидания, баба. До гор далеко, а солнце уже задумалось об отдыхе, — сказал Саламат.
Но горячего джигита уже нельзя было остановить.
За час до захода два всадника подъехали к горам.
Саламат остановил коня и указал джигиту узкое ущелье. Сказал, что дорога трудная и всё равно в темноте им не взобраться на крутой перевал, где на скале соколиное гнездо.
Гассан молча поехал вперед.
Чем дальше по ущелью подвигались всадники, тем выше росли и тесней сдвигались горы. Из глубины расселин путников обдавало душным жаром. Гассану чудилось, — здесь горло гор, оно тяжело дышит.
На камнях не росло ни кустов, ни травы. Тяжелая пыль заглушала стук копыт. Мертво и грозно немели скалы.
И когда у самого лица Гассана тускло блеснули два глаза, он вздрогнул и осадил коня.
В глазах, неподвижно глядевших на Гассана, не было никакого выражения. Казалось, глядел камень.
Всмотревшись, джигит с трудом различил на сером камне очертания треугольной головы, распластанного серого тела, кольчатого в шипах хвоста. Отвратительное пресмыкающееся поползло по гладкому камню. Это была большая горная ящерица-агама.
Скоро дно ущелья стало заметно подниматься. Темнело. Саламат слезливо о чем-то упрашивал сзади. Гассан его не слушал. И только случайно подняв голову, увидал: навстречу им по небу надвигалась черная туча.
Тень побежала по ущелью. Быстро наступил мрак. Сверкнул ослепительный огонь, неистовый грохот поскакал по горам. В глаза Гассану ударил ливень.
Сквозь шум и грохот джигит услыхал слабый крик Саламата. Крик донесся сзади и сбоку: Гассан понял, что тот укрылся под скалой.
Задор обуял джигита. Слепой, оглушенный, весь мокрый, он упрямо гнал коня вперед.
Стоголосый гром не прерывался ни на минуту. Гассан скорей почувствовал, чем услыхал смутный рев где-то впереди. Конь шарахнулся в сторону, вскочил на большой камень, прижался к скале. Грохот грозы смешался с ревом и плеском.
Скопившаяся где-то на горах вода хлынула в ущелье. Красноватые от молний волны бились о скалы, перескакивали через камень, крутились, били коня по ногам. Конь храпел и вздрагивал.
Гассану казалось, горлом гор хлынула кровь.
Гроза прошла так же внезапно, как началась. Поток ослаб, затих и прекратился понемногу совсем. В черной высоте заблистали звезды.
Гассан решил продолжать путь.
Тропа круто пошла вверх. Джигит понял, что начинается перевал. Соскочил с коня, пропустил его вперед и обеими руками ухватился за хвост. Конь стал карабкаться вверх, потащил за собой джигита, Гассан не различал дороги. Он крепко намотал на руки жесткий конский волос и ступал ногами в тьму. Дробно щелкали позади выскользнувшие из-под ног камешки. Щелканье вдруг обрывалось: камешки летели в пропасть. Джигит слепо доверился коню.
Руки совсем затекли у Гассана, когда, наконец, конь резко подался вперед, и оба передние его копыта разом стукнули о камень. Через минуту джигит выпустил хвост коня: они стояли на перевале.
На перевале был луг, Гассан беспечно растянулся на мокрой траве.
НАД ПРОПАСТЬЮСтремительный рассвет уже разгонял ночную тьму, когда Гассан проснулся. Невдалеке от него конь мирно жевал траву.
Гассан встал, осмотрелся.
Он стоял на пологом хребте, покрытом цветущим лугом. От хребта спускались к степи крутые острые отроги. По одному из них конь и втащил джигита ночью на перевал. Между хребтами залегли черные пропасти. Внизу клубился мутный туман.
«Саламат говорил, — вспомнил джигит, — отсюда видно гнездо».
«Саламат говорил, — вспомнил джигит, — отсюда видно гнездо».
Он подошел к самому краю пропасти и стал осматривать скалистые отроги. В одной из скал было два темных углубления. Над верхним торчал камень. Джигит долго всматривался в него; наконец различил на нем черную фигуру сокола.
Сапсан сидел неподвижно, как вделанный в скалу, весь прямой и твердый.
«Где-нибудь рядом и гнездо», — решил джигит.
Сзади из травы выпорхнул жаворонок, запел и с песней стал подниматься в голубеющую высь.
Сапсан повернул за ним голову. И остался сидеть без движения.
С треском и хлопаньем сорвался под ним дикий голубь. Толчками помчался вверх мимо скалы, — так близко, что сокол шутя мог схватить его тут же, рядом со скалой, на которой сидел.
Но сапсан только проводил его глазами.
«Соседей не трогает, — подумал Гассан. — Голубь его видит и не боится».
Солнце взошло.
В темном углублении под камнем, где сидел сокол, что-то зашевелилось.
«Птенцы», — сообразил Гассан.
Сокол распустил крылья, широкой грудью подался вперед, вниз — и сорвался со скалы.
Косые крылья легко взнесли его над пропастью. Сделав в вышине две головокружительные мертвые петли, сапсан стремительно понесся над горами.
«Надо поспеть, пока не вернулся», — подумал Гассан.
Он смерил глазами пропасть, расстояние до скалы, высоту скалы до углубления, где гнездо, и улыбнулся. Теперь ему ясно было, почему Саламат сам не попробовал достать птенцов: до соколиного гнезда мог добраться только тот, кто не дорожит жизнью.
Гассан посмотрел вниз. Там черным жуком осторожно взбирался по крутой тропе Саламат.
Восторг охватил джигита: показался ему вдруг необычайно просторным мир, охватило желание смелых подвигов, — чтобы, как сокол, мчаться и биться с врагом в воздухе.
— Гляди, как у нас! — крикнул он темной точке и погрозил кулаком в небо.
Он по краю пропасти подбежал к отрогу, легко перепрыгнул на острый гребень. Справа и слева от него обрывалась круча, а он скакал с камня на камень, и у него не кружилась голова, он не испытывал никакого страха. Опасная игра захватила его. Он думал: «Что смерть? Она в ауле, в степи, в ущелье — всюду».
Он быстро добрался до скалы. Тут ему пришлось остановиться и тщательно осмотреть каждый уступчик и выступ, каждую выбоинку, — куда поставить ногу, где схватиться рукой.
Скала нависла над пропастью крутой каменной грудью. Гассан полез, цепляясь руками у себя над головой, ощупью разыскивая намеченные для ног местечки. Он висел теперь спиной к бездне.
Через несколько минут он добрался до нижнего углубления. Здесь, в маленькой открытой пещерке, вымазанной кровью, валялись перья и кости голубей, уток, франколинов и другой добычи сокола.
Дальше подниматься стало еще трудней: над головой выступил острый камень.
Недолго думая, Гассан схватился за него обеими руками и всем телом повис над бездной. Раскачавшись, он втянул себя наверх и сел на камне.
Перед ним было гнездо сапсана. На кучке жесткого хвороста лежали четыре крупных пуховых птенца. Они изумленно уставились на джигита круглыми черными глазами.
Гассан одного за другим отправил птенцов к себе за пазуху. Соколята кусались и царапались.
«Сильные», — радовался джигит.
— Летит, летит! — донесся до него крик Саламата.
Тот стоял на перевале и показывал рукой куда-то в сторону.
Медлить было опасно. Гассан лег грудью на камень, крепко охватил его руками, соскользнул и, вися, нащупал ногою выступ. Нашел опору для другой ноги и отпустил руки.
В это мгновенье сзади него просвистели крылья и раздалось громкое: «Гиак, гиак!»
Гассан стоял, всей грудью прижавшись к скале.
«Двинет в спину — слетишь», — подумал он тревожно.
Он осторожно повернул голову.
Сокол с криком несся прямо ему в лицо.
Гассан закрыл глаза, покачнулся — и сорвался в пропасть.
ДОБЫЧА ЗОРКИХСаламат быстро спустился в ущелье.
Джигит лежал с переломленной рукой и ногой, со свернутой набок головой. Саламат приставил лезвие кинжала к его губам. Сталь затуманилась: Гассан дышал, но был еще без чувств. Через дыру в одежде Саламат поспешно вытащил соколят. Двое из них были живы: джигит ударился боком.
Саламат спрятал их у себя на груди, взобрался на седло и погнал коня по ущелью.
В полдень Саламат соскочил с усталого коня у сакли торговца Кумалея. Хозяина он застал на заднем дворе.
Саламат показал торговцу соколят, заломил за них громадную цену.
Кумалей покачал головой.
— Позови Гассана, — сказал он. — Соколятник скажет настоящую цену.
Саламат не ожидал такого оборота дела и не приготовил заранее ответа. Он смутился. Его замешательство не укрылось от торговца.
— Вчера после полудня, — сказал торговец, уперев тяжелые свои глаза в Саламата, — Саламат ускакал в горы вместе с джигитом. Я следил, я знаю. Саламат будет в ответе, если джигит не вернется.
Саламат знал, что Гассан не вернется, он рассказал торговцу, как джигит сорвался в пропасть.
— Баба видит, молодые соколы по праву принадлежат Саламату, — закончил свой рассказ нищий. — Баба даст за них бедному Саламату столько денег, сколько сам захочет.
— Положи, — приказал Кумалей, показывая на соколят.
Саламат опустил птиц на землю.
— Уходи, — продолжал торговец. — А если заикнешься о деньгах, я всем скажу, что ты столкнул джигита в пропасть.
И он остался один на дворе. Громадный, крючконосый, он втянул голову еще глубже в сутулые плечи и спокойно принялся рассматривать так просто доставшуюся ему добычу.
Громадный, крючконосый, опустился на скалу черный гриф. Втянул голову в сутулые плечи, вглядываясь в простертую под ним добычу.
Непостижимо зоркий, изо дня в день следил он с холодной высоты за всем, что происходит в ауле, в степи, в горах. И спускался, когда наступало его время.
На дне ущелья над трупом кричали коршуны.
Гриф выгнул зобастую шею и шагнул в пропасть. Саженные крылья раскрылись, плавно снесли его вниз.
Перед ним в страхе отступили коршуны.
Вверху на камне, над пустым гнездом неподвижно сидел черный сокол.
Он не смотрел вниз…
1928 г.
РОКОВОЙ ЗВЕРЬ
Говорят: сороковой медведь — роковой.
Киприян был темный человек и этому суеверию верил. Убив по счету тридцать девятого медведя, он положил себе этих зверей больше не трогать и стал избегать с ними встреч. На охоту стал ходить только высоко в горы.
В горах Алтая, где жил Киприян, каждый зверь соблюдает свое место. Медведь живет внизу, в черни-черневой, то есть лиственной тайге. Выше в горы, где пошел пихтач, и еще выше, где чистый кедр, медведя встретишь реже.
Ближе к снежным вершинам — белкам — даже кедр не выдерживает, припадает к земле, ползучим кустарником стелется по холодным скалам. Тут уж если и увидишь медведя, то можно вовсе его не бояться: здесь не его владения, и он сам бежит от человека. Изредка только, в летний зной, вскарабкается косматый на площадку повыше, где рядом с веселой изумрудной травой лежит, ослепительно блистая на солнце, чистый горный снег: любит поваляться, покататься в холодной снежной перине, повыгнать блох из косматой шубы. И если тут услышит человеческий дух, стрельнет, как заяц, вниз, в родную тайгу, — только и всего.
Зато на холодных этих высотах всегда найдешь большого горного козла с острыми, загнутыми назад ребристыми рогами длиной с локоть. Здесь же пасется и крошечный безрогий оленок с торчащими из-под верхней губы клыками — кабарга.
За кабаргой да горным козлом и стал ходить Киприян, опасаясь, как бы его не заломал роковой сороковой медведь. А когда подошел июнь — время медвежьих свадеб, — старый охотник отправился на белки не тайгой, а скалистой крутой тропой, что ниточкой сбегала с горы к самой избушке Киприяна. В эту пору медведи становятся беспокойны и встречаться с ними особенно опасно.
Охота была удачной. Киприян застрелил крупного горного козла, взвалил его себе на спину и той же тропой стал осторожно спускаться с вершины. Одностволка его была заряжена пулей. И еще две пули оставались про запас.
Тропа вела карнизом, таким узким, что разойтись на нем не могли бы и два человека.
Над тропой нависла голая, гладкая скала, а под ногами Киприяна развернулась глубокая пропасть.
Тут-то, на повороте этой опасной тропы, против всякого ожидания, охотник и столкнулся нос к носу со своим сороковым медведем.
За спиной у Киприяна был большой мешок с убитым козлом.
Ремни врезались в плечи, — не стряхнешь. Повернуться, отступать было невозможно.
Оставалось одно: стрелять: