Галина плакала и почти уже не сопротивлялась. Мир для нее превратился в маленькое, зажатое стенами кабинета пространство, где все пропитано болью, унижением, ужасом. И когда ее перестали бить и подняли грубо за руки со стула, этот мир не исчез. Он просто переместился в коридор, потом на лестницу, потом через какой-то зал в дальнюю часть здания, а потом в вонючую комнату, где вместо одной стены была решетка из толстых прутьев. Девушка упала на лавку и забилась в рыданиях.
Приступ истерики закончился, и начался приступ отчаяния. Галина билась у двери на решетке и кричала, требовала, чтобы кто-нибудь подошел. Она ведь видела другие лица, других людей в полицейской форме. Ведь кто-то же должен был разобраться в нелепости обвинений, кто-то должен был ее защитить. Она просила телефон, просила сообщить маме, своему начальнику, что она не виновата, но ее никто не слышал.
Потом девушку схватили за волосы и оторвали от решетки. Несколько ударов напомнили, что она в камере не одна, что там сидят еще две девицы с ярко размалеванными лицами. Они матерились и заставляли ее замолчать. Галина обессиленно и затравленно опустилась снова на лавку. Теперь она уже не плакала в голос, а дергалась и содрогалась от беззвучных рыданий, от страха.
Потом девиц вывели, и они больше в камеру не вернулись. Хоть такое изменение ситуации, но все же изменение. Галина почему-то подумала, что теперь и ею кто-то займется, что ее теперь тоже выведут из камеры. Может, ее снова кто-нибудь допросит, и ей удастся доказать, что она не виновата. Она уже не хотела ни на кого жаловаться, не хотела, чтобы кого-то наказывали. У нее было одно огромное желание – чтобы все просто закончилось, как кошмарный сон.
А потом ей захотелось в туалет. Мочевой пузырь, повинуясь прохладе камеры, переживаемому страху и обилию выпитого перед походом в полицию кофе, требовал опорожнения. Сначала она стеснялась и терпела, но терпение быстро кончилось. Галина снова начала барабанить в решетку, снова начала звать кого-нибудь, просить, чтобы ее отвели в туалет.
Девушка никогда не думала, что и эти муки могут быть такими страшными. Сначала ей было больно сдерживаться, потом заломил низ живота, потом ей стало казаться, что она вот-вот потеряет сознание. И она снова забилась от безысходности в страшной истерике.
На этот раз к решетке камеры подошел прапорщик с повязкой помощника дежурного. Он нес какую-то страшную чушь о том, что она может мочиться прямо на пол в камере, а он с удовольствием посмотрит, что он очень любит смотреть, как мочатся девушки. От унижения и боли Галину скорчило в самом дальнем углу. Она уже не помнила об обвинениях, о побоях в кабинете наверху. Все ее ощущения свелись к боли в животе и к мужчине напротив. Потом она, сгорая со стыда, не помня себя от унижения и боли, отвернулась к стене и стала стягивать джинсы и трусики. Ей казалось, что она никогда не перестанет мочиться, что это будет происходить остаток всей ее жизни. Она глотала слезы и проклинала все на свете, что моча никак не кончается и что этот прапорщик стоит и смотрит, отпуская шуточки в ее адрес.
Девушка со стоном поднялась, потому что все внутри у нее болело, с трудом натянула джинсы и улеглась на лавку лицом к стене. Мир не существовал больше, он исчез за этими стенами.
Только Галина не знала, что ее муки еще не закончились с наступлением темноты и тишины в здании. Посреди ночи она почувствовала сквозь тяжелое забытье чьи-то руки у себя на груди. Она рванулась, но встать не удалось, потому что, опять же, эти руки прижимали ее к лавке. Галина увидела только рукава форменной рубашки. А руки лапали ее за грудь, влажные губы возили по ее шее, а вонючий голос требовал какой-то гадости. Спасло Галину только то, что ее вдруг вырвало. Голос матерно выругался, потом грохнула железная решетка, и снова наступила тишина. Только теперь в ней еще нечем было дышать от рвотных масс. Лежать и спать Галина больше не могла. Страх вообще, страх, что кто-то снова войдет и попытается ее изнасиловать в этом жутком вонючем помещении…
Следующий день начался с ругани. Грязную, липкую Галину перевели в другую камеру, а в перепачканную завели женщину-уборщицу. Никто не соболезновал, не спрашивал, никто ничего не говорил девушке, и от этого было только хуже, страшнее, безнадежнее…
Она была в такой панике, ощущала такую безысходность, что не могла связанно думать. И когда ее все-таки отвели в туалет, где она в том числе смогла и умыться, ею снова завладела надежда. Сначала призрачный огонек, потом все ярче и ярче внутри разгоралось, а потом появилась уверенность, что сегодня все кончится, все разъяснится. Только бы уйти отсюда и никогда близко не подходить к этому зданию.
Ее привели в тот же самый кабинет. Девушку откровенно бил нервный озноб, и те же двое оперативников это хорошо видели.
– Ну что? – стал требовать второй, который вчера начал избивать Галину. – Надумала сознаваться?
Он неторопливо обошел стол и стал приближаться, держа руки в карманах. Внутри у девушки все похолодело. Теперь она поняла, что ничего еще не закончилось, что все будет продолжаться. Она не столько видела, сколько ощущала лихорадочный блеск в глазах молодых полицейских, нездоровый азарт, и невольно стала вжиматься в стул, который вдруг стал таким маленьким и узеньким, что на нем даже неудобно сидеть. Руки сами стали прикрывать грудь, которую ночью лапал неизвестный полицейский.
– А что, это мысль! – рассмеялся оперативник и посмотрел на своего более молодого напарника, сидевшего за столом. – Гляди, какая пышечка, как она декольте прикрывает стыдливо. – Он положил ладонь Галине на голову и слегка погладил по волосам. – А может, нам тебя трахнуть? – вдруг прозвучали страшные слова. – Такого секса ты еще не испытывала, потом спасибо скажешь и еще попросишь! Ну-ка, Олежка, покажи прибор!
Выпученными от ужаса глазами Галина посмотрела на второго оперативника, ожидая, что он сейчас встанет со стула и начнет расстегивать брюки. Но все оказалось гораздо циничнее. Тот опер выдвинул ящик стола и со стуком поставил перед Галиной пустую бутылку. Девушка не верила своим глазам, она тупо смотрела на этикетку «Балтики-семерки» и ничего не понимала.
– Вот этим приборчиком мы тебя сейчас и поимеем! Хочешь? Только мы им обычно в попку трахаем. Хочешь в попку?
Это было дико, это было нереально! Не в ночном сквере, где ее поймали пьяные подонки, не в пьяной компании, где она напилась до такого состояния, что ничего не соображала, а в полицейском участке, в подразделении органов внутренних дел, органов защиты правопорядка с ней вели такие разговоры и угрожали такими вещами. Это не совмещалось со здравым смыслом настолько, что Галина перестала верить своим ушам и глупо улыбнулась. Это же мираж, воспаленное воображение, галлюцинация!
– Гляди-ка, эта сучка хочет в попку, – прокомментировал реакцию девушки опер и, взяв ее за руки, стал поднимать со стула.
Галина не сразу сообразила, что сейчас произойдет, и встала. Правда, она пыталась при этом отстраниться и высвободить руки. Но в этот момент второй оперативник, который сидел за столом, вдруг вскочил, обхватил ее за талию и стал расстегивать джинсы. Галина завизжала от обуявшего ее нечеловеческого ужаса. Она вспомнила ночь, потные жадные руки, представила себя со спущенными джинсами, как это было вчера, когда ей пришлось мочиться прямо в камере на глазах у мужчины. Страшная бутылка стояла на столе перед ней и покачивалась, когда во время борьбы тела задевали стол.
Такого сопротивления, таких криков не ожидал ни Кривич, ни Саблин. Они опрокинули стул, бутылка с грохотом полетела на пол и закатилась под стол. Даже сам стол они сдвинули с места, но уложить девушку на него животом и стащить с нее джинсы им так и не удалось.
Все, что с ней происходило, Галина видела и ощущала, как в тумане. Наверное, с ней случилось временное помешательство. А может, это мозг, чтобы уберечь ее от необратимых психических последствий, отключил часть своих функций. Все закончилось так же неожиданно, как и началось. Галину швырнули на стул, она чувствовала, как саднит кожу на щеке, у нее страшно болели руки и ушибленное колено. Она чуть ли не с ногами залезла на эту шаткую конструкцию, сжавшись в комочек, откуда дико и затравленно смотрела на своих мучителей.
– Значит, так, – хмуро заговорил оперативник. – Мы все это прекратим, если ты подпишешь, что нам надо. Черт с тобой! Не хочешь сознаваться в краже из ломбарда, не надо. Найдем их и без тебя, только тебе же потом не сладко будет. А сейчас… Если хочешь отсюда выйти, то подпишешь, как ты, пьяная, устроила на улице скандал, разбила стекло в магазине.
– Я… – прохрипела Галина. – Магазин… пьяная?
– Ты, ты! Или подписываешь, и мы везем тебя в суд, где тебе присудят штраф…
– За что? – опять не поняла Галина.
– За что? – опять не поняла Галина.
– …или, – пропустил ее вопрос мимо ушей оперативник, – мы все это продолжим. Только позовем еще человек пять помощников. Распластаем тебя на этом столе, медленно спустим штанишки и посмотрим, какие на тебе трусики, потом спустим и трусики…
Галина закричала по-звериному. На самом деле они могли позвать еще нескольких мужиков и сделать с ней все, что угодно. Подписать, хоть смертный приговор себе подписать, только бы отсюда, к людям, на свет, к другим людям, которые живые, нормальные!..
Как ей удалось не спать еще одну ночь, Галина не знала. Наверное, в организме включились какие-то тайные резервы. Она сидела в камере, устроившись на лавке с ногами, и, не отрываясь, смотрела на решетку. Не дай бог, она снова откроется, и войдет кто-нибудь с похотливыми глазами. Галина готова была драться за себя, биться так, чтобы изодрать ногтями с ног до головы любого, выцарапать глаза…
Утром ее повезли к судье. Закрытая машина ждала ее во дворе, потом тряска в железном ящике фургона, который провонял бомжами и алкашами. Потом пустые коридоры здания суда и мрачные конвоиры. Галина хотела еще раньше броситься к людям и начать кричать, чтобы ей помогли, чтобы… Ответа на этот вопрос она не нашла. Чтобы что? Как ей помочь, кто это сделает, кто будет освобождать ее от конвоиров с пистолетами и дубинками? Значит, только судья…
Женщина средних лет в черной мантии с вышивкой на воротнике, в очках в дорогой оправе тараторила обстоятельства дела, не поднимая глаз от бумаг. Галина боялась, ее трясло, и она никак не могла выбрать момент, чтобы рассказать все, попросить помощи, защиты. И тут ей предоставили слово! Она вскочила с места и торопливо, захлебываясь словами и навернувшимися слезами, стала говорить. Страх придал ей сил и смелости, страх победил ложную стыдливость, она рассказала все – про бутылку, про борьбу и угрозы.
А потом наступила пауза… Судья смотрела на Галину с брезгливой иронией. Это было ожидание, когда подсудимая закончит болтать, это была снисходительная терпеливость, ведь судье и не такое приходилось выслушивать.
– Вы ее врачу-то показывали? – наконец спросила она. – Девочка совсем не в себе. Ладно, если это все, то приговаривается к штрафу…
Галину почему-то отпустили не в зале суда, а потом, когда вывели на улицу.
– Все, дуй отсюда, – велел полицейский. – И смотри, если еще где рот раскроешь, то из отдела точно не выйдешь, а на карачках выползешь. Поняла, шалава? П… отсюда!
Шатаясь, Галина обошла здание, вышла из двора, куда обычно заезжают машины с подсудимыми, и некоторое время постояла перед входом в здание суда. Слабенькая надежда мелькнула в сознании, что судья специально сделала вид, что не поверила, что она это сделала при конвое, а на самом деле…
Она бросилась обратно к входу, рванула на себя тяжелую дверь и нос к носу столкнулась с полицейским, который ждал ее внутри перед рамкой металлоискателя. Уже по его глазам девушка все поняла. Это было как просветление, как озарение, как ухнувшая на нее с небес высшая мудрость. Это же один механизм, одна машина, одни и те же жернова, которые медленно, но уверенно перемалывают людей, которым «посчастливилось» попасть между ними. И никакими увещеваниями, уговорами, рассказами и убеждением тут ничего не сделаешь. Бесполезно уговаривать танк или поезд, которые едут на тебя.
– Господи! – выйдя на улицу и сжав голову руками, простонала Галина. – И я это выдержала! И это все со мной было! Мама…
Хуже всего, что до вечера оставалась еще уйма времени. Антон смело двинулся в центр города, полагая, что в людской толчее его не так быстро заметят те, кто будет преследовать и разыскивать. Любой полицейский начальник первым делом пустит наряды на окраины, по менее людным улицам, чтобы не дать преступнику покинуть город. Из этих же соображений обязательно перекроют железнодорожный вокзал, автостанцию, оповестят посты ГИБДД на всех основных трассах, всех участковых, особенно тех, кто обслуживает территории за пределами городской черты. По крайней мере, так осуществлялись все планы перехватов.
Существовали кое-какие тонкости и нюансы, которые Антон тоже знал и которые тоже учитывал. Но, в любом случае, безопаснее сейчас были именно центральные улицы с большим скоплением людей. Антон был рад тому, что у него не было документов и в полиции не осталось его фотографии. Неизвестно, как здесь, в этом отдаленном Сарапинске, а в Екатеринбурге во многих людных местах имелись камеры видеонаблюдения, объединенные в одну сеть. И существовала программа распознавания. Всего за секунду компьютер соотносил каждое лицо с базой данных разыскиваемых. Хоть в профиль, хоть анфас.
Во-первых, поесть! Не испытывая угрызений совести из-за вытащенных у оперов из карманов денег, а испытывая лишь чувство голода, Антон направился к знакомой вывеске. Макдоналдс добрался и до отдаленных районов. Через полчаса в кармане у него на двести пятьдесят рублей стало меньше, а в голове родился более или менее сносный план.
Если выбраться из города он хоть и с трудом сможет, то рисковать ему не хотелось. Зачем? Вся информация в городе, все свидетели и потерпевшие в городе, значит, и он должен оставаться в городе. Можно вернуться в Екатеринбург на товарняке, явиться к Быкову и доложить о случившемся и о том, что творится в этом отделе полиции. Что скажет полковник? Он скажет, что Антон хреновый оперативник и что он принес не доказательства, а лишь слова. Если доказательства потянут в суд виновных, то слова, наоборот, навлекут беду на самого Антона, расшифруют его как работника УСБ и сломают все оперативные планы Быкова. Так являться перед бледные очи своего шефа или…
Антон решил, что если судьба в лице неких преступников забросила его сюда, если случай дал ему возможность собрать доказательства совершаемых полицейскими преступлений, то его долг офицера и человека завершить то, что она ему подбросила. Ничего, пусть Быков немного поволнуется, пусть поломает голову, куда это пропал его сотрудник. Не сложно найти способ позвонить Алексею Алексеевичу, но что он ответит? Быков наверняка ответит, чтобы Антон не валял дурака, а возвращался. И еще скажет, что с Рамазановым связываться пока опасно, смертельно опасно. И чтобы Антон, опять же, не валял дурака.
А что Антон? А он, между прочим, и не в обиду полковнику Быкову будет сказано, уверен в том, что сможет здесь нарыть улик и свидетельских показаний. Он абсолютно уверен, что у него будет чем припереть к стенке и этих сопляков с лейтенантскими погонами из уголовного розыска, и их начальников. Что найдется рычажок, чтобы схватить за грязную руку полковника Рамазанова. Мало было Антону одного удара по морде, хотелось этому полковнику чего-нибудь более неприятное сделать. Например, посадить лет на пять!
Итак, план! Как ни приятно и безопасно сидеть в Макдоналдсе, а уходить придется. Вот только еще чашечку кофе махнуть и идти. Первым в плане Антона числился поиск потерпевших от рук местной полиции. Вторым была работа с ними, убеждение довериться ему и согласие дать показания. Третьим, естественно, возвращение к Быкову и начало внутреннего расследования, с привлечением на определенной стадии прокуратуры. Все просто, как апельсин!
Самое сложное, как считал Антон, найти потерпевших, а уж уговорить их он намеревался без проблем. Недолгое размышление навело на мысль, что физически пострадавшие, они и в Африке физически пострадавшие. То есть искать нужно их в медицинских учреждениях. Поликлиники, травмпункты, «Скорая помощь», специализированные медицинские учреждения более узкого профиля. Нужен всего лишь доступ к их базе данных. Кто поступил, с какими травмами, где живет? Значит, нужна агентура в этих учреждениях. Или как минимум в этой среде.
Не менее важна и работа среди местного населения. Это очень простой способ, но не гарантирующий максимальной эффективности. Это людные места, разговоры граждан, из которых можно почерпнуть немало интересного. Таких мест в основном два – рынок и питейные заведения. К последним стоит отнести и уличные киоски, где торгуют пивом «навынос» и где есть какое-то подобие столиков. Денег вот только у Антона на разработку этого метода не было. Как не было и желания пить.
Есть еще один «незначительный» момент в предстоящей операции. Все то время, которое Антон намеревался провести в Сарапинске, ему где-то нужно спать и чем-то питаться. Об этом Антон предпочитал пока не думать. Как-нибудь решится, найдутся добрые люди и толковые помощники, рано или поздно. Вон разведчики за границей! Для них это была бы проблема, а он все-таки в своей стране, среди своих граждан.
Пересчитав остатки денег, Антон отправился искать книжный магазин или киоск «Роспечати». Ему нужен был справочник или иное издание, в котором имелся бы список медицинских учреждений города. Потом покрутиться вокруг них, вычленить наиболее перспективные, начать искать подходы к персоналу, имеющему доступ к базе данных больных.