Не имея возможности ни вставить слово, ни ретироваться, я вытерпел это представление. Переведя дух, я эхом повторил:
– Да, невероятно…
Я надеялся, что по моему ироническому тону она поймет, что я не повелся на ее небылицы.
Если она и разгадала мои намерения, то неверно поняла их причину.
– Я вас задерживаю? Извините, господин. Когда речь идет о моих детях, я забываю обо всем, даже о вежливости. Умоляю вас не держать на меня за это зла. До свидания, господин, до завтра.
Меня так и подмывало ответить ей: «Извинилась бы лучше за свое бахвальство, гусыня!! Оскорбительно то, что ты держишь меня за дурака!» Однако то ли от внезапно накатившей усталости, то ли из малодушия я ограничился кивком и поднялся наверх продолжать переговоры.
Назавтра, боясь рецидива ее словесного поноса, я решил не спускаться в подвал; тем не менее в середине переговоров я внезапно совершил театральный выход из-за стола и ринулся в туалет.
Госпожа Минг радостно кивнула мне, ее глаза сияли.
Слишком поздно.
Стоя перед умывальником, я разыграл занятого человека, пригладил волосы, сполоснул руки, пару раз потер зубы, снова причесался, тщательно поскреб, смочил и просушил галстук, стараясь удалить с него воображаемое пятнышко. Короче, довольно глупо потратил время. В глубине души я проклинал ловушку, в которую сам себя загнал, сбежав от своих собеседников к даме-пипи. Не лучше ли было укрыться в кабинке и поиграть с телефоном? Нет, это представлялось мне совсем убогим решением, этакой информационной замкнутостью, цифровым аутизмом. Если бы я уступил этой склонности, то никогда не овладел бы девятью языками и не избороздил земной шар. Я так разозлился, стоя перед зеркалом, что, пытаясь отщипнуть заусенец, содрал кожу, и палец начал кровоточить. Первая капля попала на галстук, вторая – на сорочку.
– Вот черт!
Госпожа Минг не понимала по-французски, но тут же бросилась ко мне:
– Позвольте вам помочь, господин. Доверьтесь мне. У меня есть все необходимое.
Я поднял глаза: ее участие казалось искренним. Странная женщина… Глядя на эту фантазерку, я непроизвольно проникался к ней симпатией.
Не ломаясь, я зажал палец бумажной салфеткой, снял пиджак, галстук и сорочку и вручил ей все, кроме пиджака. Очень кстати, согласно китайской моде, на мне оказалась белая хлопчатобумажная футболка, так что, надев пиджак, я сохранил приличный вид.
Госпожа Минг вернулась к своему столику, схватила косметичку, вытащила оттуда тряпочку, какой-то флакон и потерла загрязненные места. От нечего делать я примостился возле нее; она улыбнулась мне, как если бы мое приближение было выражением дружеских чувств.
– Я привыкла. Мои близнецы, Кун и Конг, были такими же. О, извините… Я хочу сказать, еще хуже, чем вы. Кун и Конг просто притягивали пятна. Откуда только они брались, эти жирные пятна, пятна от соуса, пятна от чая, пятна от смазки – они к ним прямо-таки липли и – хоп, на рубашку, на футболку, на свитер, да еще на самом видном месте! С самого детства эти близнецы принялись коллекционировать заляпанную одежду, царапины, ссадины, шишки на лбу, засохшие струпья на коленках. Более безрассудных мальчишек я не видывала: они сигали из окон, лазали по деревьям, бегали по крышам; приходилось прятать лестницы и веревки; отец подарил им велосипед, так они оба сразу взобрались ногами на седло. Сначала мне было страшно; но через несколько лет я перестала беспокоиться: они всегда счастливо отделывались! Задумай они нырнуть в лужу с тридцатиметровой скалы, я бы и глазом не моргнула. Так что я ворчала только из-за одежды, потому что часами стирала, сушила, гладила ее; к тому же меня это раздражало: как можно проявлять одновременно такую ловкость и такую неуклюжесть? Они ходили на руках, зажав голову между ляжками, делали мостик, таскали друг друга на плечах, но не умели ни пить, ни есть, не перепачкавшись. Я чуяла какой-то подвох: если им удаются сложные движения, почему не даются простые жесты? В то время, господин, я не знала, что дар – это несправедливость, как для тех, кто им наделен, так и для тех, у кого его нет. Короче, я из лени решила, пусть ходят в одних шортах. И представьте, оказавшись почти нагишом, они перестали пачкаться, раниться и царапаться! Такие вот это были дети, дети, которых одежда делает неуклюжими, дети, не созданные для ботинок, брюк, свитеров – всего, что сковывает.
– Это что, совет? – Я сделал свой вывод. – Может, мне продолжить работу раздетым?
Я улыбнулся. Она покраснела и уткнулась в складки моей уже почти чистой сорочки.
Госпожа Минг и правда обладала талантом изрекать колоссальную ложь с ангельской мягкостью. В глубине души меня веселил ее бред. Я вступил в игру:
– Куна и Конга пригласили работать в цирк?
Она вздрогнула:
– Откуда вы знаете?
Про себя я подумал: «Логика вымысла… Все заканчивается падением»; внешне же ограничился удовлетворенной улыбкой. Она продолжала:
– Кун и Конг стали акробатами в Национальном цирке. Это было нелегко…
– Почему?
– Потому что они похожи, как два яйца. Совершенно одинаковые. С ума можно сойти. Даже я, их мать, путалась; никогда не знала, досталась ли отвешенная мною Куну оплеуха именно Куну, а не Конгу. На самом деле все зависело от них. Их сходство было столь поразительным, что, когда они вдвоем делали акробатические этюды, это уже никого не удивляло. Видя, насколько они одинаковы, неправдоподобно одинаковы, люди полагали, что природа уже сделала свое дело. Так что им пришлось попотеть, моим близнецам, чтобы идеально отшлифовать ошеломительный акробатический номер, в котором они синхронно выполняли все движения. Полный провал! Зрители зевали… Какая жестокость! Им казалось, что каждый из мальчиков – это отражение другого в зеркале. А отражением-то никого не поразишь… Я сказала Куну и Конгу, что им надо сделать так, чтобы их различали. Решиться на разные прически, отказаться от одинаковых костюмов, по-разному гримироваться. Еще я настояла на том, чтобы Кун поправился, а Конг похудел. Слезы! Целая драма… Я была непреклонна. Они подчинились. В них не только перестали признавать близнецов, но даже не могли заподозрить, что они родственники. Когда они снова показали свой номер, зрители аплодировали стоя.
– Они часто вас навещают?
Она помрачнела.
– Нет. Национальный цирк много гастролирует. Повсюду. Думаю, сейчас они как раз в вашей стране… во Франции… в городе Мароко… или Маноко…
– Монако?
Она поблагодарила меня, довольная, что ей удалось исправить свою ошибку, и, чтобы запомнить произношение, несколько раз повторила:
– Монако! Монако! Монако!
Я не знал, умиляет или раздражает меня правдоподобность деталей ее хвастливой импровизации.
– Монако – это не французский город, хотя находится во Франции. Это княжество, – уточнил я. – Королевство на скале.
Госпожа Минг скептически нахмурилась. Королевство на скале? Нефранцузский город на французской территории? Это ее не убедило, и она чуть ли не с раздражением смерила меня недоверчивым взглядом.
Этой искорки оказалось достаточно, чтобы подпалить порох. Какая наглость! Сомневаться в моих словах, притом что сама бесстыдно дурачит меня россказнями о десятке детей! Меня охватила ярость. Против воли я попытался уличить ее в противоречиях:
– Госпожа Минг, а власти не шокированы тем, что у вас десять детей?
– Мы жили в сельской местности, в очень уединенном доме.
– И никто на вас не донес?
– А что плохого мы делали? Мы с мужем хотели иметь десять детей, у нас десять и было, мы их хорошо воспитывали. С чего бы людям к нам цепляться?
Я вздохнул, но не прекратил своего допроса:
– Какой-нибудь завистливый, чем-то недовольный сосед мог бы донести на вас.
– Мы часто переезжали.
– Учитель мог бы заинтересоваться…
– У наших детей разные фамилии. Мы попросили их говорить, что они двоюродные, а не родные.
Я отметил, что она серьезно обдумала свой вымысел, чтобы придать ему достоверности; разумеется, я был не первым, кому она хвастается своим выводком из десяти детей…
– Кто-нибудь из них до сих пор живет с вами?
– Нет, никто.
– Почему?
– Они взрослые. Все работают.
– Здесь?
– Повсюду. Некоторые далеко.
– Странно, правда?
Она выпрямилась на табурете.
– После смерти мужа я обосновалась в Юнхаи.
– Почему?
Она пожала плечами, сожалея, что необходимо признать очевидное:
– Здесь есть работа. Прежде чем получить эту должность в «Гранд-отеле», я три года была работницей на фабрике «Перл-Ривер пластик продакшн».
Пораженный, я воскликнул:
– «Перл-Ривер пластик продакшн»? Я тоже с ними сотрудничаю! Забавно…
Она метнула в мою сторону враждебный взгляд, полагая, что нет повода ни для смеха, ни для удивления – «Перл-Ривер пластик продакшн» обеспечивала большую часть рабочих мест в Юнхаи.
– А в какой службе вы работали в «Перл»?
– В мастерской кукол-голышей.
Она вернула мне галстук и сорочку, схватила свою сумку, убрала в нее все принадлежности, вытряхнула мелочь из чашки и, не поднимая глаз, произнесла вежливо, но желчно:
– До свидания, господин.
Я поблагодарил ее, попрощался и машинально направился к лестнице; и только поднявшись до середины, понял, что дама-пипи только что спровадила меня.
Назавтра меня отвезли на фабрику «Перл-Ривер пластик продакшн» – директор и двое торговых представителей, чье терпение я испытывал, считали необходимым, чтобы я посетил ее.
В гигантских ангарах – четыре стены и крыша, минималистская архитектура, – сотни служащих в молчании делали игрушки. В каждом здании разделение обязанностей воспроизводило черты современного сексизма: мужчины работали с машинками, женщины – с куклами.
Мастерская голышей, та самая, где прежде служила госпожа Минг, поразила меня. Большие зарешеченные вагонетки перевозили одинаковые, розовые части тела, рассортированные по видам: ящик голов, ящик туловищ, ящик правых рук, ящик левых рук, ящик с правыми ногами и ящик с левыми. Грубо вываленные на ленту транспортера анатомические фрагменты хватали рабочие, быстро соединяли один с другим, чтобы в конце конвейера появлялся полностью собранный пупс.
Точно бойня наоборот, куда существа прибывают расчлененными, а выходят целыми.
Тысяча пупсов рождалась здесь каждый день. Поскольку лица женщин были скрыты бумажными масками, а волосы убраны под голубые шапочки, они напоминали медсестер, помогающих младенцам появиться на свет. Странные няни, точные, расторопные, безразличные, они приделывали голову к обезглавленному телу, сочленяли руки, привинчивали ноги, выбрасывали в мусорное ведро кривую конечность или треснувший череп, надавливали на тело, чтобы проверить его прочность, до тех пор, пока не предъявят хорошеньких голеньких младенчиков старшей медсестре, в конце цепочки контролирующей их жизнеспособность. Ловкие руки портних одевали избранных в штанишки, пижамки, комбинезончики, а потом снова отправляли на конвейер. Для полного сходства с родильным домом не хватало криков, кудахтанья, ликования, комплиментов, смеха; слышался лишь гул машин.
У выхода я засмотрелся на сваленные грудой тела: они настолько были похожи на реальных людей, что подобная скученность шокировала меня. Их одинаковость тоже смущала. Которого выбрать? Которого выделить из всех? Почему этот, а не тот? Размышляя таким образом, я имел несчастье обвести взглядом всю фабрику: выряженные в бирюзовые халаты китайцы в масках и шапочках были все на одно лицо! Я вздрогнул… Как? Это и есть наш удел? Мы считаем себя штучными, хотя отлиты все из одной-единственной формы? Одинаковые даже в своем стремлении быть единственными…
Чтобы отвлечься от этих мрачных соображений, я встряхнулся, сделал несколько шагов, решив потрогать голышей. Если сегодня они еще взаимозаменяемы, то завтра, попав в руки ребенку, они станут разными, наполнятся любовью, обретут историю. Именно воображение выделяет, воображение, вырывающее из обыденности, повторения, единообразия. В судьбе игрушек я различил судьбу людей: только воображение, создавая вымыслы и выковывая идеальные связи, создает оригинал. Без воображения мы были бы похожими, слишком похожими; аналогами, сваленными грудой один на другого в вагонетки реальности.
Госпожа Минг законно блефовала. Порой судьба поражает так внезапно, что достаточно фантазии, чтобы смягчить ее. Думая о трех годах, проведенных моей собеседницей в этом месте, где жизнь сводится к нелепым действиям, повторяемым двенадцать часов подряд среди других коллег-автоматов, я понимал ее желание освободиться, уйти, глотнуть другого воздуха. Да, в этой тюрьме иллюзия оставалась небом, сулящим надежду. Романическая история о десяти детях спасала ее.
Вернувшись в «Гранд-отель», я, преисполненный нового сострадания к госпоже Минг и ее обманам, тут же спустился в туалет; мне хотелось поскорее изгладить неловкое впечатление, произведенное сначала моим недоверием, а потом инквизиторскими замашками.
Госпожа Минг встретила меня сдержанно. Пока мыл руки, я перехватил ее холодный взгляд – она издали следила за моими движениями.
Как разбить лед?
Неожиданно я бросился к ней:
– Простите мое вчерашнее поведение. Мои вопросы были вам неприятны, к тому же я толком не поблагодарил вас за то, что вы почистили мою одежду.
– Это не имеет значения.
– Имеет.
– Будь благожелателен, но не жди благодарности, – процедила она сквозь зубы больше для себя, чем для меня.
– Я обожаю, когда вы рассказываете о своих детях, госпожа Минг. Я чувствую, что вы очень хорошая мать.
Сбитая с толку, она покраснела. Я воспользовался этим:
– К тому же избалованы: ваши отпрыски принадлежат к тиграм и драконам. Вы описали мне только троих, Ли Мэй, Куна и Конга, но держу пари, остальные тоже замечательные.
Польщенная, она невнятно пролепетала:
– Нормальные. Каждое существо проявляет себя по-своему. Если это не так, виноваты мы, потому что не видим.
– Расскажите о них.
– Вы…
– Я запомнил, что у вас есть малышка Да Сиа.
– Да Сиа? Милое имя, но ужасный ребенок, у Да Сиа была навязчивая идея: убить госпожу Мао.
– Простите, как?
– В пятилетнем возрасте эта соплячка Да Сиа с крошечным носиком и тонкими, как шнурки, косичками заявила нам: «Когда я вырасту, то убью госпожу Мао. – И со свирепым видом добавила: – А может, и раньше!» Приняв эту угрозу за детскую браваду, мы с мужем расхохотались, ее братья и сестры, разумеется, тоже. Как бы не так! Да Сиа зациклилась на этой идее, стала ее развивать. Она непрерывно готовила свой убийственный план, по ночам он ей снился, днем она его обдумывала. Спрашивала у взрослых, какие существуют способы кого-нибудь укокошить. Едва научившись читать, стала искать ответа в энциклопедиях. Страшно воспитывать девочку, разбирающуюся в ядах и помешанную на карабинах, которая каждое утро упражняется с холодным оружием, одновременно излагая вам пятнадцать способов задушить человека. В какой-то момент я испугалась, как бы она не начала тренироваться на животных с фермы, а заодно и на своих братьях и сестрах. Впрочем, очень вспыльчивая, даже горячая, легко впадающая в ярость, Да Сиа была предана своим. Зато стоило упомянуть госпожу Мао…
– Почему именно госпожу Мао?
– Да Сиа ненавидела эту паршивую овцу, которая во время Культурной революции убивала сотни тысяч китайцев, отправляла в лагеря переобучения блестящих людей, чтобы унизить их и загубить их талант, продвигала дураков, уничтожила театр, оперу, музыку. Ее не случайно прозвали «демоном с белыми костями», то есть злобным чудовищем. Скольких людей она сделала трупами… К тому же после смерти Великого Кормчего она рассудила, что теперь власть принадлежит ей! Вы помните Банду четырех, этих проходимцев Чжан Чуньцяо, Яо Вэньюаня, Ван Хунвэня и вдову Мао? Да Сиа начала размышлять во время суда над ними. Процесс показывали по телевидению. Они стали знаменитостями. А новый режим сумел отчитаться, что покончил с хаосом, истреблением людей, радикальной политикой, левыми загибами, всем тем, что мы только что пережили. Но народ не обманешь. Мы понимали, что правительство исполняет для нас фарс: выставляя напоказ тиранов, оно превращало их в козлов отпущения. Увы, хотя мы и чуяли уловку, стоило нам увидеть спектакль, как мы о ней забывали. Было страшно, завораживающе и уморительно смотреть, как эта сучка – вдова Мао – в телевизоре вопит, тыча пальцем, с пеной на губах, плюясь в своих обвинителей. Там бывшая шанхайская старлетка обрела наконец свою публику; впрочем, она больше не играла. Да Сиа сидела, не сводя глаз с экрана, точно кошка перед клеткой с птичками. Когда вдова Мао была приговорена к смерти, Да Сиа зааплодировала и до полуночи плясала вокруг стола. Однако трибунал дал этой деспотичной старухе два года отсрочки, чтобы она могла раскаяться; моя Да Сиа, хотя и не обладала богатым жизненным опытом, все же догадалась, что эта женщина никогда не испытает ни угрызений совести, ни раскаяния; так что она решила ее убить.
– Поборница справедливости?
– Разве убивать справедливо? Но вдова Мао прожила годы, и никто не собирался наказывать ее – вот что шокировало Да Сиа и многих моих сограждан. Да Сиа намеревалась заменить палача. Потом…
– Что потом?
– По телевизору объявили, что вдова Мао покончила с собой у себя дома. Да Сиа была в ярости. Угнетательница украла у нее ее поступок. Но худшее еще было впереди… Через некоторое время мы узнали, что самоубийство произошло двумя годами раньше. Два года! На протяжении двадцати четырех месяцев власти это скрывали. Да Сиа разрыдалась: ей не только сломали судьбу, но вдобавок она обнаружила, что эти последние годы зря старалась, чтобы усовершенствоваться в убийстве. С этого дня она перестала выходить из своей комнаты и отказалась от пищи.