Господин Робинс аккуратно вонзил нож в середину своего бифштекса, оттуда просочилась капля рубиновой крови, он удовлетворенно кивнул, я отвернулась.
— А теперь поставьте себя на место присяжных: другого трупа в кустах нет, вторая пуля улетела туда и не найдена, да и была ли она вообще? Есть, конечно, показания амы о том, что выстрелов было два, но что такое слова китайской амы? Зато есть обиженная изменой жена и ее муж с дыркой в груди. Что интересно, калибр этой дырки совпадает с калибром револьвера жены — кто-то хорошо подготовился. И поэтому вдова Картрайта на данный момент находится на пути в эту каторжную Австралию.
«Ну, конечно, — сказала я мысленно. — Если ты англичанин, то сидеть в местной тюрьме ты не будешь, а поедешь в Австралию, так же как в больнице тебе не будут переливать кровь местных коренных жителей».
— А я, — продолжал Робинс, — знаю одну вещь, которую бесполезно было рассказывать присяжным. Что до убийства богатую наследницу Марианну ди Карвалью мои люди видели раза два вместе ют с этим Вонгом, вне всякого сомнения бандитом. Известным и очевидным бандитом. Но это ничего не доказывает, к сожалению. За встречу или разговор с Вонгом человека не арестуешь. А после убийства оба исчезли с горизонта. И вот он снова здесь. А зачем?
Я задумчиво посмотрела в направлении стойки бара, где Вонг с каменным лицом глотал коктейль. Какое дело мне до всего этого? Моего китайца если и звали Вонгом, то бандитом он не был. Шпионствующим поэтом или поэтичным шпионом — да. Томик Рембо, вот это здорово!
Тут к Вонгу кто-то подошел. Мальчик. Нет, просто очень худой юноша, да вовсе и не юноша, лицо его украшало несколько волосков бородки. Тонкий, как тростинка, с длинными худыми конечностями. Что-то сказал Вонгу, тот неожиданно вежливо ответил. Они кивнули друг другу, и хрупкий молодой человек странным образом исчез. Только что он был здесь, а вот его уже и нет. А, да это же с ним здоровался Тони.
— А это кто? — обратилась я к Робинсу.
— Понятия не имею, — весело отвечал тот, хищно уничтожая бифштекс (и посверкивая обручальным кольцом). — А это уже само по себе очень странно. Да, что-то происходит…
Подошел Джереми и его блондинка. Она еле заметно задела плечо инспектора Робинса мягкой частью тела, мило извинилась. Я посмотрела на нее, постаравшись не щуриться (что, разве пол бара качается, как палуба?), она посмотрела на меня.
— Джереми, — радостно сказал Робинс, и в глазах его загорелся зловещий огонь. — И мадам Дебора. Кстати, познакомьтесь с Амалией де Соза, выдающимся человеком, она тут открывает некое деловое предприятие. Я заметил, что с вашим ланчем покончено? У меня есть прекрасная идея насчет десерта. Для всех нас, четверых. Джереми, считайте, что это приказ.
Джереми заметно напрягся. И был абсолютно прав.
— Дуриан, — провозгласил господин Робинс. — Король фруктов. На рынке, по ту сторону речки. Пять минут езды. Сейчас, конечно, не сезон для дуриана, и это хорошо, потому что когда сезон наступает, излишне нервные европейцы на некоторых местных улицах закрывают нос платком с лавандовой водой. По эту сторону речки, европейскую, дурианы не встречаются, по крайней мере в окрестностях паданга. Как бы это вам описать, друзья. Я знаю, что наши собратья сравнивают вкус этого фрукта с давленным чесноком, смешанным с особо зловредным сыром, который поедается рядом с лошадью, мучающейся газами. Простите, мадам и госпожа де Соза. Я бы, впрочем, описал этот вкус как-то по-другому: гниющие луковые шкурки, плюс сточная канава, куда вывалили гроздь перезрелых бананов, плюс кусок самого жуткого французского сыра, плюс крем-карамель с вишневым ликером. Примерно так. На вид — разлагающаяся плоть, и это еще мягко сказано. В туристических справочниках значится, что фрукт никоим образом не пригоден для человеческого употребления.
— И еще надо заметить, — добавила я, — что лучшие дуриановые сады принадлежат здесь по большей части султанам, хотя обычные дурианы можно все же купить и простым смертным. Я видела людей, которые просто дрожат от счастья, засовывая в рот первый в сезоне кусок.
Лицо Джереми от этого веселее не стало, но вот его жена, кажется, всерьез заметила мое присутствие.
— Отлично, — подвел итоги Робинс. — Слушайте меня, юный Джереми. Я встречал людей, которые влюблялись в дуриан лишь на пятый-шестой год работы в этих краях. Но это редкость. Обычно тут все решается сразу. Или вы рождены для тропиков, или нет. Если вы возьмете в рот эту штуку и поймете, что вот оно, о чем вы мечтали всю жизнь — значит, ваша карьера в Малайе будет обеспечена, такая уж примета. Если нет — плохо дело. Итак, где там этот Кришна с моим «фордом»? А, стоит за стеклом и в ужасе рассматривает чей-то новенький мотоцикл чудовищного вида… Нас четверо, как раз войдем.
— Я встретила друзей, дайте наговориться, — сладким голосом сказала Дебора, она же Дебби, и успешно улизнула. Джереми остался один на один со своей будущей колониальной карьерой; было видно, как он судорожно сглатывает слюну.
Тарахтя мотором, полицейский «форд» прополз по Бату-роуд, потом вдоль паданга, и свернул влево, через мост, к рынку.
Рынок — это монументальный каменный сарай прошлого века, с его окнами от земли до потолка и ступенчатыми узорами поверху, площадью в целый квартал. Напротив — торжественный ряд пальм с бутылкообразными стволами, они овевают пять слепленных друг с другом китайских домиков в два этажа. Разных, но очаровательно одинаковых — с голландскими фронтонами, колоннами, балюстрадами, каждый в три окна, у каждого свой цвет, от белого до кирпичного. А между домиками и голубовато-серой стеной рынка — маленькая площадь, до отказа заставленная затененными лотками с фруктами.
Я покосилась в сторону Джереми. Чуть открыв рот, он смотрел на это великолепие — рыжие волосатые рамбутаны (представьте себе, что орангутаны уменьшились в несколько десятков раз и стали фруктами), бежевые гроздья лонганов, желтые слитки кукурузы, которые как раз в этот момент грузили в пароварку. Ну, и манго минимум шести сортов, настоящие золотые и зеленые горы манго. А отдельно от всего — бурые мячи для регби, те самые красавцы-дурианы.
Полицейская машина выкатилась бы на самую середину дышащей влажным жаром площади, но тут ей перегородила дорогу ручная телега, оставляющая мокрый капельный след. На ней торжественно ехала ледяная глыба, внутри которой серебрился ломкий коралловый рисунок трещин.
— Ну, так или иначе выходим, — сказал инспектор. — И помните, Джереми, что здесь вы — офицер полиции Его Величества.
Джереми обреченно поднялся.
— А знаете что, господин Робинс, — вдруг сказала я. — У меня возникла мысль. Давайте не будем вот так сразу — дуриан. Давайте начнем с совершенно безопасного и нормального фрукта, вон в том углу. Я сейчас выберу самый лучший, если доверите…
Джереми покосился на меня, не веря своему счастью. И двинулся вперед.
— Вон в том углу? Но, дорогая госпожа де Соза, это же…
Я предостерегающе подняла ладонь:
— Это называется — пасар сини, Джереми. Садимся. Вам понравится, обещаю.
Малаец у лотка с висящими на веревочках тяжелыми фруктами кинул на меня внимательный взгляд, признал местную жительницу, с которой не надо шутить. Мы с ним не спеша пощелкали ногтями по шипастой коже трех-четырех, единогласно остановились на самом небольшом, малаец уложил его на доску и торжественно надрубил небольшим ножом с широким лезвием. Разломал толстую шкуру с бледно-лимонной мякотью, из которой выглядывали тяжелые кремово-желтые дольки, в ладонь размером. Уложил перед нами на столик. Принял от меня целый доллар.
— Пальцами, Джереми, — сказала я. — Нам потом принесут миску воды, чтобы их вымыть. Вот так, берете кусок и обсасываете эту косточку… Мякоть просто тает во рту. Как овсянка.
Лицо инспектора приобрело бесконечно ироничное выражение.
— Ум, — сказал, наконец, Джереми гнусаво. — Не овсянка. Пудинг. Яичный, или ванильный. С жженым сахаром. Я бы сказал, здорово. И это у них растет на деревьях? А сколько у нас долек приходится на брата? А, у меня тут еще есть…
— Я вам отдам половину своей доли, юный Джереми, — заметил Робинс. — Я их наелся за эти годы достаточно. И, к вашему сведению — пасар сини на малайском означает не имя этого фрукта, а «базар китайский». Поздравляю, ваша карьера здесь обеспечена. Эта земля оказалась к вам добра. Вы отлично выбираете дурианы, госпожа де Соза. Почти не перезрелый.
— Ну и бар. Кишат плантаторы, полицейские и шпионы, виски — сомнительного качества, якобы «Хейг»…
— Моя дорогая, он просто пьян, — отрешенно сказала Магда. — Разжалуй его в подполковники немедленно.
— Полковник Херберт, — сказала я. — Вы трезвы. Прошу вас и дальше поддерживать дружбу с господином Таунсендом, главой специального отделения полиции Куала-Лумпура, штат Селангор, Федеральные Малайские Штаты. Заказывайте в этих целях виски лучшего качества.
— Моя дорогая, он просто пьян, — отрешенно сказала Магда. — Разжалуй его в подполковники немедленно.
— Полковник Херберт, — сказала я. — Вы трезвы. Прошу вас и дальше поддерживать дружбу с господином Таунсендом, главой специального отделения полиции Куала-Лумпура, штат Селангор, Федеральные Малайские Штаты. Заказывайте в этих целях виски лучшего качества.
Тони смахнул с тенниски пылинку в сторону Магды.
— А теперь, раз уж я сюда заехала перед тем как отправиться домой — расскажу вам, наконец, зачем мы все втроем здесь собрались. Тони, я попрошу вас слушать особенно внимательно. Некоторое время назад из отеля «Грейт Истерн» пропал китаец…
Пересказ разговора с Робинсом у меня вышел коротким. Тони, выпятив бородку, делал предельно серьезное лицо и, поразительное дело, молчал.
— А дальше, — сказала я, — в сингапурской газете… Син что-то…
— «Синчжоу жибао», — приятным голосом подсказал Тони. Запах виски был развеян лопастями вентилятора в два счета.
— Спасибо, полковник. Вот в этой самой… газете начали появляться стихи. Как я понимаю, очень хорошие стихи. Регулярно. Они приходили по почте из этого города. И продолжают приходить. Этого поэта ищет вся местная полиция. И безуспешно. Почту наверняка проверяли, но… Нам надо делать то, что полиция не может. Попытаться найти его через стихи и все, что с ними связано. Полиции это точно не по зубам. Тут нужен особый человек. Вы, полковник.
— Да, но я же чертов инвалид, — сказал Тони, с недовольством стуча пальцами по поручням коляски. — Вы не находите, что это как-то несовместимо.
— Да наоборот, — возразила я. — Уважаемый профессор, филолог, требует себе подшивку китайской газеты. Сидит в комнате, читает стихи, размышляет, делает выводы. Если нужно, общается с местными любителями словесности. Потребуется к кому-то съездить — вызываете такси. Согласитесь, это чистая и спокойная работа. И не возбуждает никаких подозрений.
— Я буду перемещаться в коляске вооруженный, — решил Тони. — Ведь когда мы найдем вашего китайца, мне будет поручено его застрелить, без сомнения. Потому что это звучит уместно и красиво. Или не так?
— Не так, — сказала я. — Потому что нам надо, чтобы мы нашли поэта тихо, втайне от местной полиции, и, видимо, перепрятали его еще лучше — иначе я не вижу, зачем мы вообще его ищем. Видите ли, полковник, главная проблема — это сначала мне самой разобраться вот в этом самом «зачем». Да и потом, почему ничего не получается у полиции? Потому что она работает стандартно — просто ищет китайца, с какими-то там особыми приметами. Значит, надо выяснить о нем все то, чем не интересуется и не способна интересоваться полиция. Что он тут делает, зачем был послан, отчего спрятался, все с самого начала. И единственное, с чего мы можем стартовать — это стихи. Ну, а дальше… Дальше надо учесть, что его ищет еще кое-кто другой, похуже полиции, и этого человека надо тоже опередить.
— Моя дорогая, скажи недоумевающей девушке, кто это такой — похуже полиции. Это ведь существенный момент.
— Видишь ли, — повернулась я к Магде, — история странная. Мне было сказано очень немного, но получается, что в гости к британским коллегам был прислан для какой-то операции секретный агент Чан Кайши, из самого Нанкина. И что вдруг, вместо того, чтобы заняться своим делом, он решил тут исчезнуть. Почему? Потому что за ним гонится некий неприятный китаец, по всем приметам — тоже из Китая. А дальше — чистая логика. Допустим, за этим агентом погнались бандиты, например. Местные или из самого Китая. Но почему тогда скрываться от британцев? Наоборот, они могли бы помочь, дать ему новое имя, поселить где-то… Ну, какие у него вообще могут быть причины прятаться от полиции нашей колонии, куда он только что прибыл и где его встретили с почетом, как агента китайского правительства? Вывод: местная полиция ищет нашего поэта потому, что пообещала людям Чан Кайши выявить его и вернуть. И этот, который пытается его застигнуть — он, значит, приехал от Чан Кайши. Логично, правда? Ну, и последнее. Кое-кому этот беглец нужен, живой и здоровый, не попавший в лапы ни тех, ни других. Почему это так — не могу сейчас вам сказать.
Я остановилась. И вместе с Магдой повернулась к креслу Тони, который выглядел как-то странно сосредоточенным.
— Я правильно понял, что был трижды упомянут некий длиннозубый недоумок, убийца и ничтожество? — монотонно поинтересовался он.
Кажется, до этого момента я никогда не видела Тони вот таким — почти серьезным.
— Кто ничтожество? — деловито отозвалась Магда. — Моя дорогая, он все-таки пьян.
— Чан Кайши, — таким же голосом сказал Тони. — За вашим агентом гонятся люди Чан Кайши? Мы должны помочь этому парню уйти от Чан Кайши? Да это подарок, а не поручение. Я сделаю это.
E LUCEVAN LE STELLE
Стоя на теплой траве лужайки перед домом, я смотрела в желтые глаза кота, кот смотрел в глаза мне, друг другу мы не нравились.
В принципе, передо мной было очень странное животное — ничего подобного я никогда не видела. Это, с одной стороны, был именно кот, беззвучно передвигающийся по газонам и зарослям вокруг моего дома — то есть «Кокосовой рощи», дома Ричарда. Не очень приятный кот — на высоких лапах и с коротким хвостом, с головой, постоянно наклоненной набок, и с каким-то недоброжелательным прищуром. С другой же стороны, ни у одного кота я не видела такой странной шкуры, шоколадной с зеленым оттенком. Было ощущение, что шкура завоевана им в бою с какой-то обезьяной. Хотя…
Хотя что мы получаем, если какая-то кошка без ума влюбляется в обезьяну? Мы получаем… евразийского кота, вот это странное создание. Которого не пускают в клубы «только для обезьян», но и в кошачьих клубах на него смотрят косо. Так, как он смотрит на меня сейчас.
Кис-кис, сказала я ему. Кот отнесся ко мне с еще большей подозрительностью и приближаться не стал.
(А-нин, как зовут этого кота? Кот имя нет, мем, он соседнее бунгало, где живет полицейский. Он сюда потому, что повар рыбные обрезки.)
Где это у нас живет полицейский? Вон слева сеточный забор, вдоль которого растет несколько зеленых чешуйчатых стеблей папайи. А за ним и правда среди зелени виднеется бунгало — то есть весьма скромное одноэтажное сооружение, правда, крытое не пальмовыми листьями, как у многих плантаторов, а все же черепицей. Одна большая веранда во всю длину, приподнятая на кирпичных столбах над землей, а по другую сторону от нее — три-четыре комнаты. Участок несколько заросший, но весьма живописный. Таких бунгало в городе несколько десятков, и для полицейского с его жалованьем — в самый раз. В Лондоне простой инспектор о таком жилье и не мечтает, не говоря о двух-трех слугах, которые сейчас, кажется, готовы работать просто за остатки еды и жилье сзади кухни.
А что это за женщина с блондинистыми волосами в окне бунгало? Так ведь это же Дебора, она же Дебби. Уже в малайском саронге, обмотанном вокруг талии: быстро учится. Говорит с каким-то мужчиной, лежащим на кровати (почему он не встает?), виднеется только полукруг его бритой головы и кончик носа. А, это, наверное, тот самый плантатор с малярией.
Джереми — мой сосед? Что ж, жить рядом с полицейским — хорошая, наверное, примета. Особенно после того, как он явно потеплел ко мне после истории с дурианом. Это… безопаснее.
Безопасность?
Я посмотрела на дом Ричарда. На крепость он похож мало, но в нем очень, очень спокойно, эти побеленные стены и черные балки косым узором — «тюдорианский» стиль — я видела в городках Англии, когда приобретала свой акцент и многое другое в Кембридже. А здесь, в сердце Малайи… хотя чем Тюдоры хуже индийских махарадж, чей архитектурный стиль британцы так же любовно перенесли сюда, к изумлению местных жителей?
Мне уже нравилось в этом доме, мне уже хотелось провести здесь целый день, ничего особо не делая. Лежа в кресле в большой круглой гостиной с высоким потолком, куда выходят все прочие комнаты, включая мою спальню. Гуляя по лужайке, над которой шелестят те самые пять пальм, давшие этому особнячку его гордое имя. На лужайке хоро шо, особенно в тени под старым манговым деревом. У корней его валяются не убранные главным боем, Онгом, круглые зеленые бомбочку плодов, расклеванные птицами — сквозь дырки в кожуре проглядывает яично-желтая плоть.
Купить себе еще один дом, здесь, в этом странном городе, приезжая сюда просто так?
А почему нет?
Но зачем?
Господин Эшенден, зачем вы меня опять втягиваете в странную историю, почему вы так уверены, что я не пожалею об этом? И где вы вообще? Пишете очередную пьесу в домике на юге Франции? Или вытаскиваете империю из очередной катастрофы местного масштаба где-нибудь неподалеку, в Рангуне или Гонконге?