Лицо Саммерса пылало.
– Я просто предложил, сэр. Простите, если вышел за рамки своих обязанностей.
– Извинения приняты, мистер Саммерс. Продолжим.
– А как? В таком ведь никто не признается! – наконец опомнился я.
– Вы еще слишком молоды, мистер Тальбот, и не имеете понятия о том, какие источники сведений могут существовать на кораблях, подобных нашему, пусть ему и недолго осталось плавать.
– Источники? Вы имеете в виду – осведомители?
– Я имею в виду, что пора продолжать, – рассвирепел капитан. – Пусть войдет.
Саммерс самолично привел Роджерса. Им оказался тот самый матрос, что доставил Колли обратно на корму, красавец – каких поискать. Обнаженный по пояс, он мог бы послужить моделью для Микеланджело, хотя со временем такие молодчики частенько становятся чересчур грузными. И лицо его, и шея, и грудь отливали бронзовым загаром, разве что шрамы на щеке белели.
– Саммерс сказал мне, что у вас есть некоторый опыт в ведении перекрестного допроса.
– У кого? У меня?
Как видите, ваша светлость, во время расследования я показал себя не лучшим образом. Капитан ободряюще улыбнулся.
– Свидетель, сэр.
Нет, так мы не договаривались. Но делать было нечего.
– Итак, любезнейший, как ваше имя?
– Билли Роджерс, милорд. Марсовый матрос.
Я не стал спорить с титулом, которым он меня наградил. Возможно, это добрый знак!
– У нас к вам несколько вопросов, Роджерс. Расскажите в мельчайших подробностях, что случилось с пассажиром, который ушел с вами в кубрик.
– Каким пассажиром, милорд?
– Пастором. Преподобным мистером Колли, ныне покойным.
Роджерс стоял против огромного окна, и я невольно подумал, что никогда еще не видел такого честного, открытого лица.
– Многовато на грудь принял, милорд. Перепил, проще говоря.
Пришло время сделать поворот оверштаг, как выражаемся мы, морские волки.
– А откуда у вас шрамы?
– Девица на память оставила, милорд.
– Надо же – просто дикая кошка!
– Вроде того, милорд.
– Но вы же своего всегда добьетесь, любой ценой?
– Как, милорд?
– Сломили ее сопротивление ради ее же собственной пользы?
– Не пойму, о чем вы, милорд. Только если б я ее не сцапал, она б усвистела как пуля с моими деньгами.
Капитан Андерсон улыбнулся мне углом рта:
– С вашего позволения, милорд…
Дьявол их всех побери! Да он надо мной издевается!
– Довольно о женщинах, Роджерс. Поговорим о мужчинах.
– Сэр!
– Над мистером Колли учинили насилие. Кто это сделал?
Лицо матроса не потеряло своей безмятежности.
– Бросьте, Роджерс. Возможно, вы удивитесь, но подозрение в особо изощренных издевательствах падает именно на вас, – поднажал капитан.
Роджерс заметно насторожился. Он пригнулся, чуть отставив одну ногу, и обвел нас враждебным взглядом, словно пытаясь прочесть по лицам, насколько серьезна капитанская угроза.
– Ничего я не знаю, капитан, сэр, ничего и все тут!
– Возможно, вы и ни при чем, друг мой, но можете открыть нам, кто виноват.
– В чем виноват, сэр?
– В посягательстве на честь пассажира, совершенном одним или несколькими матросами, вследствие чего пассажир скончался.
– Первый раз слышу!
– Бросьте, Роджерс, – снова вступил я. – Мы же видели вас с пастором. Ввиду отсутствия других улик, ваше имя стоит первым в списке подозреваемых. Что же вы, ребята, все-таки натворили?
Ни разу в жизни я не видел столь искреннего изумления.
– А что мы натворили, милорд?
– Не сомневаюсь, что лично у вас есть свидетели, которые с удовольствием подтвердят вашу невиновность. Так помогите же нам найти преступников!
Роджерс ничего не ответил и напрягся еще сильнее. Я продолжил допрос:
– Прошу вас, любезнейший, или рассказать нам, кто это сделал, или, по крайней мере, перечислить тех, кого можно подозревать в подобной склонности.
Капитан Андерсон вздернул подбородок.
– Содомия, Роджерс, вот что мы имеем в виду. Мужеложство.
Он опустил глаза, пошуршал бумагами на столе и обмакнул перо в чернила. В кабинете по-прежнему царила тишина. В конце концов, ее нарушил сам капитан, с раздражением воскликнувший:
– Давайте, давайте, Роджерс! Не сидеть же нам тут целый день!
После недолгого молчания матрос еще раз оглядел нас, не просто поводя головой, а поворачиваясь к каждому всем телом.
– Есть, сэр.
Лицо его неуловимо изменилось. Он вздернул верхнюю губу и, словно бы в неуверенности, прикусил зубами нижнюю.
– Прикажете начать с офицеров, сэр?
Я замер, изо всех сил стараясь не смотреть в сторону капитана или Саммерса. Мимолетный взгляд, легчайший поворот головы могли быть истолкованы как тяжелейшее обвинение. Между тем в этом смысле я был совершенно уверен в них обоих. Что касается офицеров, они, без сомнения, тоже не заподозрили бы друг друга в названном грехе, однако, как и я, боялись шевельнуться. Окаменели, будто статуи. И будто статуя застыл перед нами Роджерс.
Первым зашевелился капитан. Он отложил перо и мрачно произнес:
– Что ж, достаточно. Можете возвращаться к своим обязанностям.
Лицо матроса побелело, потом к нему вновь вернулись краски. Он глубоко, со стоном, выдохнул, отдал честь и с улыбкой вышел из каюты. Не могу сказать, сколь долго после его ухода мы просидели, не шевелясь. На мой взгляд, Роджерс совершил то, что обычно называют «дурным поступком», только вот размах этого поступка оказался таков, что вызвал ужас и отчаяние. Я изо всех сил старался ни о чем не думать, чтобы не покраснеть и не покрыться испариной. Просто сидел и ждал, что случится дальше, гоня из головы все до единой мысли. Ежели кто и должен был заговорить первым, так уж точно не я. Роджерс поймал нас в ловушку. Понятно ли вам, ваша светлость, какие ростки подозрений тут же зашевелились в моей голове при воспоминании о том или ином офицере?
Из оцепенения нас вывел Андерсон, пробормотав себе под нос:
– Свидетели, допросы, обвинения, ложь, еще ложь, суд – я имею в виду трибунал. Да малый похоронит нас, если у него хватит на это наглости, а я не сомневаюсь, что ее хватит, потому что дело-то попахивает веревкой. От таких подозрений не отмоешься. Чем бы дело ни кончилось, все мы окажемся замараны. Итак, мистер Саммерс, расследование окончено? Есть у вас еще осведомители?
– Думаю, что нет, сэр. Так – разговоры…
– Ясно. Мистер Тальбот?
– Пытаюсь прийти в себя, сэр. Вы совершенно правы: Роджерса прижали к стенке, и он пустил в ход последнее оружие – ложные обвинения на грани шантажа.
– Кто у нас в выигрыше, – наконец-то улыбнулся Саммерс, – так это, мистер Тальбот, коего сегодня произвели в пэры!
– И тут же вернули на грешную землю. Хотя один раз меня назвал милордом сам капитан, который имеет право проводить свадьбы и похороны…
– Кстати, да. Похороны. Выпьем, господа? Кликните Хоукинса, Саммерс. Спасибо за помощь, мистер Тальбот.
– Боюсь, я оказался не слишком-то полезен.
Капитан, который стремительно приходил в себя, лишь ухмыльнулся.
– Значит, так и запишем – умер от нервного истощения. Хересу?
– Спасибо. И все-таки: почему расследование закончено? Мы ведь так и не узнали, что случилось. Нет ли у вас еще каких-нибудь источников…
– А херес-то неплох, – перебил меня капитан. – Насколько я помню, мистер Саммерс, вы в это время дня не расположены к выпивке, так что самое время заняться приготовлениями усопшего пассажира в последний путь. Ваше здоровье, мистер Тальбот. Согласитесь ли вы подписать протокол – разумеется, вместе с остальными?
– Я на корабле лицо неофициальное.
– Бросьте!
Я подумал еще немного и решил:
– Добавлю заявление от своего имени и тогда подпишу.
Капитан глянул на меня из-под насупленных бровей и молча кивнул. Я одним глотком опорожнил стакан.
– Вы упоминали о каких-то осведомителях…
– Я? Вам показалось, – прервал меня Андерсон.
– Но вы спросили мистера Саммерса…
– А он ответил, что никого нет, – громко проговорил капитан. – В экипаже нет ни единой крысы, мистер Тальбот! Понимаете, сэр? Никто не ходит ко мне и не доносит на своих товарищей, ни-кто! Можете идти, Хоукинс!
Я отставил стакан, слуга забрал его. Проводив его взглядом, Андерсон повернулся ко мне:
– У слуг есть уши, мистер Тальбот.
Еще бы мне не знать, сэр! Уж у моего Виллера – так точно!
– Виллер! Ну конечно. У этого и глаза, и уши не иначе как по всему телу…
– Что ж, покуда не началась печальная церемония, пойду займусь дневником.
– Ах, дневником! Что ж, не забудьте упомянуть, мистер Тальбот, что как бы там ни обстояло дело с пассажирами, матросы и офицеры нашим кораблем довольны!
* * *В три часа дня все собрались на шкафуте. Солдаты Олдмедоу стояли в карауле с кремневыми ружьями, или как там называются их неуклюжие штуки. Сам Олдмедоу облачился в парадную форму и имел при себе клинок, равно как и морские офицеры. Даже юные гардемарины нацепили на пояса кортики, а на лица – подобающее случаю выражение. Мы, пассажиры, оделись как можно более мрачно. Матросов выстроили по вахтам, придав им настолько приличный вид, насколько позволяло их разномастное платье. Тучный мистер Брокльбанк восстал с койки – бодрый, хоть и пожелтевший от возлияний, гораздо более обильных, чем те, что свели в могилу Колли. Хотя художник прошел через те же муки ада, что и пастор, заплатил он за них всего-навсего головной болью да расстройством желудка. И все-таки, до чего же пестрый народ меня окружает! Дамы, собираясь в плавание, несомненно, держали в голове вероятность печальных событий, ибо все, включая любовниц Брокльбанка, облачились в траур. Мистер Преттимен пришел на полную предрассудков церемонию под руку с мисс Грэнхем. Воинствующий атеизм и республиканство явно отступили перед дочерью эксетерского каноника. Глядя, как Преттимен кипит и подпрыгивает рядом с ней, я отметил для себя, что именно через мисс Грэнхем я должен передать беспокойному вольнодумцу один деликатный совет.
Вы, верно, заметили, что я несколько оправился от впечатления, произведенного на меня письмом Колли? Человек не может грустить беспрерывно, любая печаль рано или поздно уходит в прошлое, тем более что моя невольная небрежность в отношении Колли не идет ни в какое сравнение с преднамеренными издевательствами, о которых мы узнали! Должен признать, что похороны на море – интереснейшее зрелище. Мало кому удается попасть на погребение при таких, если можно так выразиться, экзотических обстоятельствах. Мало того, что сама церемония очень необычна, так еще и присутствующие постоянно украшают ее диалогами на морском жаргоне. Знаете ведь, как он мне нравится! Вспомнить хотя бы все ту же «чертову купель». Кто-то (если не ошибаюсь – Сервий[44]) утверждал, что в «Энеиде» не меньше полудюжины загадок, которые так никто и не разгадает: не поможет ни изучение текста, ни вдохновение – ничто. Так и тут.
Приглушенно пробили склянки. Появилась группа матросов, несущих на широкой доске накрытое государственным флагом тело. Колли лежал ногами к правому – парадному! – борту, именно с него покидают корабль адмиралы, покойники и другие выдающиеся личности. Тело оказалось длиннее, чем я ожидал, но мне объяснили, что к ногам привязали два ядра из остатков наших боеприпасов. Андерсон, сияя позолотой на парадной форме, встал около доски. Позже мне по секрету сказали, что капитан и офицеры специально отрепетировали церемонию, чтобы не опозориться на глазах у публики и, как выразился Томми Тейлор, «спустить небесного лоцмана за борт» по всем правилам.
Почти все паруса были взяты на гитовы, и мы, по определению морского словаря, легли в дрейф, то есть стояли на месте практически неподвижно. Все, кроме Колли, который неумолимо двигался к своему концу. Не успели матросы опустить доску на палубу, как я услышал, как Саммерс шепчет Деверелю:
– Говорю вам, Деверель, если не выберем бизань-шкот еще хотя бы на ладонь, нас понесет назад.
И тут из трюма раздался гулкий, ритмичный стук, словно сам Дэви Джонс, злой дух морских глубин, подавал сигнал к началу церемонии. Или просто проголодался. Деверель выкрикнул невразумительный приказ, матросы заметались по палубе, капитан, державший молитвенник так, словно это была готовая взорваться граната, повернулся к лейтенанту Саммерсу:
– Мистер Саммерс! Чего вы ждете – чтобы у нас ахтерштевень оторвало?
Саммерс ничего не ответил, но стук прекратился. Грозный рык Андерсона сменился ворчанием:
– Сыплется все подряд, как зубы у старой бабки.
– Так точно, сэр, – кивнул Саммерс. – Но пока мы дрейфуем…
– Чем скорее мы пойдем попутным ветром, тем лучше. Черт бы побрал этого пьяницу!
Капитан угрюмо посмотрел на флаг, затем на паруса, которые захлопали, будто пытаясь ему возразить. Но что они могли добавить к предыдущему диалогу? Думаю, ничего.
Андерсон перевел взгляд на собравшихся и вздрогнул, словно успел забыть о нашем существовании. Хотел бы я сказать, что «вздрогнул он, как некто виноватый при грозном оклике»[45], но нет – капитан опомнился, как человек, страдающий легкой рассеянностью и по этой причине напрочь забывший, что у него на борту имеется мертвое тело, которое еще надо похоронить. Он открыл книгу и ворчливо предложил нам помолиться – ну и так далее. Андерсон явно хотел поскорее отделаться от всех формальностей, потому что я еще никогда в жизни не слышал, чтобы молитву читали так быстро. У дам почти не осталось времени вытащить носовые платки в знак глубокой печали, а мы, мужчины, уставились было на снятые шляпы, но вспомнив, что церемония слишком интересна, чтобы ее пропустить, тут же снова подняли глаза. Я надеялся, что солдаты Олдмедоу дадут несколько ружейных залпов, но позже он объяснил мне, что ввиду некоторых разногласий между Адмиралтейством и Военным министерством им не выдали ни кремней, ни пороху. Вместо этого они довольно стройно приняли на караул, а офицеры отсалютовали клинками. Вот интересно, насколько такая церемония подобает особе духовного звания? Я не знаю, не знали и они. Заверещала флейта, кто-то приглушенно забил в барабан – зазвучало что-то вроде музыкального пролога, или, лучше сказать, эпилога.
Видите, милорд, ваш Ричард снова стал самим собою[46] – другими словами, оправился от бесполезных, да и не очень-то заслуженных мук совести.
В конце концов – после того, как ворчливый голос капитана призвал нас вспомнить, что неподалеку то время, когда больше уж не будет никакого моря, – шестеро матросов разом засвистели в боцманские дудки. Поскольку вы, ваша светлость, вряд ли когда-либо слышали сей инструмент, довожу до вашего сведения, что мелодичности в нем не более, чем в криках кота на раскаленной крыше. И все же, все же, все же! Резкие, пронзительные звуки сливались в тоскливый стон, что, трепеща, таял в воздухе выше всех слов, философий, религий. Незатейливый голос Жизни, оплакивающей Смерть.
Едва я хотел похвалить самого себя за столь высокие чувства, как доску подняли и наклонили. Бренные останки преподобного Роберта Джеймса Колли выскользнули из-под британского флага и с громким «буль!» вошли в воду так изящно, словно он был опытным ныряльщиком, да вдобавок отрепетировал собственные похороны. Разумеется, свою роль сыграли и пушечные ядра. Если задуматься, то такое, можно сказать, косвенное применение напрямую связано с их основной задачей. Словом, Колли ушел «на дно морской пучины, куда еще не опускался лот»[47] (если в момент совершения ритуала у вас нет под рукой молитвенника, обратитесь к Шекспиру. Остальное не подходит).
Вам может показаться, что следом наступили две-три минуты подобающей случаю тишины. Ничего подобного! Андерсон захлопнул молитвенник, дудки снова заверещали, в этот раз нетерпеливо и настойчиво. Капитан кивнул Камбершаму, который козырнул и проорал что-то, совершенно для меня невразумительное.
Судно начало послушно и неуклюже поворачивать на прежний курс. Выстроенные для церемонии матросы сбили ряды, разбежались по вантам, чтобы поднять оставшиеся паруса и добавить к ним лиселя. Капитан зашагал восвояси с гранатой… простите, молитвенником в руке. Подозреваю – пошел к себе, заполнять судовой журнал. Кто-то из гардемаринов зацарапал на вахтенной доске – в общем, все вернулось на круги своя. Я тоже вернулся в каюту – поразмышлять над заявлением, которое я пообещал приписать к капитанскому протоколу. Нет, не стоит добавлять сестре пастора лишних страданий. Пусть это будет нервное истощение, как и предлагал капитан. Зато он не догадывается, что я уже насыпал дорожку пороха туда, где вашей светлости останется только поднести спичку.
Господи, что за неспокойное у нас судно: рождения, смерти, зачатия, обручения и свадьбы – целый мир, а не корабль!
(&)
Не ожидали? На мой вкус, этот знак добавит дневнику некую каплю эксцентричности. Никаких дат, букв алфавита или других обозначений очередного дня плавания! По-хорошему, следовало бы обозвать данную запись приложением, но это было бы скучно – слишком скучно! Ибо мы подходим к концу и пора поставить точку. Разумеется, я помню, что обещал вести дневник до самого конца плавания, день за днем, но, оглядываясь назад, вижу, что он неожиданно превратился в письменное свидетельство одной-единственной истории – драмы Роберта Джеймса Колли. Теперь все кончено, и несчастный пастор стоит, прикованный пушечными ядрами ко дну, далеко под нами, один, по выражению мистера Кольриджа, один, всегда один. И так глубока бездна случившегося (ваша светлость наверняка оценит мой изящный каламбур или, как сказал бы сам Колли, «парономазию»), что возврат к скучному описанию ежедневной рутины кажется уже бессмысленным. Однако под плотной обложкой вашего подарка осталось еще несколько чистых листков, и я изо всех сил старался растянуть описание похорон в надежде занять их «Рассказом о Грехопадении и Бесславной кончине Роберта Джеймса Колли» вкупе с «Кратким описанием Погребения его в Пучине Морской». Но безуспешно. Колли и жил, и умер на самом деле – и не втиснется в рамки чужого дневника, как нога не втиснется внутрь чужого башмака. Разумеется, я продолжу вести дневник, но уже в другой тетради, купленной для меня Филлипсом у баталера. Думаю, ее не придется прятать и запирать. Кстати, всеобщий страх и трепет перед баталером объяснились на редкость банально. Тайну открыл Филлипс, который вообще более откровенен, чем Виллер. Офицеры, все до единого, включая капитана, должны «бутылеру» – как зовет его Филлипс – денег!
Да, забыл написать! Пока что мне прислуживает Филлипс, потому что Виллера я не смог дозваться, сколько ни кричал. Его уже ищут.
* * *Поправка: не ищут – искали. Только что Саммерс сообщил мне, что мой слуга испарился. По-видимому, упал за борт. В голове не укладывается – Виллер! Он исчез как бесплотный дух, вместе с облачком седых волос вкруг блестящей лысины, с кроткой улыбкой, с невероятной осведомленностью о том, что творится на корабле, с маковой настойкой и готовностью предоставить хозяину все, что тот ни пожелает – разумеется, в том случае, если ему есть чем за это заплатить! Как выразился капитан: «и глаза, и уши не иначе как по всему телу». Я буду скучать, хотя бы потому, что от Филлипса никогда не дождаться столь же верной службы. Уже пришлось самому стягивать сапоги; слава Богу, неподалеку случился Саммерс, который был так любезен, что согласился мне помочь. Две смерти всего за несколько дней!