Проснулся я освеженный, но еще долго не вставал, так как качка увеличилась. В конце концов, я собрался с силами, дополз до пассажирского салона и с трудом впихнул в себя очередное скудное угощение. За столом никого не было. Выйти на шкафут я не решился, увидев, как через палубу перекатывается вода. Незадолго до полуночи я поднялся на шканцы. Морская болезнь отступила окончательно. Наверное, несколько часов неподвижности или относительной неподвижности, ежели таковая бывает, напомнили телу о жизни на твердой земле, и оно, как смогло, примирилось со своей грустной судьбой. Особой темноты не было – хоть луну и скрывали облака, но такие тонкие, что беспрепятственно пропускали свет. Может, и не белая ночь, но светлая – это уж точно! Усилился ровный ветер, нескончаемо дувший с запада, поднятые им волны украсились шапками белой пены. На палубу вышел Чарльз. Я отступил в сторону, чтобы не мешать передаче вахты. По завершении ритуала Чарльз сгорбился на юте. Я подошел к нему.
– Ну как, примирились с выдумкой Бене?
Он помолчал, глядя в сторону носа, так, что сразу было понятно – корабля не видит.
– Будьте другом, Эдмунд.
– С удовольствием! Но как?
– Не заговаривайте больше на эту тему. Вообще. Для меня она невыносима, для нас обоих – опасна.
– Но как же…
– Молчите!
– Хорошо, хорошо. Как вам будет угодно.
Я привычно взобрался по трапу на ют. Рассеянный свет озарял паруса на мачтах. Наша старушка отчаянно старалась побыстрей доставить нас в Сиднейскую бухту. У носа и у кормы вздымались буруны. За кораблем тянулся ясно видимый след, вихрящийся поток, который сглаживал бегущие за нами волны. Прямо подо мной из-под навеса показался Чарльз, подошел к поручню и встал там, глубоко засунув руки в карманы и широко расставив ноги. Эта вахта явно отличалась от той, первой, причем не только погодой. Чарльза срочно требовалось подбодрить.
– С какой скоростью идем?
При звуке моего голоса Чарльз вздрогнул – очевидно, не слышал, как я подошел.
– Не знаю. Узлов семь. Может быть, семь с половиной.
– Около ста восьмидесяти сухопутных миль в сутки. А воды много набрали?
– Сборный колодец наполняется ежечасно. Природа гонит нас вперед, но выставляет счет за эту помощь.
– А если паруса подобрать?
– Вы что, в отличие от остальных, голода не ощущаете?
– Ах да, разумеется. Какое все-таки затруднительное положение.
– Трудностей, Эдмунд, вы еще и не видели. Этот ветер несет на хвосте кое-что похуже.
– Откуда вы знаете?
– По многим признакам: время, за которое он набрал силу, характер самого ветра…
– Вот теперь вы меня и впрямь напугали.
Я сказал это лишь для того, чтобы он начал меня успокаивать и тем самым отвлекся от собственных бед. Увы – не преуспел. Глядя мимо меня, на бак, который явно не требовал его заботы, Чарльз только кивал. Ситуация вызвала в памяти то, что мистер Бене называл «congé». Я подошел к вахтенной доске и изучил записанные там цифры. Восемь, семь с половиной, восемь с половиной, снова семь с половиной узлов. Воду в трюме откачивают уже не один раз за вахту, а ежечасно. Словно услыхав мои мысли, матросы бросили лаг. Восемь узлов. Рулевой доложил результат мне! Я торжественно повторил его Чарльзу, хотя тот, наверное, слышал его не хуже меня.
– Запишите, мистер Тальбот.
– Есть, сэр.
На баке пробили склянки – двойной удар и еще раз.
– Чарльз! Они все перепутали! Надо же всего один раз!
– Ради всего святого, дружище, неужели вы не слышали про «отшествие на восток»? Мы теряем час каждые пятнадцать градусов долготы. Примерно раз в неделю мы пропускаем один удар и начинаем вахту с трех.
– Наверняка вахтенным думается, что они теряют часть жизни, как тогда, когда юлианский календарь был заменен современным.
– Понятия не имею, что им думается. Главное – чтобы делали свою работу, а там пусть думают, что хотят!
– Мистер Саммерс! Чарльз! Да вы сами на себя не похожи! Довольно! Не пугайте меня, старина! Я ведь считал вас образцом хладнокровия!
Чарльз отодвинулся от перил и сказал:
– Металл до сих пор не остыл.
После этих слов я прекратил его теребить: он, вне всякого сомнения, не в силах отвлечься от мыслей о Бене и фок-мачте. Не зная, чем себя занять, я бесцельно шатался по шканцам, чтобы убить время. Через час снова бросили лаг, и все повторилось, за исключением того, что, по словам матроса, скорость была чуть больше восьми узлов! Я записал восемь и снова прислонился к трапу, ведущему на ют. Вахта заняла три часа вместо четырех. Большую часть вахты Чарльз провел, не говоря мне ни слова, даже не глядя в мою сторону. Меня это так расстроило и даже разозлило, что, сменившись с вахты, я не удержался и попенял ему:
– Молчание я еще перетерплю, но ваша недовольная физиономия… Чем я ее заслужил?
Он помедлил на трапе, ведущем к кают-компании, и, не меняя выражения лица, ответил:
– Вы – ничем. Я очень расстроен, вот и все.
С этими словами он тяжкой поступью сошел вниз. Я с тяжелым сердцем добрался до своей каюты. Печаль, однако, не помешала мне крепко заснуть.
* * *Около полудня меня разбудил стук в дверь. Я обнаружил, что полностью одет – плащ и все прочее. Стоило только мне вчера коснуться головой подушки – и вот, пожалуйста!
– Войдите!
Это оказался Чарльз – совсем другой, повеселевший Чарльз с радостным, утренним лицом.
– Отругайте меня, Эдмунд, если желаете. Я обошел весь корабль, встретился со всем экипажем лицом к лицу, смотрел им в глаза – Андерсону, Камбершаму, даже Бене! Но вы все еще не проснулись! А я хочу вам кое-что показать.
Я было удивился, но тут послышался истошный крик Преттимена. Даже Чарльз, привыкший по долгу службы к людским страданиям, невольно вздрогнул.
– Давайте выйдем на палубу. Ну же, Эдмунд! Я просто обязан за вами присмотреть. Как я и думал, погода ухудшилась.
Чарльз вывел меня на шкафут, где пенилась и опадала вода.
– О Господи!
– Да поднимайтесь же скорее!
Только сейчас я начал понимать, что такое Южный океан. На реях болтались клочки парусов. Шли мы заметно медленнее. Я с трудом, против ветра, взобрался по трапу, и как только вышел на открытое место, пережил такое, что расскажи кто – не поверил бы. Ветер, который, бывало, и раньше дул так сильно, будто пытался ворваться мне в рот и разорвать щеки, теперь норовил раскрыть мне еще и глаза и, как ни сжимал я веки, между ними все равно оставалась щель, сквозь которую виднелся лишь размытый свет. Я укрылся на юте и кое-как сложил ладони козырьком, чтобы хоть что-нибудь разглядеть.
– Взбирайтесь наверх! Мужества у вас хватит?
Чарльз поднялся по трапу, я – за ним. Вот уж где дуло, так дуло! Тряслись даже судовые огни на крашеных железных креплениях. Еле-еле мы прошли вдоль перил и, щурясь от ветра, попытались что-то рассмотреть, но не смогли. И неудивительно: невозможно было отличить ветер от воды, брызги от пены, тучи от света, град от дождя! Я наклонил голову и осмотрел себя. Я отбрасывал тень, возникшую от того, что я загораживал собой не свет, но – брызги, водяную пыль, капли дождя. Такая же тень появилась у Чарльза. Я глянул вбок, поперек ветра: тень отбрасывали леера и точеные стойки.
– Зачем мы сюда забрались? Тут же ничего не видно! Это же не средняя палуба!
Чарльз не ответил, даже не обернулся, только махнул рукой нетерпеливо, если не сказать раздраженно. Матросы тащили к бортам загадочные колышущиеся мешки, которые в полутьме напоминали чьи-то туши. Теперь я разглядел, что они были полны какой-то жидкости; за ними тянулись канаты. Чарльз поднял огромную иглу, какой сшивают паруса, и несколько раз ткнул ею в мешки.
– За борт!
Матросы перевалили мешки через перила и скинули в море. Поднялась громадная волна, эдакая движущаяся гора воды. Вторую волну, возникшую на поверхности первой, сдуло воющим ветром, и она кинулась на нас, подобно граду пуль.
– Стоп!
Я повернулся – как раз вовремя. Нос судна соскользнул с обогнавшей нас водяной горы. Корма заметно приподнялась. Хотелось рассмотреть гору, догоняющую нас сзади, за которой наверняка прятались другие, еще и еще – чудовищная процессия, шествующая по миру, где человеку явно нет места.
– И зачем же вы меня сюда привели?
– Глядите.
Я посмотрел в указанном им направлении. Там медленно наливалась очередная махина, готовая обрушиться на нас вздыбленной поверхностью. Неожиданно на самом краю видимости появилось серебристое пятно. Оно росло и ширилось прямо за кормой, превращаясь в серебряную дорожку, словно те, что возникают на воде в солнечный день или лунную ночь. Сияние было мягким, чистым, каким-то лоснящимся: словно меловая тропинка светилась под бешено крутящейся водой, под волнами на волнах, что рвались в воздух, подобно стае взбесившихся птиц.
– Масло!
Нет, человеку тут явно не место, разве что морским богам или той чудовищной силе, которая наверняка управляет видимым миром и перед лицом которой простые смертные способны лишь изрекать размеренные, жизнеутверждающие сентенции о смысле бытия.
– Масло!
Нет, человеку тут явно не место, разве что морским богам или той чудовищной силе, которая наверняка управляет видимым миром и перед лицом которой простые смертные способны лишь изрекать размеренные, жизнеутверждающие сентенции о смысле бытия.
«Умиротворите шторм».
(11)
Вот так. Как бы ни атаковали нас волны, как бы ни грозились они нас одолеть, стоило им достигнуть серебристого пятна, и оно останавливало их верней, чем несокрушимые скалы, верней, чем – если такое возможно – волнолом или набережная. Удивительно, как обычное растительное масло, приготовленное из нежнейших, эфемернейших выдумок Природы способно усмирить бурю, как Орфей усыпил Цербера. Понятно, что все об этом знают – вот только не всем спасает жизнь столь тонкий и хрупкий волосок. Серебряная дорожка растянулась ярдов на пятьдесят за кормой, и на этих намасленных ярдах больше не хозяйничала буря. Нас по-прежнему качало на волнах. Вода по-прежнему накидывалась на борта и перекатывалась через палубу, где тряслись и дрожали черные леера, но все это было мягче, гораздо мягче!
– Надо же! Глазам своим не верю!
Чарльз поманил меня с юта на шканцы. Я спустился, и он отвел меня к фальшборту.
– Просто хотелось показать, что и я кое-что могу придумать.
– А я в этом не сомневался!
Он возбужденно хохотнул.
– Обычно мы ложимся в дрейф и льем масло с носа, понимаете? Тогда качка более или менее успокаивается, и можно спокойно вылить оставшуюся часть с наветренной стороны, но сейчас у нас попросту нет времени. Надо поторапливаться. Запасы масла, приходится признать, оставляют желать лучшего, но пока оно есть, сравнительно спокойное плавание по бурному морю обеспечено.
– Пока оно есть…
– Именно.
– А как насчет воды в трюме?
– Придется качать еще усердней, хотя и не слишком.
Чарльз прошел к штурвалу, переговорил с рулевым и, подталкиваемый ветром, неуклюже сбежал к шкафуту. Я последовал за ним, в кои-то веки вспомнив о капитанских правилах. В пассажирском салоне я кликнул Бейтса, который принес мне бобы и крохотную порцию мяса.
– И бренди, Бейтс.
Он послушно исчез, а я склонился над тарелкой, но без конца вытягивал шею, любуясь в окно серебристой улиткиной дорожкой – масляным пятном. Издалека доносились дикие крики умирающего Преттимена. «Надо было подарить ему на свадьбу изрядную долю обезболивающего», – подумал я. Впрочем, оно никому не помешало бы. Масло – маслом, а было бы неплохо ничего не знать и не чувствовать. Я просидел несколько часов, зачарованно глядя в море, пока темнота не загнала меня в постель. Судно двигалось быстро и ровно, но казалось, долгожданная скорость нагоняет на всех тоску! Заснуть мне не удавалось. Я лежал, корабль шел, мы были живы. Нехватка сна явно повлияла на мои умственные способности.
Вахты в ту ночь я почти не запомнил, хотя она оказалась короткой. Меня вызвали на вахту. Против сильного ветра я проковылял к шканцам и скрючился у юта. Помню свет, особый штормовой свет, который невозможно описать и в который – именно поэтому – многие не верят. Казалось, светился сам воздух.
Ко мне подошел Чарльз.
– Ступайте в каюту, Эдмунд. Здесь от вас все равно никакого толку.
– Когда же это кончится?
– Кто знает? Вы бы прилегли… Камбершам вон тоже свалился.
– Как?! Если даже Камбершам…
– Нет-нет, обошлось без членовредительства. Просто не выдержал, несмотря на привычку к такого рода вещам, понимаете, о чем я? Идите. Я провожу вас. Ваше место сейчас в койке. Там и оставайтесь!
Пожелание отнюдь не героическое. В свою защиту могу сказать только, что в те сутки остальные пассажиры даже не рискнули вылезти на палубу. Не думаю, впрочем, что они были напуганы больше моего. Скорее всего в них возобладал здравый смысл. В пассажирском салоне Бейтс рассказал, что Чарльз разрешил переселенцам и подвахтенным матросам оставаться в гамаках. Я боялся представить, как выглядит их переполненная палуба, тем более что волны время от времени перекатывались через шкафут и, подобно водопаду, устремлялись на бак. Немного качало, но судно поднималось и опускалось ровно, не рыская, словно шло по узкому тоннелю, который не давал кораблю уклоняться в стороны.
Я добрался до каюты и без сил упал на койку, хотя в сущности ничего не сделал. Проснулся я серым утром, под нескончаемый гул ветра. Как сжалось истерзанное сердце при таком безрадостном пробуждении! А что творилось с детьми? Может быть, родители и друзья убедили их, что бояться нечего? О нет! Бледные лица и дрожащие губы куда убедительней слов. То шепот, то крики, то вспышки гнева, истерика и слезы – бедняжки, конечно же, понимали, что творится кругом!
День не принес никаких изменений. Я с трудом собрал силы, чтобы выползти из каюты, да и то – выгнали меня оттуда естественные потребности. Я натянул плащ и все остальное и добрался до салона. Там с невидящим взором сидел мистер Боулс. Я сел рядом и тоже уставился в никуда. Как ни странно, но вместе молчать было легче. Прошло немало времени, прежде чем он промолвил:
– Качать не успевают.
– Да.
– Скоро и мы понадобимся.
– Да.
– Если честно…
Повисла тяжелая тишина. Боулс откашлялся и продолжил:
– Если честно, я все время спрашиваю себя, не стоит ли отринуть всякую надежду, выползти отсюда, рухнуть на койку…
– Я уже пробовал. Не помогает.
Дверь в салон распахнулась. Наш бравый офицер, Олдмедоу, тяжело дыша, рухнул на скамью напротив нас.
– Некоторым, видимо, до сих пор кажется, что весь корабль должен на них работать.
– Это что – оскорбление?
– Как похоже на вас, Тальбот! Возражать будете, когда заимеете такие же руки.
Он выставил перед собой воспаленные, окровавленные ладони.
– Воду откачивал. Он забрал моих солдат, даже не спросив разрешения! Сказал только: «Некому качать».
– Лейтенант Саммерс?
– Он самый, дружок ваш, чертов лейтенант Саммерс…
– Возьмите ваши слова обратно!
– Господа!
– Вы мне надоели, Олдмедоу! И ответите за такие речи!
– Что мне за радость стреляться с вами, Тальбот, если море все равно нас прикончит? А Саммерсу я сказал: «Почему бы вам не позвать пассажиров: Боулса, Пайка, Тальбота, Викса, Брокльбанка?» Даже этот старикан продержался бы пару минут. Я…
Он повалился на столешницу. Боулс вскочил и бросился к нему, но Олдмедоу прохрипел:
– Оставьте меня, черт вас дери!
Он с трудом встал на ноги и поволокся в каюту. Боулс, качаясь вверх-вниз, вернулся к своему месту и упал на скамью от очередного рывка. Мы застыли в молчании.
Позже я оставил Боулса, сходил по нужде и уселся рядом с гудящим тросом, с помощью которого спускали в море бурдюки с маслом. Несмотря на улиточный след и прочее, казалось, мы плывем под водой, а не по ней. Промокнув от брызг, я вернулся в салон, но Боулса там уже не было. Едва я занял свое место, как появился Пайк. Мелкий и невзрачный, он, может быть, и терялся в обществе, зато та же самая миниатюрность определенно помогала ему избежать увечий во время шторма. Сейчас, к примеру, он то ли проехал по нетвердой палубе, то ли пролетел над нею и приземлился на скамью, точно птица на шесток – бледный, но вроде бы трезвый.
– Добрый день, Эдмунд. Шторм просто ужасный.
– Того и гляди сдует, мистер Пайк.
– Мы же договорились – Ричард.
– О Боже! Сперва Боулс, потом Олдмедоу, теперь вы! Ладно, Ричард так Ричард.
– Как-то оно поприятнее, не находите, Эдмунд?
– Нет, не нахожу.
– Как-то подружелюбнее.
– О Гос… Как ваши домочадцы, Ричард?
– Мы с миссис Пайк – возможно, вы слышали, Эдмунд, – несколько повздорили. Это случается в каждом доме – когда люди долго вместе, Эдмунд, они, знаете ли…
– Сомневаюсь.
– Вы же не женаты, верно?
– И что, черт побери?
– Женатый бы понял. С тех пор как мистер и миссис Ист начали помогать миссис Пайк, девочкам, нет сомнений, стало получше.
– Хоть у кого-то хорошие новости.
– Да-да. Знаете, некоторое время назад, когда тралом оторвало часть киля…
– Вы изъясняетесь как заправский моряк, мистер Пайк.
– …я был почти уверен, что они умирают. Но как только мы последовали совету мистера Бене…
– Опять Бене!
– Он предположил, что от бесконечной качки девочек подкосила морская болезнь. Сказал, что тем же самым страдал адмирал Нельсон.
– Не может быть!
– Оказывается, Нельсон спал не в койке на козлах, а в свободно болтавшемся гамаке – так качку легче переносить. Бене предложил…
Я вскочил на ноги. Меня мотнуло в сторону.
– Но это же я придумал!
– …чтобы мы повесили для них гамаки, тогда качка станет ощущаться не так остро и даже превратится в подобие игры…
– Моя мысль!
– Да какая разница, чья мысль, Эдмунд? Главное, что она помогла! Им стало гораздо лучше.
– Я приходил к вам – постучал в дверь, заглянул в каюту. Там была мисс Грэнхем. Но стоило мне заикнуться в точности о том же самом, как она строго нахмурилась и буквально заткнула мне рот! Глаза каменные: «Ни слова, мистер Тальбот! Закройте дверь!»