В конце концов я запутался в отвлеченных рассуждениях.
Мысли мои стали расплывчатыми и туманными. Я не чувствовал тяжести или разбитости в теле — на Луне этого с нами не бывало, но, вероятно, все же я устал. Так или иначе, но я заснул.
Сон, или вернее, дремота, освежил меня. Солнце спускалось все ниже и ниже. Жара спадала. Когда, наконец, я очнулся от какого-то отдаленного крика или шума, то почувствовал себя бодрым и свежим. Я протер глаза и расправил руки. Затем встал — тело мое немного затекло — и решил возобновить поиски. Взвалив свои золотые дубинки на плечи, я вышел из золотоносного ущелья.
Солнце, несомненно, стояло гораздо ниже, чем прежде. Воздух похолодел. Очевидно, я проспал долго. Мне показалось, что над западными утесами висит синеватая дымка. Я вспрыгнул на ближайшее возвышение и стал осматриваться. Нигде не было видно ни лунного скота, ни селенитов. Кавора я также не увидел, но зато разглядел мой платок вдали, на высокой ветке кустарника; осмотревшись, я перепрыгнул на следующий удобный для наблюдения возвышенный пункт.
Я продолжал свой путь полукругами, постепенно все расширявшимися, — это было довольно утомительно и безрезультатно. Воздух действительно стал прохладней, и я заметил, что под западными утесами тени удлинились.
Я часто останавливался и осматривался, но Кавора нигде не было. Селениты тоже куда-то исчезли, и я подумал, что они уже загнали скот внутрь планеты, так как стад тоже нигде не было. Я хотел поскорей найти Кавора. Солнце спустилось так низко, что отстояло от горизонта не более, чем на диаметр своего диска. Я боялся, что селениты закроют крышки и отдушины и оставят нас в жертву страшной лунной ночи. Мне показалось, что Кавор уже давно прекратил поиски шара, и что нам необходимо посоветоваться. Мы должны решить вопрос, что нам делать. Мы не нашли шара, и искать его уже поздно. Если отдушины закроют, то мы погибли. Нас поглотит бесконечная ночь — мрак пустоты и смерти. Я чувствовал дрожь при одной мысли об этом. Нам необходимо пробраться вглубь Луны, хотя бы даже с опасностью для жизни. В моем воображении уже рисовалась страшная картина нашего замерзания и бесплодных попыток достучаться в крышку большой шахты.
Я совсем забыл про шар, я думал только о том, как бы скорей найти Кавора. Я уже собирался идти в шахту без него, боясь опоздать; уже возвращался к платку, как вдруг…
Я увидел шар.
Скорей не я его, а он нашел меня. Он лежал гораздо далее к западу, чем я зашел; наклоненные лучи заходящего Солнца ярко горели на его стеклах. В первую минуту я подумал, что это какое-то новое оружие селенитов, но потом понял.
Протянув руки, с радостным криком бросился я к нему. Я неверно рассчитал один из своих прыжков и упал в глубокий овраг, ушибив лодыжку на правой ноге. После этого я спотыкался почти при каждом прыжке. Я находился в истерическом возбуждении, дрожал как в лихорадке и запыхался, еще не достигнув цели. Раза три я должен был останавливаться, чтобы передохнуть, и, несмотря на разреженность и сухость воздуха, пот лил с меня ручьями.
Я думал только о шаре, пока до него не добрался, — забыл даже свое беспокойство о Каворе. Мой последний прыжок перенес меня прямо к шару; я прижался к нему, тяжело дыша и тщетно пытаясь крикнуть: «Кавор, Кавор, шар здесь!» Я заглянул через стекло во внутренность шара. Все вещи были сбиты в одну кучу. Передохнув наконец, я просунул голову в люк и увидал, что все в целости. Все вещи лежали так, как мы их оставили, выпрыгивая из шара на снежный сугроб. Я залег внутрь и занялся переборкой нашего инвентаря, всунул в тюк золотые ломы и поел немного — не потому, чтобы я чувствовал потребность в еде, но потому, что съестное попалось мне на глаза. Затем мне показалось, что пора выйти и подать сигнал Кавору.
Во всяком случае, все благополучно. У нас еще найдется время набрать того магического вещества, которое дает власть над людьми. Поблизости много золота, а наш шар, даже наполовину нагруженный этим металлом, может лететь так же легко и свободно, как если бы он был пустой. Мы сможем теперь возвратиться на Землю, и потом…
Наконец я поднялся и вылез из шара и огляделся вокруг. Вечерний воздух похолодел. Стоя в углубления, я осмотрелся, тщательно обследовал кусты вокруг, прежде чем прыгнуть на ближайшую скалу, и вспомнил свой первый прыжок на Луне. Прыгнул легко, без всякого усилия. Растительность увяла так же быстро, как выросла. Весь вид окрестных скал изменился, но все-таки еще можно было узнать тот пригорок, на котором при нашем прибытии начали всходить молодые растения, и то скалистое возвышение, с которого мы обозревали кратер. Но колючий кустарник на склоне холма уже побурел, высох, вытянулся футов на тридцать в вышину и отбрасывал длинные тени, а маленькие семена висели пучками на его верхних ветках и уже почернели, совершенно созрев. Работа кустарника была сделана, и он готов был упасть и рассыпаться впрах под разрушительным действием ледяного воздуха длинной лунной ночи.
А огромные кактусы, которые раздувались на наших глазах, теперь полопались, разбросав свои споры на все четыре стороны. Удивительный уголок во вселенной — пристань первых людей на Луне!
Когда-нибудь я поставлю тут среди кратера столб с соответствующей надписью. Если бы только этот лунный мир узнал об этом, какой бы переполох поднялся там, в глубине.
Но пока, повидимому, он не подозревает, какое значение имеет наше прибытие, иначе этот кратер стал бы ареной отчаянной борьбы, а не оставался бы безмолвной пустыней. Я стал высматривать место поудобнее, откуда можно было бы подать сигнал Кавору, и увидал ту самую скалу, на которой он стоял перед первым своим прыжком, — она осталась такой же голой и бесплодной. С минуту я не решался уйти так далеко от шара. Затем, устыдившись своего малодушия, прыгнул…
С этого возвышенного пункта я снова начал обозревать кратер. Далеко, у самой верхушки отбрасываемой мной тени, белел платок, развевающийся на кустарнике. Мне казалось, что Кавор должен был бы заметить меня. Но его нигде не было видно.
Я стоял, выжидая и наблюдая, в надежде каждую секунду увидать его. Вероятно, я простоял так очень долго. Пробовал кричать, но крик глохнул в разреженном воздухе. Я пошел было назад к шару, но из страха перед селенитами отказался от своего намерения — сигнализировать о моем местонахождении, вывесив одно из одеял на соседнем кустарнике. Я снова стал разглядывать кратер.
Он производил гнетущее впечатление своей пустынностью. Смолкли звуки из мира селенитов. Мертвая тишина. Кроме слабого шелеста ближайшего кустарника, — ни малейшего звука. Дневная жара уже спала; ветер был довольно холодный.
— Проклятый Кавор!
Набрав побольше воздуха, я приложил руку ко рту и крикнул во все горло:
— Кавор!
И звук моего голоса походил на отдаленный слабый крик.
Я поглядел на сигнальный платок, поглядел на расширявшуюся тень западного утеса, поглядел из-под ладони на Солнце. Мне показалось, что оно опускается по небу заметно для глаз.
Я сознавал, что надо действовать, не теряя ни одной минуты, если я хочу спасти Кавора, Я снял с себя жилет и повесил его как знак на ветках, потом пустился напрямик к платку. Расстояние в две мили я пролетел в несколько прыжков. При каждой остановке я искал Кавора и удивлялся, куда он скрылся. При каждом прыжке я замечал, что Солнце садится, и каждый раз, касаясь ногами скал, я испытывал искушение вернуться назад.
Последний прыжок — и я очутился в ложбине под платком. Еще один шаг — и я на нашем наблюдательном пункте. Стоя возле платка, я внимательно осмотрел окрестность, уже покрытую тенью. Далеко, у подошвы пологого склона, чернело отверстие туннеля, через которое мы убежали; моя тень достигала его края.
Кавора нигде не было.
Мертвая тишина. Только шелестит кустарник и растут тени. Меня стало знобить. «Кав…» — пробовал я крикнуть еще раз и убедился в бесполезности человеческого голоса в разреженном воздухе.
Молчание. Молчание смерти.
Затем я заметил что-то ярдах в пятидесяти от меня, у подошвы склона, среди переломленных веток. Что бы это могло быть? Я знал, но не хотел верить.
Я подошел ближе — это была шапочка крикетиста, которую носил Кавор. Я не дотронулся до нее и стоял неподвижно.
Разбросанные вокруг ветки были поломаны и потоптаны. Наконец я шагнул вперед и поднял шапочку.
Я держал ее в руке и рассматривал поломанные и примятые колючие заросли. На некоторых ветках виднелись темные пятна, но я боялся к ним прикоснуться. Невдалеке ветер перекатывал какой-то белый лоскут.
Это был кусок бумаги, измятый, точно его крепко сжимали в кулаке.
Я поднял его, — на нем виднелись красные пятна. Я разобрал также бледные следы карандаша. Разгладив бумажку, я увидел на ней прерывистые каракули букв.
Я сел на ближайший камень и стал разбирать записку:
Это был кусок бумаги, измятый, точно его крепко сжимали в кулаке.
Я поднял его, — на нем виднелись красные пятна. Я разобрал также бледные следы карандаша. Разгладив бумажку, я увидел на ней прерывистые каракули букв.
Я сел на ближайший камень и стал разбирать записку:
«Я ранен в колено, — кажется, у меня раздроблена коленная чашка, и я не могу ни идти, ни ползти». Начало было довольно разборчиво. Затем менее четко; «Они гнались за мной некоторое время, и теперь это вопрос…» По-видимому, сначала было написано «времени», но затем зачеркнуто и заменено каким-то непонятным словом, «…прежде чем они захватят. Они преследуют меня». Затем почерк делался судорожным. «Я уже слышу их», — догадался я, но дальше было совершенно неразборчиво. Потом несколько слов, довольно четких: «Эти селениты совсем другие, — они, повидимому, командуют…» Снова неразборчиво. «Черепа у них больше, тела более стройные, ноги короче. Одеты они в золотые пластинки. Голоса у них более приятные, движения обдуманы… Хотя я и ранен и положение мое безнадежно, но их появление дает мне надежду». Это похоже на Кавора! «Они не стреляли в меня и не покушались… убить. Я хочу…»
В конце резкий росчерк карандашом, и на оборотной стороне записки и по краям — кровь.
Пока я стоял, ошеломленный и растерянный, со странной запиской в руке, что-то мягкое, холодное и легкое коснулось моей руки и исчезло — белая пушинка. Первые снежинки — предвестники наступающей ночи.
В испуге взглянул я наверх. Небо уже потемнело и покрылось множеством холодных ярких звезд. Я посмотрел на восток — растительность стала темнобронзовой. На западе Солнце, утратившее теперь в сгустившейся белой мгле половину своего жара и блеска, уже коснулось края кратера и скрылось за горизонтом. Заросли и зубчатые скалы вырисовывались четко черными тенями на освещенном небе. Большое облако тумана опускалось в огромное озеро темноты. Холодный ветер пронизывал весь кратер. В один миг я был окутан падающим снегом, и все заволоклось серой, мрачной пеленой.
Вдруг я услышал не громкий и отчетливый, как в первый раз, а слабый и глухой, подобно замирающему голосу, звон колокола, тот самый, который приветствовал наступление солнечного дня:
Бум!.. Бум!.. Бум!..
Эхо прокатилось по кратеру, точно он задрожал, как мерцающие звезды. Кровавый красный диск Солнца опускался все ниже и ниже…
Бум!.. Бум!.. Бум!..
Что случилось с Кавором? Я тупо слушал звон, пока он не прекратился.
И вдруг зияющее отверстие туннеля закрылось, подобно глазу, и исчезло.
Я очутился в полном одиночестве.
Надо мной и вокруг меня, охватывая со всех сторон, подступая все ближе и ближе, раскинулась вечность, безначальная, бесконечная; необъятная пустота, в которой и свет, и жизнь, и бытие — лишь мимолетный блеск падающей звезды: холод, тишина, безмолвие, бесконечная ночь мирового пространства.
Одиночество, казалось, подступило ко мне, почти касалось меня.
— Нет! — воскликнул я. — Нет! Не теперь еще! Погоди! Погоди!
Мой голос перешел в визг. Я бросил скомканную бумажку, вскарабкался на гребень, чтобы осмотреться, и, собрав весь остаток воли, запрыгал по направлению к оставленному мною знаку, еле заметному в туманной дали.
Прыг, прыг, прыг. Каждый прыжок, казалось, длился столетия. Бледный отрезок Солнца скрывался за горизонтом, удлинявшаяся тень грозила поглотить шар, прежде чем я доберусь до него. Две мили — не менее сотни прыжков, — воздух разрежался; точно выкачиваемый насосом, и холод сковывал мои суставы. Но если умирать, то умирать в движении. Ноги мои скользили в снегу. Один раз я упал в кусты, которые рассыпались впрах подо мной; другой раз я споткнулся и скатился кубарем в овраг, исцарапав до крови лицо и руки.
Но все это было ничто в сравнении с промежутками, с ужасными паузами в воздухе перед надвигающимся приливом ночи. Дыхание мое свистело, точно в легкие мне втыкались ножи. Сердце билось так сильно, что отдавалось в голове.
«Доберусь, доберусь ли я?»
Я дрожал от страха.
«Ложись! — уговаривало меня отчаяние. — Ложись!»
Чем ближе я подходил к цели, тем отдаленнее она мне казалась. Я закоченел, оступался, ушибался, порезался несколько раз, но кровь не выступала.
Наконец я увидел шар.
Я выбился из сил и упал. Легкие мои хрипели. Я пополз. На губах моих скоплялся иней; ледяные сосульки свисали с усов; я весь покрылся замерзшим воздухом.
Оставалось еще ярдов двенадцать.
В глазах у меня потемнело.
«Ложись! — кричало отчаяние. — Ложись!»
Я прикоснулся к шару и остановился.
«Слишком поздно! — нашептывало отчаяние. — Ложись!»
Я боролся изо всех сил. Я стоял у люка, отупев, полуживой. Кругом лежал снег. Я соскользнул внутрь. Там было немного теплее.
Снежные хлопья, хлопья замерзшего воздуха танцевали вокруг меня. Я попытался окоченелыми пальцами закрыть и крепко завинтить крышку.
Я всхлипнул.
— Я должен! — пробормотал я, стиснув зубы. Затем дрожащими, хрустящими пальцами стал нащупывать кнопки штор. Пока я возился — раньше мне никогда не приходилось этого делать, — я смутно видел через запотевшее стекло красные лучи заходящего Солнца, мерцавшие сквозь буран, и темные очертания зарослей, гнувшихся и ломающихся под тяжестью снега. Все гуще и гуще крутились хлопья, чернея на светлом фоне. Что, если я не справлюсь с заслонками?
Наконец что-то щелкнуло под моими руками, и в одно мгновение последнее видение лунного мира исчезло из моих глаз. Я погрузился в тишину и мрак межпланетного пространства.
Глава 20 МИСТЕР БЕДФОРД В БЕСКОНЕЧНОМ ПРОСТРАНСТВЕ
Я чувствовал себя так, точно меня убили. В самом деле, я представляю себе, что человек, которого внезапно убивают, должен ощущать то же самое, что и я. В первый момент — муки агонии и ужас, затем — тьма и безмолвие; ни света, ни жизни, ни Солнца, ни Луны, ни звезд, — пустота бесконечности. Хотя я это сделал сам, хотя я уже испытал все это вместе с Кавором, однако я был ошеломлен, оглушен, подавлен. Казалось, что я несся вверх в бесконечный мрак. Мои пальцы скользили по кнопкам, я повис, утратив вес, и мягко натолкнулся на тюк, золотую цепь и золотые дубины, плававшие в середине шара.
Не знаю, как долго продолжалось это парение. Внутри шара чувство земного времени утратилось еще больше, чем на Луне. При первом прикосновении к тюку я точно пробудился от тупого сна. Я понял, что если я хочу бодрствовать и жить, то должен зажечь свет или открыть окно, чтобы увидеть что-нибудь. Кроме того, я замерз. Я оттолкнулся от тюка, схватился за тонкие тросы на стекле и вскарабкался до края люка. Ознакомившись со всеми кнопками, я оттолкнулся оттуда, перелетел через тюк и, столкнувшись с чем-то толстым и мягким в воздухе, схватился за трос около кнопок и подтянулся до них. Потом я зажег лампочку, чтобы посмотреть, на что я натолкнулся. Я убедился, что это был старый номер газеты «Lloyd's News», оторвавшийся и носившийся в пустоте. Я вспомнил о своем размере по сравнению с бесконечностью, рассмеялся и почувствовал, что задыхаюсь. Хорошо было бы достать немного кислорода из цилиндра. Сделав это, я зажег грелку, согрелся, достал провизию и поел. Затем осторожно принялся знакомиться с устройством каворитных штор, чтобы убедиться, смогу ли я узнать, куда несется шар.
Я открыл и тотчас же захлопнул первую штору, — меня ослепил и опалил солнечный свет. Подумав, я приоткрыл шторы с противоположной стороны и увидел огромный рог Луны, а позади нее — маленький рог Земли. Я очень удивился, что нахожусь так далеко от Луны. Я почти не испытал толчка при подъеме. Как в земной атмосфере, отлет по касательной от Луны был в двадцать восемь раз легче, чем на Земле. Я думал, что нахожусь над нашим кратером, во мраке ночи, но кратер стал теперь частью белого рога, заполнявшего небо. А Кавор?
Он теперь бесконечно малая величина.
Я пытался представить себе, что с ним могло случиться. Но тогда я думал, что он погиб. Мне казалось, что я вижу его, распластанного и раздавленного, у подошвы голубого водопада. И вокруг него — эти тупоумные насекомые…
Прикосновение летающей газеты сделало меня на время практичным. Мне необходимо было вернуться на Землю, но, по моим наблюдениям, шар уносился все дальше от Земли; что бы ни случилось с Кавором, даже если он остался жив, что мне казалось невероятным после того, как я увидел запятнанный кровью обрывок бумаги, я 6eссилен ему помочь. Он находился там, живой или мертвый, за покровом беспросветной ночи, и должен оставаться, по крайней мере, до тех пор, пока я не смогу призвать людей на помощь. Собирался ли я это сделать? Да, я думал об этом. Вернуться на Землю, если это возможно, и затем обдумать, что предпринять: либо показать и объяснить устройство шара немногим надежным людям и действовать вместе с ними, или же сохранить тайну, продать золото, приобрести оружие, припасы и одного помощника, вернуться на Луну, расправиться с селенитами и освободить Кавора, если это еще возможно, и захватить побольше золота, чтобы дальнейшие опыты построить на более солидном фундаменте. Но все это пустые надежды. Прежде всего надо вернуться на Землю.