Георгий Романович скрестил руки на груди, откинувшись на спинку стула. По всей вероятности, в данный момент он наслаждался и растерянностью молодого человека, и своей информированностью, если можно так выразиться, и, наконец, тем, что сам он давно уже покинул пределы этого дома. А Пирошников, встав с дивана, подошел к окну, как бы заново оценивая высоту над тротуаром. Потом он повернулся к Старицкому и, стараясь говорить как можно более спокойным и даже небрежным тоном, спросил:
— Ну а как же все-таки вы сами решили вопрос?
— Мой способ вряд ли вам подойдет. Кроме того, я не могу вам его рассказать по причинам чисто этического порядка. Вы уж простите! Однако я уверен, что и вы отыщете выход. Между прочим, есть и еще одна возможность. Я имею в виду полный покой и бездействие. Может быть, именно так вам надо поступить.
— Хорошо, — сказал Пирошников. Он как-то сразу потерял интерес к собеседнику, испытывая настоятельное желание погрузиться в себя и все обдумать. Поэтому, раздражаясь все больше, он стал расспрашивать Георгия Романовича о том, все ли он сделал в этой комнате и не собирается ли ее покинуть, на что милейший Георгий Романович с добродушнейшим смехом отвечал, что уже уходит, уже почти ушел; и на самом деле, взвалив узел на спину, удалился, сказав на прощанье, что встреча их не последняя, как он думает.
Впрочем, через несколько минут он вернулся, застав Пирошникова в той же позе у окна. Как выяснилось, Георгий Романович забыл захватить собрание сочинений Достоевского, которое принадлежало ему и было в свое время наряду с его одеждой доставлено Наденькой из его дома. Хозяйственный Наденькин муж принялся увязывать стопку коричневых томиков, а Пирошников, вперив взгляд в противоположную стену, где находилась дверь, молчал и дожидался.
Может быть, Старицкому захотелось напоследок сделать что-то приятное молодому человеку, может быть, и по другой причине, однако, приготовив связку, он обратился к нашему герою со словами:
— Если хотите, я покажу вам квартиру. Как знать, сколько времени вам придется здесь оставаться?
Пирошников не выразил особого желания, но и не отказался. Они вышли в тот же коридор, где сразу на пути им встретилась старушка, которая бесшумно, как на лыжах, передвигалась в шлепанцах по крашеному, изрядно потертому полу.
— Доброго здоровьица, Георгий Романович! — пропела, чуть поклонившись, старушка, но названный Георгий Романович, не обращая на нее ни малейшего внимания, повлек Пирошникова в кухню.
В кухне, которая оказалась гораздо просторнее, чем комната Наденьки, шипела на газовой плите черная сковородка, на коей жарились какие-то мелкие рыбешки. Вдоль стен располагались три стола с кухонной утварью, указывающей на различный достаток владельцев; возле самого нового, покрытого рисунчатым пластиком, возвышался холодильник. В дальнем темном углу стоял какой-то сундук, покрытый тряпками. Георгий Романович указал на стол среднего достатка и сказал:
— Это стол Надежды Юрьевны. В столе кое-какие продукты, вы потом сами посмотрите. Вот это (тут он повел рукой к пластиковому столу с холодильником) принадлежит Ларисе Павловне. Именно она открыла мне тогда дверь, я вам рассказывал. Интересная женщина!
На этом месте Георгий Романович тонко и вспоминающе, если можно так сказать, улыбнулся. Какая-то недосказанность мелькнула в его словах, и наш герой ее заметил. Затем, небрежно махнув в сторону беднейшего стола с сундуком рядом, кандидат наук заметил, что это хозяйство мымры, как он выразился, встреченной ими в коридоре.
— А где она живет? — поинтересовался Пирошников.
— Да нигде она не живет! Она вообще не живет, путается только под ногами! — с озлоблением отвечал Старицкий.
В этот момент, легкая на помине, появилась и мымра, скользнув к сковородке, с тем чтобы снять с нее золотистого цвета рыбешек и положить новых, вывалянных в муке. Пирошникову показалось, что старушка, занимаясь всецело своим делом, тем не менее подглядывает за ними и вообще ушки у нее, как говорится, на макушке.
— Лариса Павловна дома? — приближаясь к ней, прокричал почти ей в ухо владелец собрания Достоевского.
— Да это уж лучше вам знать! — обидевшись, произнесла мымра, но спохватилась и добавила: — На службе она, на службе, батюшка!
— Жаль, — протянул Старицкий, — ну да ладно. Пойдемте! — и он повел Пирошникова обратно в коридор, шепча ему: — Притворяется глухой, но заметьте, слух у нее дай бог каждому, да и зрение тоже. Так что учтите!
Указав по пути места общего пользования и кладовку, дверь в которую он открыл и, заглянув, зачем-то потянул носом воздух, Георгий Романович остановил нашего героя у комода и объявил, что Лариса Павловна со своим мужем, кстати, торговым моряком, проживает по левую от Наденьки сторону, а по правую сейчас никто не живет и там вообще ничего нет. Комод же принадлежит старушке, но неизвестно, что он содержит, поскольку Георгий Романович не припомнит случая, чтобы та когда-либо его открывала.
На этом осмотр новой резиденции Владимира Пирошникова был закончен, экскурсовод с экскурсантом вернулись в свою комнату, Старицкий, захватив свои пожитки и книги, отбыл на этот раз окончательно.
Пирошникову как-то сразу сделалось скучно, он побродил по комнате, прочитал телеграмму на бюро, которая сообщала: «Выезжаю 17, поезд 27, вагон 9, встречайте, дядя Миша», исследовал от нечего делать содержимое нескольких ящичков бюро, где ему встретились довольно-таки любопытные вещицы, о которых стоило бы рассказать отдельно, да нету времени, а потом снова улегся на диван. Ему никак не удавалось собрать свои мысли и заставить себя думать. За этим занятием, а именно за собиранием собственных мыслей, его и нашла упомянутая выше мымра, которая, приоткрыв дверь, просунула в образовавшуюся щель аккуратненькую свою головку с редкими седыми волосками, мигом осмотрела всю комнату и обратилась весьма ласково к нашему герою:
— Рыбки не хотите ль? Не знаю, как вас величать…
При этих словах под ногами старухи появилась кошка Маугли, старая знакомая нашего героя, которая, изогнув свое тело, проникла в комнату и заняла место под шкафом. Мысли Пирошникова тут же разбежались, как мыши, и он привстал, раздасадованный новыми посетителями.
Старуха
«Что же это? Они так и будут ходить? То один, то другой… И чего им нужно?» Эти вопросы, которые, как мне думается, мог бы произнести и читатель, были, однако, с мрачностью произнесены про себя Пирошниковым, увидавшим незваную старуху. Впрочем, наш герой тут же сообразил, что при умелом подходе можно будет, вероятно, и от старухи получить кое-какие интересующие его сведения. Поэтому он слегка потянулся и даже зевнул, изображая пробуждение от дремоты, а затем, доброжелательно улыбнувшись, на что старуха ответила еще более приветливой улыбкой, объявил о своей готовности откушать предложенной рыбки.
Старухина голова исчезла, и через минуту в комнату вплыла тарелка, наполненная источающими аромат жареными рыбешками, которые бережно транспортировались старухой к столу молодого человека. Высказав крайнюю степень благодарности, Пирошников схватил за хвост верхнюю рыбку и в мгновение ока обглодал ее, оставив хрупкий хребетик. Старуха же, присев на краешек стула и положив руки на колени, умильно глядела на молодого человека. Эта идиллия продолжалась несколько минут, после чего, как и полагал Пирошников, ему пришлось расплачиваться со старухой информацией о себе, своих отношениях с Наденькой, политике, погоде, ценах на предметы питания и ширпотреба и прочем, и прочем.
Надо сказать, что Пирошников не говорил всей правды, то есть, по существу, лгал, когда разговор коснулся его лично и Наденьки. Ему еще не ясна была степень осведомленности бывшей мымры, а теперь Анны Кондратьевны, или бабушки Нюры, как она предложила себя называть. Рассказывать ей о причудах лестницы наш герой не считал пока возможным, чтобы не перепугать бедную бабку и не отбить у нее охоту общаться, а заодно его подкармливать.
Поэтому он тонко перевел разговор на Георгия Романовича, надеясь посредством его личности (естественно, в преломлении старушки) разведать как можно больше о квартире и жильцах.
— Умный человек и хитрый, не в обиду будь сказано, а Наденька, уж и не знаю, что да почему, одним словом, жили, — чуть покачиваясь, завела свою шарманку бабка Нюра. — Жили и жили, а мне-то что за дело? Наденьке хозяин, а нам в квартиру сторож безвыездный, все спокойней, мужчина ведь…
— Почему это безвыездный? — не утерпел Пирошников.
— А не выезжал никуда, — простодушно вздохнула старушка, в первый раз и осторожно дотрагиваясь до принесенной рыбки.
Судя по всему, Анна Кондратьевна была совсем не в курсе истинных причин привязанности Наденькиного мужа к своему местожительству. И ладно! — решил Пирошников. Не стоит забивать голову старухе всякой ерундой с лестницей, не поймет.
Судя по всему, Анна Кондратьевна была совсем не в курсе истинных причин привязанности Наденькиного мужа к своему местожительству. И ладно! — решил Пирошников. Не стоит забивать голову старухе всякой ерундой с лестницей, не поймет.
— Долго он жил-то? — как бы невзначай спросил наш герой.
— Да он и посейчас живет, чай не помер, — отвечала старуха.
— Я не про то, — сказал Пирошников, поглощенный едой. — Долго ли он безвыездно жил? Ну, не выходил никуда?
— А кто его знает? Я за ними не присматривала, зачем они мне? — насторожившись, заявила старуха. — Уж год будет, как съехал. Сперва захаживал чуть не каждый день. То к одной, то к другой…
— К кому это — другой?
— А я что, знаю? Ничего я не видела и не знаю! — отрезала вдруг старуха.
Она подхватила с тарелки пару рыбешек и поднесла их кошке, которая, лежа на боку, сладко потянулась, обнажая когти, а потом не торопясь принялась есть старухино угощенье. Вернувшись к столу, бабка Нюра всплеснула руками и охнула совершенно непритворно:
— Батюшки! Хлеб-то я забыла! Как же это без хлеба-то есть?
И она исчезла в двери, оставив Пирошникова с тарелкой, на которой, по правде сказать, осталось рыб раз-два и обчелся. Так что никакой особенной необходимости в хлебе уже и не было, и наш герой, подумав об этом, поплелся вслед за старухой в кухню. Он застал ее в углу над раскрытым сундуком и что-то в нем ищущей. Анна Кондратьевна была так увлечена поисками, что не заметила появления в кухне Пирошникова, а когда наш герой приблизился к ней, оторвалась от сундука, поспешно его захлопнув, и запричитала:
— Кончился хлеб, вот какая жалость! Вчера совсем запамятовала купить. Что же делать? Ох, кабы не ноги, булочная вот она, за углом… Уж вы не сходите за хлебцем? — спросила она молодого человека, быстро при этом на него взглянув, но сразу же отведя глаза. — Я и денег дам…
Тут она достала из кармана передника кошелек с металлической застежкой в виде двух блестящих шариков и поспешно сунула в него нечто, дотоле спрятанное в кулаке. Затем она протянула кошелек Пирошникову, который от неожиданного предложения смешался, не зная, что сказать. Отказываться после принятого подношения было по крайней мере невоспитанно, да и по какой причине? Но и согласиться было трудно, поскольку Пирошников подозревал, что проклятая лестница так просто его не выпустит, а что он тогда скажет старухе?
Тем не менее, скорее по инерции, он взял этот самый кошелек, а старуха засуетилась, говоря, что вот она, пока он ходит за хлебом, поставит чайку да достанет варенья и прочее в том же роде. Пирошников, все еще раздумывая, побрел в свою комнату и стал натягивать пальто; при этом он словно уговаривал себя еще на одно свидание с лестницей и даже будто бы обещал кому-то (но кому?) самым наичестнейшим образом вернуться обратно в квартиру, если ему будет дана возможность выйти наружу. «Ну что тебе стоит? — как бы говорил про себя Пирошников, имея в виду, разумеется, лестницу. — Мы с тобою еще разберемся, а старушке нужен хлеб. Я только куплю его и вернусь, вот увидишь!» Именно такими, почти детскими уговорами попытался наш герой уладить свои отношения с упрямой лестницей, будучи, однако, уверенным, что все напрасно.
Все же он (в который уже раз!) оделся и вышел в коридор, где заботливая Анна Кондратьевна сунула ему в руку полиэтиленовый мешочек для хлеба и проводила до дверей.
Если бы наш герой оглянулся назад в тот момент, когда переступал порог, он, к своему изумлению, увидал бы, что старуха тщательно осеняет его спину крестным знамением, а лицо ее далеко не так простовато, каким казалось до сих пор.
Дверь за Пирошниковым захлопнулась, и он, подождав, пока глаза привыкнут к темноте, осмотрелся. Что-то изменилось на лестничной площадке, и это сразу же насторожило нашего героя. Мало того что лестница была вовсе даже не лестница, а черт знает что — она еще, оказывается, была способна на новые и новые штуки, так что приноровиться к ней казалось делом безнадежным.
Пирошников, внутренне подобравшись, как детектив, выслеживающий преступника, начал новый спуск. И на этот раз фокусы не заставили себя ждать. Пройдя всего лишь два пролета, наш герой уткнулся в дверь, которая, однако, совсем не была похожа на наружную, а скорее напоминала дверь в подвал, поскольку находилась в тупике; никаких квартирных дверей рядом не было, а присутствовали лишь батарея отопления, какая-то лужа на полу и довольно-таки мерзкий запах. Молодой человек, преодолевая отвращение к этому запаху, приблизился к двери и ощупал ее. Дверь была сколочена из грубых, по всей вероятности, необычайно толстых досок и, конечно же, оказалась запертой. Пирошников почувствовал нечто вроде страха, но, испытывая последний шанс, все ж таки постучал. Чем черт не шутит? Через мгновенье за дверью раздались тяжелые шаги, и грубый голос спросил:
— Ты, что ли, лошак?
Пирошников сдался и затих. За дверью послышалось невнятное бормотанье, кажется, даже ругань какая-то, но когда наш герой услыхал лязг отодвигаемого засова, отодвигаемого с кряхтеньем и посапыванием, сердце его остановилось, с тем чтобы через секунду забиться с удвоенной частотой. Он сделал осторожный, но быстрый шаг назад, потом еще один, затем повернулся спиной к двери и побежал наверх, подгоняемый смертельным страхом. На одном дыхании Пирошников пронесся этажа до четвертого, считая, разумеется, от зловещего подвала. Лишь здесь он остановился и огляделся.
Вокруг было уже гораздо чище и светлее, чем внизу. Пирошников посмотрел себе под ноги и обнаружил, что ступени лестницы белые, как в Эрмитаже, и тоже, вероятно, из мрамора. Сверху до него донеслась музыкальная фраза, впрочем, довольно неотчетливо, так что он не смог определить, что это и на каком инструменте играется. Во всяком случае, нашему герою после пережитого потрясения сделалось легко на душе и до крайности любопытно, что же это может быть наверху? Он зашагал на звуки музыки, которые становились все разборчивее. Пройдя вверх не так уж и много времени, наш герой увидел площадку верхнего этажа, весьма нарядную, с дорогими дубовыми дверями, от которой наверх тянулся еще один короткий лестничный марш, упиравшийся в дверь, по всей видимости, чердачную. На двери бросился в глаза огромный висячий замок, а сама она была обита железом и выкрашена в голубой цвет. Главным же во всей картине был человек в спортивном поношенном костюме, расположившийся с баяном под этой самой дверью и наигрывающий на нем хоралы композитора Иоганна Баха. Он с неудовольствием посмотрел на Пирошникова, но ничего не сказал. Перед ним стояли и ноты в виде раскрытой тетрадки, прислоненной к стене.
— Извините, я вам не помешал? — вежливо осведомился наш герой.
— Нет, ничего, — сказал мужчина, продолжая растягивать свой инструмент. Он был небрит, лицо его было не слишком одухотворенным, во всяком случае, не настолько, чтобы играть хоралы. Пирошников ощутил мучительную робость человека, не знающего, куда себя деть. Как часто с ним бывало, он расправился с нею дерзким и неожиданным вопросом, обращенным к небритому музыканту:
— У вас не найдется булки? Анна Кондратьевна меня послала спросить. У нее гости, а хлеба нет.
— А… бабка Нюра, — протянул исполнитель и три раза постучал кулаком в стену. На стук из двери, расположенной на этой же стене, как раз напротив Пирошникова, вышла женщина лет двадцати пяти, которая, удивленно улыбаясь, уставилась на нашего молодого человека. Тот покраснел слегка и смешался.
— Бабка Нюра хлеба просит, — возвестил сверху баянист. — Нет там у тебя чего?
Женщина, еще более удивленно распахнув глаза, тут же скрылась. Через минуту она вышла с булкой в руках. Это была городская булочка стоимостью семь копеек. Наш герой, поблагодарив, принялся шарить в карманах, отыскивая кошелек. Обнаружив его в кармане брюк, он щелкнул замочком и увидал в кошельке нечто, похожее на маленькую фотографию в железной рамке. Пирошников вынул ее и обследовал пальцами внутренность кошелька. Кошелек был пуст. Тогда молодой человек взглянул на вынутую фотографию и определил, что никакая это не фотография, а маленькая иконка, изображающая Николая-чудотворца. Иконка была выполнена, по всей видимости, на картоне, сверху покрыта прозрачным целлулоидом и стиснута в жестяной окладец.
Это уж было слишком! Пирошников почувствовал необычайное раздражение. Пробормотав что-то вроде «извините, мелочи нет», на что добрые люди отвечали: «Да ладно, после отдаст», наш герой, прижимая булочку и иконку к груди, кинулся вниз очертя голову и бежал, пока не почуял по некоторым признакам, что достиг Наденькиной квартиры. Он позвонил, кляня в душе проклятую мымру, чертову лестницу и весь этот омерзительный дом.