Когда он стал лизать, ее тело проигнорировало странные мысли, возникшие в голове. Рассудочная часть мозга чувствовала себя немного одинокой, что было глупо, учитывая, как Гауэйн целовал ее…
Ноги только успело обдать странным жаром, когда он остановился и снова навис над ней.
– Думаю, ты готова, Эди.
Она нахмурилась. Эта фраза заставила ее почувствовать себя чем-то вроде подходящего теста и немедленно развеяла теплую дымку. Но она кивнула и притянула его к себе, потому что все еще чувствовала себя одинокой.
– Я так хочу тебя, – прошептал он хрипло, целуя ее в губы. – Но боюсь причинить тебе боль.
Эдит невольно улыбнулась. Теперь, когда его лицо было так близко, она чувствовала себя гораздо лучше.
– Мне говорили, что это вовсе не так уж больно. Лила назвала эти слухи старушечьими сказками.
Он приподнялся, и его плоть уперлась во вход в ее лоно. Эди зачарованно смотрела вниз. Он выглядел огромным, как ножка гигантского розового гриба – точная, хотя не слишком романтическая метафора.
Первые несколько секунд все было хорошо. Странно, но хорошо.
Гауэйн остановился и спросил:
– Ну как?
Все это было так интимно, что Эди с трудом выносила происходящее. Его лицо было рядом. Ближе, чем лицо любого другого человека прежде. И часть его тела была внутри ее лона. Эди вся дрожала. Хотелось оттолкнуть его и в то же время – притянуть ближе.
– Мне хорошо, – выпалила она, тяжело дыша.
– Я могу продолжать?
Эди кивнула.
Гауэйн сжал бедра, и с этого момента все пошло не так уж хорошо. Эдит невольно втянула в себя воздух и вонзила ногти в его плечи.
– Я делаю тебе больно?
Его голос упал на целую октаву.
– Немного, – выдавила она.
Немного? Да это пытка!
– Мне остановиться, Эди? Завтра мы можем снова попробовать.
Эди потеряла всякие следы былой счастливой чувственности, владевшей ею всего несколько минут назад. Ее тело разрывали. Но не хватало еще, чтобы на следующий день все началось сначала! Одно тревожное ожидание убьет ее!
– Ты просто должен это сделать, – простонала она. – Только скорее. Пожалуйста.
Он поцеловал ее в губы. Нежно и сладко.
И резко подался вперед: одно сильное, конвульсивное движение, которое, казалось, заняло то ли минуту, то ли час. Эди содрогнулась от боли, от давления, от ощущения того, что ее режут надвое.
Он застрял в ней, как пробка в бутылке. Теперь Эди была вне себя от боли. Поток проклятий проносился в голове: все, что она скажет Лиле при следующей встрече. Так боль всего лишь старушечьи сказки? Черта с два!
– Ты уже? – прошептала она, видя, что он не двигается. Его хриплое дыхание отдавалось в ее ушах.
– Нет.
– Тебе тоже больно?
– Нет, это лучше, чем я мог представить.
Он вышел из нее и снова вошел. Ощущение было ужасающим.
И еще раз.
Он сделал это четыре раза, пять раз, шесть…
Словно метроном, отбивающий такт.
– Как долго это может продолжаться? – выдохнула она.
Семь, восемь…
– Я могу продолжать так долго, сколько тебе понадобится, – сказал Гауэйн напряженно, но спокойно. – Не волнуйся милая, со временем станет лучше. И вот-вот нахлынет волна наслаждения.
Но лучше не стало. В мозгу звучала похоронная мелодия, в одном ритме с выпадами Гауэйна. Девять, десять, одиннадцать… четырнадцать, пятнадцать…
Ее глаза наполнились слезами.
– Прости, – прошептала она, – но я была бы крайне благодарна, если бы ты кончил сейчас.
Он немного помедлил:
– Я не кончу, пока не доставлю тебе удовольствие, – упрямо, как истинный шотландец, заявил он.
– Может, в следующий раз, Гауэйн. Пожалуйста.
– Мне жаль, что тебе так больно. Это только в первый раз.
Какой-то инстинкт пришел на помощь, и она выгнулась, вбирая его еще глубже.
– Сделай это, Гауэйн. Быстрее.
Он подался назад и вошел в нее снова и снова. Шестнадцать, семнадцать… двадцать… двадцать семь, двадцать восемь. Боль, бесконечная боль… и Эди больше не могла вспомнить того момента, когда этой боли не было.
– Гауэйн! – вскрикнула она, собираясь уведомить его, что если это не прекратится сейчас, им придется попробовать завтра.
– О, Эди! – простонал он, и она почувствовала, как он пульсирует глубоко в ней.
Она охнула от облегчения. Должно быть, пытка, наконец, закончилась.
Но ничего не закончилось.
Двадцать девять.
Тридцать.
Тридцать один.
Наконец он обмяк на ней, сотрясаясь и тяжело дыша. Эди погладила его по плечу, обнаружив, что он мокр от пота, что было не совсем приятно. Поэтому она взяла угол простыни и вытерла его плечо, а потом снова погладила.
И тут, слава богу, он оперся о ладони и вышел из нее.
Даже это было так больно, что слезы обожгли глотку. Когда Гауэйн лег на бок, Эди на момент застыла, боясь взглянуть вниз.
Должно быть, там повсюду кровь. Она пропитает матрац! Дома горничные бы унесли его и к вечеру положили бы новый. Но они в отеле, и как она это объяснит?
Эдит всем сердцем возжелала оказаться дома.
Должно быть, с ней что-то не так, ведь Лила говорила, что это не больно. А может, это с ним что-то не так? Или с ними обоими? Она не знала, что с этим делать. Не могла представить, как сказать доктору о чем-то столь интимном.
Но тут Гауэйн поднял голову, и глядя на нее все еще затянутыми пленкой наслаждения глазами, спросил:
– Эди, это было ужасно больно?
Она сглотнула… и вдруг поняла, что не может разочаровать его, поэтому впервые солгала.
– Нет, – пробормотала она, хотя очень хотелось сказать «да».
И когда он нежно сказал, что больше они не будут делать это сегодня, она ответила:
– Хорошо.
Хотя очень хотелось сказать: «Мы больше никогда не будем это делать».
Эди все-таки глянула на его огромную плоть и невольно выпалила:
– Я думала, ты станешь мягким и уменьшишься в размерах.
– Если захочешь, я могу ублажать тебя всю ночь, Эди.
Должно быть, она побледнела, потому что он не стал продолжать.
И даже после того, как Эди обнаружила, что крови не так много, как она опасалась, – хотя гораздо больше, чем описывала Лила, – все равно не могла заставить себя сказать мужу, что, должно быть, внутри у нее серьезная рана.
Вместо этого она позволила Гауэйну вымыть ее, что он и сделал.
Когда он, наконец, заснул, она отвернулась, съежилась крохотным клубочком и заплакала, тихо, чтобы он не проснулся.
И он не проснулся.
Глава 20
Открыв глаза, Эдит спрыгнула с кровати, оставив Гауэйна спать, и нырнула в роскошную ванную. Чувствовала себя она гораздо лучше. Все кончено. Да, это было сущим кошмаром. Но теперь все будет по-другому. Не то чтобы она с нетерпением ждала следующей ночи, но, очевидно, теперь, когда с девственностью покончено, ситуация улучшится.
Все же она абсолютно не собиралась возвращаться в спальню и проверять эту гипотезу, и когда Гауэйн постучал в дверь, чтобы спросить, что она предпочитает: остаться в Лондоне на некоторое время или уехать в Крэгивар, – она выбрала замок.
– В конце концов, нас ждет Сюзанна, – добавила Эди, просунув голову в дверь.
Судя по выражению лица, Гауэйн совершенно забыл о сестре. Но он тут же с готовностью кивнул.
– Я пошлю вперед грума, снять нам номера в гостиницах. Нужно немедленно отправляться в путь, если мы хотим успеть добраться до Стивенеджа вовремя и успеть к обеду.
Стантон выступил вперед, и она рассеянно отметила, какие у него прекрасные глаза.
– Доброе утро, жена, – прошептал он, возвышаясь над ней.
Эди осталась в дверях, чувствуя, что такая позиция означает ее нежелание вернуться в постель, на случай если он предполагал что-то в этом роде.
Он сжал ее лицо ладонями и поцеловал так сладко, что у нее ноги подогнулись.
– Если бы только… – начала она, глядя на него, когда он отстранился.
Он провел пальцем по ее щеке:
– Если бы только… что?
Но она не могла продолжить: «Если бы только дети получались от поцелуев…» – поэтому привстала на носочки, поцеловала его и ретировалась обратно в ванную.
Уже через час они были в пути. Эди была удивлена, когда мистер Бардолф, агент Гауэйна, сел в их великолепный герцогский экипаж и деловито пожелал им доброго дня. Сама Эди предпочла бы отправить его в другой экипаж, но момент, когда она могла сделать это, не показавшись неучтивой, уже прошел.
Дело было не в отсутствии места. Хотя четыре экипажа уже выехали, еще один, который должен был последовать за ними, вместил поверенного, двух управляющих поместьем и ее горничную. Эди объяснили, что мужчины будут по очереди консультироваться с Гауэйном. В одном экипаже лежала ее виолончель, под присмотром Трандла, камердинера Гауэйна.
Она надеялась, что сумеет поговорить с мужем, и даже думала, что наберется храбрости описать все, что чувствовала прошлой ночью. Она очень плохо спала, но страх уже немного прошел, и ей бы очень хотелось обсудить это с герцогом.
Очевидно, Эди не могла затронуть эту тему в присутствии Бардолфа.
Очевидно, Эди не могла затронуть эту тему в присутствии Бардолфа.
– Это все равно, что Звездная палата, – уведомила она Гауэйна, когда тот вошел в экипаж, развеяв ее надежды. – Словно ты правитель небольшого государства.
Бардолф откашлялся и еще до того, как экипаж успел свернуть за первый угол, открыл три-четыре папки и принялся монотонно докладывать о пшенице, которая растет только зимой.
Более того, Гауэйн вел себя так, словно все происходившее вполне нормально и говорить о делах наутро после женитьбы и слушать, как Бардолф распространяется об акрах пшеницы, – в порядке вещей.
– Вы действительно должны так детально обсуждать это? – спросила Эди через час. Лондон лежал позади. А Гауэйн и Бардолф перешли к корзинам масла и бидонам молока. Или жира. Или еще чего-нибудь.
Бардолф остановился. Она вдруг заметила, что его нос похож на контрфорс собора.
– Да, – ответил Гауэйн. – В поместьях очень многое пропадало зря, прежде чем мы создали систему, при которой можно видеть баланс между тем, что вкладывается в землю, и тем, что от нее получаешь.
– Пытаешься предупредить воровство?
– Это одна из целей. Но важнее всего убедиться, насколько эффективна та или иная методика на том или ином поле, и при необходимости применить ее в других местах.
Эди кивнула и снова погрузилась в молчание. Цифры пролетали мимо ушей, а Бардолф костлявыми пальцами переворачивал страницу за страницей. Она возненавидела голос агента, сухой и резкий. И за все это время он ни разу не улыбнулся.
Когда Стантон начал перечислять ловушки на угрей в одном поместье и сравнивать их с ловушками на угрей в другом, Эдит не выдержала:
– Гауэйн, мы остановимся на обед?
Он слушал Бардолфа, иногда отдавая указания или приказ, хотя в то же время просматривал очередную папку.
– Конечно. Мы будем в Стивенедже ровно через полтора часа. На завтрак отведено три четверти часа.
– Его светлость так часто путешествует из Лондона в Крэгивар и обратно, что мы составили весьма точный график на всю поездку, – пояснил Бардолф.
– Точный график? – повторила Эди.
Бардолф закивал, как щелкунчик.
– Мы едем по Грейт-Норт-роуд, а не по Олд-Норт-роуд, поскольку она в лучшем состоянии и там происходит меньше дорожных аварий. Его светлость терпеть не может, когда его задерживают, какова бы ни была причина. В гостиницах, где мы останавливаемся, стоят в конюшнях наши лошади, и мы можем легко их поменять.
– Прости за рутину, – вставил Гауэйн с отеческой снисходительностью в голосе, действующей ей на нервы. – Тебе ужасно скучно?
– О, скучать из-за перечисления ловушек на угрей? Никогда! – заверила она. – Продолжайте! Итак, в одном поместье ставят ловушки ночью. А что, время суток как-то влияет на урожай угрей, если можно так выразиться?
Бардолф снова принялся за отчет, казалось, не заметив сарказма в голосе Эди. Она смотрела в окно на пролетающие поля, потому что, если повернется лицом к своим спутникам, не сможет не наблюдать, как губы Бардолфа выговаривают слова и при этом почти не шевелятся.
Когда они добрались до «Лебедя» в Стивенедже, их провели в отдельную гостиную, где уже ожидал горячий завтрак. Минут через сорок, когда Эди размышляла, не стоит ли шокировать Гауэйна, отпустив лакеев, в комнату вернулся Бардолф.
Через минуту тарелки убрали со стола.
– Я еще не доела форель, – заикнулась было Эди, но поздно: тарелки были подняты прекрасным синхронным жестом и мгновенно исчезли. Принесли чайный сервиз.
– Бардолф, – расстроился Гауэйн, – похоже, ваш приказ был преждевременным.
– Неважно, – буркнула Эди, выбрав кусочек фрукта.
– На будущее, запомните: нужно спрашивать ее светлость, прежде чем что-то убирать, – объявил Гауэйн.
Эди думала, что это само собой подразумевается. Но похоже, ее постепенно вводили в жизнь монархического государства, где был только король и никакого консорта. Поклон Бардолфа дал это понять достаточно ясно, как и его замечание три минуты спустя. Он заявил, что, для того чтобы придерживаться расписания, им следует вернуться в экипаж.
Она подумывала ехать вместе с Дживзом, поверенным Гауэйна, казавшимся славным человеком, но оказалось, что на этот раз он тоже садится в их экипаж.
Поэтому Эди забилась в угол, пока все трое без конца обсуждали дела. К тому времени, как они достигли назначенной остановки в «Пустом коконе», где собирались остаться на ночь, она чувствовала себя так, словно ее молотили кулаками. А между ног все горело и ныло, что было крайне неприятно.
Гауэйн взял руку жены и повел ее в «Георгия и Змея», но она остановила его.
– Взгляни на это, – попросила Эди, показывая на крышу.
Солнце садилось, и его лучи тянулись от горизонта, как медная проволока, окрашивая черепицу в темно-красный цвет.
– Никаких признаков дождя, – констатировал Гауэйн.
Она попыталась снова:
– Смотри, каким прекрасным цветом окрасило солнце крышу, а ласточки разрезают воздух, словно…
– Словно что? – спросил он.
– Словно они слушают Моцарта. Словно лучи – это музыкальные отрывки. Это должен быть Моцарт, судя по тому, как они взмывают вверх и падают вниз. – Она крепче сжала руку мужа: – Вон там! Видишь вон ту птицу? Она танцует.
Эди подняла глаза. Гауэйн улыбался ей, вместо того чтобы смотреть на ласточек. Его глаза были темными и жадными.
– Ты права, – сказал он рассеянно. – Ласточки танцуют.
Он прижал палец к ее нижней губе, и Эди ощутила странную дрожь внизу живота, как и всякий раз, когда муж смотрел на нее вот так. Словно хотел съесть. Словно хотел облизать с ног до головы, как обещал тогда, на свадьбе.
Стоя в меркнущем медном свете заходящего солнца, Эди думала о том, как приятно, должно быть, когда тебя облизывает мужчина, похожий на Гауэйна.
Она уже хотела сказать это вслух, когда Бардолф выступил вперед и скрипуче откашлялся. Дома слугами управляла Лила, и Эди только и слушала жалобы мачехи. Даже если учесть годы выслушивания жалоб на слуг, Эди понятия не имела, что делать в подобных обстоятельствах.
Если она станет возражать против присутствия Бардолфа в экипаже и вообще в их жизни, Гауэйн, скорее всего, откажется ее слушать. У нее не было такого чувства, что это ЕЕ слуги: словно она сама каким-то образом присоединилась к челяди Гауэйна. Мало того, у нее возникало неприятное ощущение, что Бардолф выше ее по рангу.
Поэтому Эдит стояла во дворе гостиницы, безразлично глядя на закат, пока Гауэйн слушал доклад агента о том, что кровати в лучших комнатах уже застланы герцогским бельем (похоже, герцог путешествовал с собственным бельем и посудой).
К тому времени, как Гауэйн вернулся и предложил ей руку, чтобы проводить в гостиницу, ласточки уже садились под крышей, а некоторые стрелой улетали прямо в поля, словно целясь в заходящее солнце.
В отличие от отеля «Нерот», здесь у них были отдельные комнаты: возможно, в гостинице просто не нашлось достаточно роскошного номера для обоих. После горячей ванны, снова почувствовав себя человеком, Эди спустилась в отдельную столовую. Она не могла отделаться от назойливого беспокойства: будет ли сегодня так же больно? Может стоит рассказать Гауэйну про все страхи, прежде чем он придет в ее постель.
Как только они сели за стол, дворецкий Бидл пустился в бесконечные описания чего-то, выглядевшего, по мнению Эди, как пирог с ветчиной, хотя дворецкий выговорил более затейливое название. Когда Бидл ушел, его место занял Риллингз, сообщивший, какое вино будет подано первым.
Лакеи, стоявшие у стены за спиной Эди, казалось, ничего больше не делали, кроме как наполняли ее бокал. Стоило ей сделать пару глотков, как кто-то выбегал вперед и брал бутылку с вином. Это так раздражало, что, когда подали второе блюдо и Риллингз торжественно открыл бутылку токая, Эди отказалась.
– Я бы предпочла воду, – сказала она.
Риллингз нахмурился.
– Вода в подобном заведении скорее всего будет несвежей или вредной, ваша светлость.
Эди вздохнула и взяла бокал с вином. Оно оказалось более сладким, чем она любила.
– Токай изготовляют в Венгрии, – сообщил Риллингз. – Его золотистый цвет получается из токайского винограда, который…
Когда он, наконец, изложил всю историю токайского вина и покинул комнату, Эди отодвинула бокал.
– Гауэйн, почему нам необходимо знать происхождение каждого сорта вина, которое мы пьем? Я бы предпочла не знать, что виноград может быть заражен плесенью.
– Не думаю, что «заражен» – это верный термин. Тот налет, который образуется на ягодах, называется благородной плесенью.
– Мне все равно, благородная она или нет. Я бы предпочла просто пить вино, не выслушивая лекции по поводу каждого сорта.
– Понимаю, – кивнул Гауэйн. – Я попрошу Риллингза давать мне отчет в другое время.
– Еще один отчет. Сколько отчетов ты выслушиваешь ежедневно? Зачем еще и этот?