– Ты такой мрачный, – выдохнула Эльза. – Мне это нравится. Большой и мрачный.
Ее пальцы скользнули дальше, к паху, и Гауэйн инстинктивно выбросил вперед руку, чтобы помешать ей.
– Здесь слишком людно, – улыбнулась она еще шире.
Он бесстрастно отметил, что улыбка не имеет ничего общего с его титулом.
– Не хочешь пойти наверх, поразвлечься? – прошептала Эльза, прикусывая мочку его уха. Ее большие груди коснулись его груди. – Я и сама не прочь повеселиться.
Она повернула голову, чтобы поцеловать его, но он дернулся.
– Никаких поцелуев.
– Может, я сумею переубедить тебя, – сказала Эльза со смешком.
Он встал и взял ее за руку.
– Что отец, что сын, – пробормотал все тот же крестьянин, когда служанка потащила Гауэйна прочь.
Гауэйн окинул его холодным взглядом.
– Ну да, – фыркнул мужчина, – у него тоже были такие злобные глаза, как у вас.
Он скорчился над стаканом, а Стантон последовал через толпу за округлыми бедрами служанки.
Глава 37
Эди медленно смирялась с мыслью о том, что Гауэйн может не вернуться еще очень долго. Он не хотел ее видеть. Она олицетворяла неудачу, столь сокрушительную, что он не может заставить себя вернуться. Гауэйн понимал, что Эди никогда не станет той, какую он хочет видеть в своей постели.
Или решил, что никогда больше не сможет доверять ей.
Эди обнаружила, что от слез уже першит в горле. Слезы унесли ее аппетит. Легче всего было выбросить из головы случившееся и часами играть на виолончели. Она продолжала играть, даже когда правая рука уставала, но не хотела тишины, потому что мысли и без того были достаточно громкими.
Отец приедет через неделю, может, чуть позже.
Тем временем слуги бегали между замком и башней, как трудолюбивые муравьи. Эдит неожиданно прониклась теплыми чувствами к Бардолфу. Он никогда, ни малейшим жестом не показывал, что не одобряет ее переезда, – хотя, как сказала Лила, возможно, потому что вообще никогда и ничего не одобрял.
Днем он ставил лакея у подножия башни, чтобы Эди легко могла послать записку Лиле или вызвать Мэри. И сам он навещал ее дважды в неделю. Как-то утром он признался, что произошла ссора между лакеями, менявшимися через каждые два часа.
– Но почему? – удивилась она.
Бардолф поджал губы:
– Шотландцы – не филистеры, ваша светлость. Они хотят слышать вашу игру.
Позже Лила сказала, что под окном башни часто скапливалась толпа, которая с каждым днем все росла.
Значит, у Эди появилась первая публика! Но эти люди никогда не издавали ни звука, поэтому она не замечала их, повторяя по многу раз одни и те же такты, пока не оставалась довольна настолько, чтобы сыграть всю мелодию с начала до конца.
Однажды она услышала, как Лила, задыхаясь, окликает ее, и распахнула окно. Мачеха сбегала с холма, размахивая письмом.
– Что там? – крикнула в ответ Эди.
– Твой отец, – пропыхтела Лила. – Он едет!
– Правильно, я же просила его.
Эди вдруг ощутила, как сердце покатилось куда-то вниз. Отец, конечно, увезет ее. Она сама этого хотела.
– Нет-нет! Похоже, он ничего не знает о твоем письме! – крикнула Лила, разглаживая на ходу страницу. – Должно быть, он уже уехал к тому времени, как оно прибыло. Он пишет, что едет, потому что хочет… потому что соскучился по мне! – Ее лицо сияло. – Он уже в трех-четырех днях пути отсюда!
– Как чудесно! Он будет так счастлив увидеть Сюзанну!
– Да! – ликующе вскричала Лила, но тут же в ужасе оглядела себя. – Я еще больше растолстела!
– Ты прекрасно выглядишь! – рассмеялась Эди.
Лила выглядела розовой пышнотелой молодой матроной, которая любила мужа и дочь и ничуть не тревожилась из-за любовницы по имени Уинифред.
Лила снова и снова перечитывала письмо.
– Он едет, чтобы забрать меня домой, – всхлипнула она, смахивая слезу. – Говорит, что, пока я не уехала, не понимал, как любит меня!
Эди отошла от окна и сбежала вниз.
– О господи! – воскликнула Лила, когда Эди открыла дверь. – Что, если он передумает?
– Ни за что! – заверила мачеху Эди. – Отец обожает тебя! Правда, понял это не сразу, но ведь понял же!
– Мы можем поехать домой вместе! Это просто мечта! – Она прижала письмо к груди. – Я прочитала письмо десять раз, прежде чем пошла к тебе, потому что не верила собственным глазам. Но я знаю его почерк. Он пишет то, что думает.
– Конечно, – кивнула Эди.
– Он клянется, что никакой Уинифред не было и нет. Как ужасно любить и не получать ответной любви, – шмыгнула носом Лила. – Нет ничего хуже, чем жить в браке, когда супруг или супруга презирают тебя, вместо того чтобы любить.
Сердце Эди тяжело дернулось, прежде чем снова забиться.
– О, дорогая, я не имела в виду тебя, – взмолилась Лила. – Ты так храбро переносишь все это!
За последние дни они много часов провели, обсуждая Гауэйна. Лила возненавидела его. А Эди поняла, что отчаянно влюблена в мужа. Она не представляла, что такая любовь вообще возможна! Проводила ночи в рыданиях и просыпалась в чувственном тумане, воскрешая в памяти ту ночь, когда играла для него, а он…
Его интимный поцелуй… она могла бы поцеловать его так же… в ответ. В ее снах пальцы гладили каждую частичку его тела.
Когда они были в постели вместе, ее глаза почти все время были закрыты, но видела она достаточно.
Эди все время вспоминала, как он выглядел в отеле «Нерот», когда встал с постели и отвернулся от нее. Изгиб его тела, в его чистейшей силе и красоте…
И она неизбежно вспоминала взгляд его темных глаз… говорящих, что она – это все, чего он хотел в этом мире.
И тут Эдит снова заливалась слезами.
В этот момент к ним подошел Бардолф.
– Я полагаю, леди Гилкрист уже сказала вам, – сообщила Эди агенту, – что мой отец будет здесь через несколько дней. Полагаю, он путешествует вместе с камердинером.
Бардолф поклонился.
– Я велю приготовить комнату для лорда Гилкриста.
– Мы останемся только на пару дней. Когда он отдохнет, мы все уедем. Нам потребуется еще два экипажа: один – для моей виолончели и второй – для наших горничных и няни Сюзанны.
Она впервые увидела живую реакцию на лице агента: глаза погасли, а лицо словно осунулось на глазах.
– Что?
Эдит вскинула брови.
– Вы нездоровы, Бардолф?
Он немедленно взял себя в руки и поклонился.
– Думаю, нам нужно еще не два, а три экипажа, – вставила Лила. – У меня много багажа, а у Сюзанны – целая гора игрушек, которые она не захочет оставить.
Эди улыбнулась.
– Деревня, – пристыженно пояснила мачеха, – это такое чудесное место для прогулок. И как только я узнала, что Сюзанна нуждается в новых платьях, пришлось посетить деревню – чтобы позвать портниху.
– Три экипажа, если таковые найдутся, – приказала Эди. – Мы, разумеется, отправим их обратно, как только доберемся до Лондона.
Лицо Бардолфа приняло странный оттенок старого пергамента.
– Вы совершенно уверены, что здоровы? – повторила она.
– Да, ваша светлость, – ответил он таким уничтожающим тоном, какого она давно не слышала.
Эди кивнула, и он быстро пошел назад по тропинке.
– И как раз когда я уже считала, что он превращается в человека, он вдруг показывает свою истинную натуру рептилии, – заметила Лила. – Но должна сказать, что не знаю никого больше, кто трудился бы так много и усердно. Он встает на рассвете. Такое ощущение, что он вообще не спит.
Снова пошел дождь, и Эди быстро увлекла Лилу в башню. Обе поднялись наверх.
– Кто бы подумал, что Шотландия такая мокрая? Я-то думала, что Англия знаменита дождями. Но в жизни никогда не видела столько воды, как здесь.
– У тебя еще очень уютно, – сказала Лила. – Видела бы ты, какой холод иногда бывает в детской! Я перенесла большинство игрушек Сюзанны в другую комнату, пока…
Она продолжала говорить, но Эди уже не слушала. Представляла, как садится в экипаж. Оставляет башню, Бардолфа, слуг… И Гауэйна.
Положение облегчалось тем, что он не позаботился вернуться или хотя бы написать. Если ее вечно решающий проблемы муж захотел бы спасти этот брак… то вернулся бы.
Лила все время твердила, что у Эди будет другой мужчина, куда лучше. Но каждый раз, когда Эди пыталась вообразить нечто подобное, видела глаза Гауэйна и его взгляд.
Правда тяжелым камнем лежала у нее на душе: она не будет любить никакого другого мужчину, – только Гауэйна. А без Гауэйна у нее остается лишь музыка.
Глава 38
Настала пора возвращаться. Поверхность озерной воды вспарывали дождевые струи. Жестокий ветер взбивал пену у берегов.
Гауэйн рассеянно подумал, что скоро вся эта вода окажется на низменности. Но какая разница? Его планы эвакуации деревень, стоявших на берегу Глашхорри, были готовы, и Бардолф позаботится о том, чтобы при необходимости их выполнили. Наутро Стантон уедет.
Дверь открылась, и Гауэйн резко вскинул голову. Прибыл грум с ежедневным отчетом. Всю неделю Бардолф не написал ни слова об Эди, Сюзанне или даже о леди Гилкрист, хотя он невольно начинал думать о ней, как о Лиле. Трудно ненавидеть Лилу, даже зная, что она не считает его мужчиной.
Герцог все время слышал рыдания Эди:
– Она мне как мать!
Разве он осудил бы жену, исповедуйся она матери?
Но в тот момент его ярость только бы разгорелась сильнее. Глупо ненавидеть матерей, и он понимал это…
Прочитав отчет Бардолфа, Гауэйн позвал грума, прибывшего из Крэгивара. Тот доложил, что в замке никто ни о чем не говорит, кроме как о музыке герцогини.
Гауэйн недоуменно нахмурился.
– Они слышат ее из коридора?
Грум провел в замке всего час-другой, прежде чем вернуться назад. Но насколько ему было известно, ее светлость репетировала каждый день и вовсе не в замке. Он думает, что это место у реки. И всякий мог пойти и послушать.
Эди устраивает концерты для слуг? Сама идея, что лакеи видят ее с расставленными ногами, пожирают ее взглядами, когда она закрывает глаза и покачивается в такт музыке…
В груди открылась зияющая рана.
Ощущение было не новым. Как-то ночью, когда Гауэйну было лет шесть-семь, отец схватил его за руку и так сильно сжал, что мальчик заплакал, хотя прекрасно знал, что нельзя проявлять слабость в присутствии отца. И точно – такое зрелище взбесило герцога. Он сжал руку сына еще сильнее, выкручивая ее так, что Гауэйн снова вскрикнул. И тогда его собака, храбрая верная Молли, залаяла и бросилась на герцога, укусив его за щеку. Это была всего лишь царапина, но заживала она плохо, и его светлость унес шрам с собой в могилу.
Гауэйн до сих пор помнил, как отец схватил Молли за задние лапы и швырнул в бушующую реку. Она всплыла всего однажды и больше не показывалась.
На следующий день он много часов бродил по берегу. Бардолф, в то время еще молодой лакей, должен был приглядывать за наследником. Они шли и шли. Бардолф ни разу не предложил повернуть обратно. И ни слова не сказал отцу о том, что Гауэйн плелся по берегу, громко рыдая.
Они так и не нашли Молли. Ее скорее всего унесло в море. А может, выбросило на берег где-то далеко…
Но Гауэйн этому не верил, хоть и в сказки тоже не верил даже в этом возрасте. Он помнил, как голова собаки исчезла под водой и больше не всплыла.
Воспоминание воскресило боль с такой силой, словно это случилось вчера, хотя, разумеется, это святотатство – сравнивать жену с собакой. Молли была отважным глупым созданием. Она любила Гауэйна и была ему верна. Она не походила на Эди, блуждающий огонек, который не принадлежал ему и никогда не будет принадлежать.
И все же Стантон был словно одержим. Неважно, что сделала и чего не сделала Эди. Он любил ее. А сейчас ему казалось будто от него отрезали часть, жизненно важную часть, просто потому, что он не мог войти в комнату и увидеть жену.
Дворецкий снова открыл дверь, как раз в тот момент, когда Гауэйн отвернулся от залитого дождем окна.
– Ваша светлость, срочное послание от мистера Бардолфа.
Словно молния прошила Гауэйна – от корней волос до кончиков пальцев на ногах. Нет ничего срочного, кроме смерти.
Смерть – это всегда срочно.
Он вскрыл письмо так быстро, что кусочек бумаги оторвался и упал на пол. Он прочитал письмо. Прочитал снова. Прочитал в третий раз. Бардолф, должно быть, ошибся! Эди не могла оставить его! О чем она только думает! Она не может оставить его! Они женаты!
Да, сам Гауэйн подумывал оставить ее. Но эта мысль испарилась через двадцать минут после отъезда из замка. С самой первой ночи, когда он лежал в гостинице по пути в Хайлендс, потребовалось немалое усилие воли, чтобы не вернуться в замок умоляя жену пустить в свою постель.
Его взгляд снова упал на бумагу, зажатую в руке. Лила, Сюзанна и Эди уезжают втроем. Вся его семья. НЕТ!
Стантон отбросил письмо и вылетел из комнаты.
– Конечно, ваша светлость, – с поклоном сказал дворецкий минуту спустя, – экипажи будут готовы с самого утра.
Гауэйн выглянул в окно. Несмотря на первую половину дня, небо было уродливо серым.
– Я уезжаю сейчас.
Дворецкий потрясенно моргнул.
– Я могу приготовить экипаж через два часа… час… без вашего камердинера?
Последнее слово больше походило на кваканье, но Гауэйн уже шагал по коридору.
Он велел поставить лошадей в конюшнях по всей дороге. Если ехать без остановки, меняя коней, он будет в Крэгиваре через тридцать часов – может, чуть больше.
Через четверть часа он был тепло одет и с раздражением наблюдал, как старший конюх проверяет седло.
– Конь не любит дождя, – сказал он. – Может испугаться, так что будьте осторожнее, ваша светлость.
Ну уж нет. Гауэйн в жизни не падал с коня. Никогда.
Но все когда-нибудь бывает впервые…
Через три дня Эди, наконец, сдалась и спросила Бардолфа, уведомил ли он герцога об их отъезде. Бардолф ухитрился передать одним поклоном, что не одобряет продолжительного отсутствия Гауэйна, что было по какой-то причине неким утешением.
Наутро земля промокла насквозь и стала рыхлой от вершины холма до башни. Река стала шире, а течение – быстрее. Она больше не была похожа на жирную ленивую змею. Теперь она мчалась. Мчалась вперед. Ее бормотанье стало громким разговором и фоном для музыки Эди.
Экипаж лорда Гилкриста подъехал к замку около полудня. Эди увидела его из башни, но решила, что первым делом Лила и отец должны поговорить с глазу на глаз. Они сами придут к ней, когда будут готовы.
Она помолилась о том, чтобы отец полюбил Сюзанну так же сильно, как Лила.
Часа два спустя Эдит услышала смех и выглянула в окно. Все трое шли по тропинке. Сюзанна держала графа за руку, болтаясь рядом с ним, как очень маленькая пробка.
Оказалось, что Эди ни к чему справляться об их счастье. Лица Лилы и отца сияли.
– Он обо всем сожалеет, – прошептала Лила, пока отец Эди показывал Сюзанне, как подбирать еще одну детскую песенку – «Братец Джон». – Я тоже попросила прощения и сказала, что вовсе не хотела флиртовать с посторонними мужчинами. И что он – единственный, которого я любила, люблю и буду любить. А он…
Эди остановила ее поцелуем.
– Ваши чувства взаимны, дорогая.
Лила обняла падчерицу:
– Ты мой лучший и самый мудрый друг.
Немного погодя они вернулись в замок. Все четверо. По пути Сюзанна потянула Лилу вперед, а отец Эди очень тихо сказал:
– Мне так жаль, дорогая. Я совершил ужасную ошибку, приняв предложение Кинросса.
Глаза Эди наполнились слезами.
– Вовсе нет. Я люблю его.
Он покачал головой:
– Ты едешь домой, и я расторгну этот брак, даже если придется говорить с самим королем. И я буду говорить с самим королем. Думаю, он уважит мое желание.
– Ты должен отдохнуть с дороги, – напомнила Эди, не сумев подавить неуместную надежду на то, что Гауэйн все-таки приедет.
– Я могу отдохнуть в экипаже, – отмахнулся отец. – Пора ехать домой, Эди.
Она кивнула, хотя сердце снова разболелось. Глупо сидеть, запершись в башне, забаррикадировавшись от собственного мужа, который и не собирается постучать в дверь.
После раннего ужина Эдит снова вернулась в башню и заперла дверь от человека, который так и не пришел. Ноги были словно налиты свинцом, когда она поднималась по лестнице. Лила и отец ослепительно счастливы. Очевидно, они наконец поняли друг друга. Более того, у Эди возникло отчетливое ощущение, что Сюзанна свяжет их крепче клея. Отчаяние и досада Лилы исчезли, а глаза сияли счастьем.
Дождь бил по стеклам, как требующий ответа голос, так что Эди открыла окна, впуская прохладный воздух, и забралась в постель. Было только восемь часов, но она заснула, прислушиваясь к зову реки, несущейся к морю.
Глава 39
Около девяти вечера Гауэйн въехал в конюшню и спешился, бросив поводья сонному конюху. Вошел в замок через кухню, чтобы не увидели лакеи, которые непременно уведомят Бардолфа.
Огни в больших печах были затушены на ночь, и никто не пошевелился, кроме кухонного кота, чьи желтые прищуренные глаза сверкали в темноте. Гауэйн схватил лампу, зажег, поднялся по лестнице для слуг и прошел по коридору. Не в свою спальню – в спальню Эди.
Открыл дверь и увидел, что в комнате абсолютно темно. Шторы были сдвинуты, камин – холодный. И в комнате так холодно! Слишком холодно. И пусто. Она даже пахла пустотой, словно никто не жил здесь уже давно.
Тошнотворный страх забурлил в желудке. Какой-то ужасный момент Гауэйн стоял неподвижно, пока не понял, что видит.
Эди уехала. Белье было снято. Здесь никого нет.
В комнате остался только один посторонний предмет: книга стихов. Его душа взревела от боли, а тошнота подкатила к самому горлу.
Герцог подошел, поднял проклятый томик и сунул в карман.
Но все же посчитал дни с того самого, как получил послание Бардолфа. Ему следовало перехватить Эди до того, как она отправилась в Англию. Но она не просто покинула комнату несколько часов назад. На камине была пыль: ее нет уже несколько дней.
Лицо Гауэйна окаменело. Он вышел из комнаты, а когда добрался до первого этажа, двое лакеев с встревоженными лицами вскочили со стульев.