– Ты так прекрасна, – задыхаясь, бормотал он. – Самая красивая женщина на свете. Как фея. Богиня.
– Он пьян, – сказала она себе.
Теперь он двигался быстрее. И больше не думал о маячившей внизу земле. Жена снова высунулась из окна. Золотистые волосы падали на плечи и стелились по серому камню башни.
Пришлось немного отдохнуть, потому что запястье горело, а ребра вопили от боли.
– Ты не можешь оставить меня, – сказал он: получилось что-то среднее между командой и молитвой.
Гауэйн подтянулся и переместился немного выше.
– Я знаю, что я полное дерьмо в постели, – сказал он, не глядя вверх. Боялся, что вес запрокинутой головы оторвет его от стены. – Но я могу исправиться. Мы останемся в спальне. Только вдвоем. И ни одного лакея, Эди. Обещаю.
Он снова подтянулся на левой руке и снова невольно застонал.
Эди всхлипывала, и эти звуки несли его все выше.
– Я твой сокол!
Слова вырвались из его сердца так же естественно, как пришли к нему, когда он смотрел в воды озера и пытался не думать о ней… и не смог.
– Гауэйн, ты сошел с ума! – крикнула Эди, высунувшись из окна так далеко, что едва удерживалась на ногах.
– Не упади! – заорал он, разрывая дождливую тишину между ними.
– Не упаду. Только, пожалуйста, пожалуйста, Гауэйн, ты уже близок! Еще два-три движения.
– Все это чертово запястье. Должно быть, я его сломал.
Он услышал, как она охнула, но по-прежнему упорно подтягивался.
– Ты не моя, – сказал он. Осталось только подтянуться… – Но я твой, милая. Ты – сеть, в которой я запутался.
– Никакой поэзии! – воскликнула Эди, снова перегибаясь через подоконник, так, что он ощутил прикосновение к своим мокрым волосам, и снова подтянулся.
Еще раз.
И еще.
И перевалился через подоконник.
Герцогу Кинроссу удалось то, что не удавалось ни одному человеку за шестьсот лет: он покорил неприступную башню. В дождь. С треснувшими ребрами и сломанным запястьем. С разбитым сердцем и упорством, унаследованным от поколений шотландских лэрдов.
Может, все эти предки стояли у него за плечом и подталкивали вверх последние несколько футов? А может, это золотистый водопад волос Эди… Как золотой дождь Данаи, звавший его в ненастье и ливень… А может, это соловьиные звуки ее голоса.
Или, может быть, это просто Эди.
Его жена. Его любовь к ней, глубочайшая любовь к каждой музыкальной ноте, составлявшей ее поразительную, упрямую, благородную, жизнерадостную душу.
Глава 40
Гауэйн, должно быть, на минуту потерял сознание; придя в себя, он увидел, что стоит на коленях и держит в объятиях рыдавшую на его плече Эди.
– Нет, – прошептал он. – Не плачь, любимая. Прости меня. Я не хотел тебя обидеть.
Она подняла лицо, и в его сердце снова открылась рана при виде ее глаз. Но его тело слишком болело, чтобы встать прямо сейчас.
– Ты промок насквозь!
Эди ускользнула от него и вернулась с нагретым перед огнем полотенцем. Принялась стаскивать с него мокрую одежду, но, увидев повязку на ребрах, в ужасе остановилась.
– Я близко подружился с канавой, – пояснил Гауэйн, вставая и снимая остальную одежду.
– Очень больно?
Он покачал головой и взял у нее полотенце. Эди безмолвно наблюдала, как он вытирает ноги, руки и торс. Наконец, он, морщась, поднял руки, наскоро провел полотенцем по волосам, прежде чем обвязать его вокруг пояса. Плоть его, конечно, восстала, но он почти не замечал этого сейчас.
Но Эди отступила, когда он шагнул к ней. Он остановился.
– Я не хотел говорить, что ты будешь плохой матерью, Эди. Стоит только представить тебя с нашим ребенком на руках, и мое сердце тает.
Ее глаза были закрыты, и он не мог понять, о чем она думает.
– Мне ни стоило отдавать Сюзанну Лиле, не посоветовавшись с тобой, но итог казался неизбежным. Но я все равно больше никогда так не поступлю. Буду всегда советоваться с тобой. Даже по мелочам, которые могут тебя касаться.
Это был обет.
– Сюзанна, Лила и мой отец сейчас счастливы, – сказала Эди.
При звуках ее голоса Гауэйн ощутил волну радости.
– Пожалуйста, прости меня, – повторил он, снова шагнув к ней, потому что не мог сдержаться. – Я вспыльчивый глупец, и меня одолевало ощущение полного краха. Ненавижу себя за эту жестокость!
– Ты сказал только то, в чем был уверен. Хотя, думаю, ошибся насчет моей неспособности стать хорошей матерью. – Легкая улыбка зажглась в глазах Эди. – За последние две недели мы очень подружились с Сюзанной.
В сердце Гауэйна словно вонзили кинжал. Почему его не было здесь? Ведь это его семья. Он был таким глупцом, когда упорно сидел в горном имении, хотя его сердце и причина самого существования были здесь.
Он откашлялся, затрудняясь найти слова.
– В том, как ты нашла наслаждение, Эди, не было ничего отвратительного. Ничего прекраснее я не видел. Единственной проблемой оказалось то обстоятельство, что я мгновенно понял свою неспособность дать небе наслаждение раньше. И мне так жаль!
Ее ресницы опустились.
– Мне не слишком хочется говорить об этом, Гауэйн.
– Мы должны, – в отчаянии настаивал он. – Я не могу отпустить тебя, Эди. Не могу.
– Знаю, – неожиданно ответила она.
– Знаешь?
Эди кивнула.
– Ты добиваешься успеха во всем, что делаешь. Теперь ты должен добиться успеха в моей постели, потому что не можешь вынести мысли о поражении. Или, – хмуро добавила она, – не можешь позволить, чтобы твое приобретение ускользнуло.
– С моей стороны было безумием говорить подобные вещи. Я должен был лежать у твоих ног, благодарить за то, что приняла мое предложение, а вместо этого хвастался, что купил тебя, как будто ты была очередным пером на моей шляпе. – Лицо Эди словно застыло, но в глазах плескалась боль. – Я не заслуживаю тебя. – Слова были вырваны из его сердца. – Я потерпел поражение в постели, а потом обвинил во всем тебя, потому что мне было стыдно.
Наконец, Эди шагнула к нему и погладила по щеке.
– Ты не потерпел неудачу в постели, Гауэйн. Ты не должен так думать. Мы просто несовместимы.
– Совместимы, – упрямо возразил он.
– Ты должен смириться с тем, что иногда мир не вертится в ту сторону, в какую хочешь ты, – мягко заметила она.
Гауэйну хотелось завыть. Вертится так, как хочет он? При таких родителях? При собаке, о которой он не мог перестать думать… А без Эди его и вовсе ждет каждодневный ад. Приговор к десяти тысячам лет мрачного холодного одиночества.
– Пожалуйста, – хрипло попросил он. – Дай нам еще один шанс, Эди. Пожалуйста.
После долгого молчания Эди спросила:
– Почему ты поднялся на башню?
– Ты не пустила меня, а я хотел быть с тобой.
Все так просто…
На ее губах дрогнула улыбка. Гауэйн видел, что в уголке ее рта таится поцелуй, тот, который она никогда не отдавала. Тот, от которого хотелось все время целовать ее.
– Если уедешь в экипаже, я поеду следом, – поклялся он. – А когда приедешь домой, если твой отец запрет двери, я влезу в окно твоей спальни. И это не имеет ничего общего с супружеской постелью, Эди. Ты для меня – все на свете. С того момента, как вошел в бальный зал и увидел тебя, я понял это. – Он взял ее руки и поднес ладони к губам. – Я жить не могу без тебя. Ты моя опора и путеводная звезда.
Гауэйн осторожно поцеловал сначала одну, потом вторую ладонь.
Эди почувствовала, как торнадо, каким был Гауэйн, уносит ее, заключив в глаз урагана. Какая женщина могла бы устоять?
Она попыталась уцепиться за все, что он сказал, все, что разбило ее сердце, и не вспомнила ничего… кроме одной фразы. И поэтому опустила глаза и попыталась найти способ выразить невыразимое.
– Не нужно, – прошептал он, притягивая ее к себе. – Не отталкивай меня.
– Это необходимо сказать.
Его голос был бесконечно нежен.
– Что, mo chridh?
– Не думаю, что когда-нибудь стану той, какую ты хочешь в постели, – призналась она. – Только, может быть, если я снова напьюсь. Но я… но я не хочу пить слишком много вина. После твоего ухода мне стало плохо, а наутро я чувствовала себя так ужасно, что даже играть не могла.
– Все испортило мое отношение к пьянству, – сказал он, обнимая ее. – Когда ты была под хмельком… я немного взбесился из-за воспоминаний о своей матери.
Как хорошо быть в объятиях Гауэйна!
Когда Эди посмотрела вниз и увидела, как он взбирается на башню, ее сердце замерло. Сама мысль об этом заставила ее прильнуть к нему, обнять за талию и прижаться щекой к плечу. Сейчас казалось, что мир вновь расцвел всеми красками.
– Я терпеть не могу много пить, и если это единственный способ наслаждаться нашей постелью… не смогу этого сделать. Прости…
– Если ты больше никогда не захочешь спать со мной, я смирюсь, – прошептал Гауэйн, целуя жену в макушку. – Тебе больно, а я так и не смог дать тебе наслаждение. Но единственное, с чем я не смогу смириться, твое возвращение в Лондон.
В этот момент Гауэйн, возможно, верил тому, что говорил. Но ошибался. Эди знала своего шотландца: Стантон проведет остаток жизни, пытаясь подарить ей наслаждение в постели. Она подумала об этом и ощутила, как искривились в улыбке ее губы: вряд ли большинство женщин имели бы причины жаловаться на подобные вещи…
В этот момент Гауэйн, возможно, верил тому, что говорил. Но ошибался. Эди знала своего шотландца: Стантон проведет остаток жизни, пытаясь подарить ей наслаждение в постели. Она подумала об этом и ощутила, как искривились в улыбке ее губы: вряд ли большинство женщин имели бы причины жаловаться на подобные вещи…
И она остро ощущала, что прижимается к мускулистому, сильному, голому мужскому телу. Он ничем не дал понять, что некоторые части его тела поднялись и закаменели, но Эди все чувствовала через полотенце.
Она крепче сжала его талию. И все же по-прежнему стояла неподвижно, боясь пошевелиться, пообещать что-то такое, чего не могла выполнить. Ведь он ожидает, что она забьется в пароксизме наслаждения.
Сама идея заставила горло сжаться.
– Шшш, – прошептал он. Его большая рука нежно выводила круги на ее спине. – Ты не должна ничего делать, Эди. И мне, возможно, тоже не следует ничего делать. У меня повреждено запястье.
– И не только. Забыл про ребра?
– Не так уж они и болят. Бардолф написал, что ты меня покидаешь. Я должен был прийти. – Гауэйн поднял ее подбородок так, что их глаза встретились. – Я бы снова взобрался на эту башню, Эди. Не задумываясь.
Эди охватило чувство невыразимого покоя: Гауэйн жив; не валяется мертвым в канаве или разбитым и изломанным у подножия башни. Что бы она сделала, если бы он упал?
Мысль была такой ужасающей, что ее сердце затрепыхалось, и она прижалась губами к его шее.
– Эди, милая, – сдавленно прохрипел он.
– Ты ведь помнишь, что мне высказал тем вечером? – Гауэйн кивнул. – А позднее добавил, что я лежу подобно оладье, но, по справедливости, Гауэйн, это ты велел мне лежать так.
Он попытался что-то выговорить, но удалось ему это не сразу:
– Мне стоило застрелиться после таких слов. Это сказал мой отец о женщинах. Я был так зол, что на секунду превратился в него.
Его глаза стали совсем черными от раскаяния.
– Я не хочу, чтобы ты сосредоточивался на мне. Не хочу волноваться о том, достигла я petit mort или нет.
– Но чего же ты хочешь?
– Хочу сама ласкать тебя. И чтобы ты даже не дотрагивался до меня. Только сегодня ночью! Пожалуйста. Я так измучена.
– Я никогда не хотел, чтобы ты испытывала что-то, кроме наслаждения.
– Ты позволишь мне решать, что мы будем делать? Так, чтобы хоть раз я не волновалась, достигну ли успеха.
Он сжал ладонями ее лицо.
– Между нами не может быть успеха или провала. Я любил бы тебя, и если бы мы больше никогда не легли в постель вместе.
Улыбка Эди дрогнула.
– А если я никогда не смогу добиться этого успеха. Ты не…
Гауэйн покачал головой, по-прежнему глядя ей в глаза.
– Это не вопрос успеха или поражения. Любовь не измеряется подобными вещами. Только добротой, а я в этом отношении был полнейшим неудачником.
– Вовсе нет, – выдохнула она. – Я люблю тебя!
Радость, вспыхнувшая в его глазах, была такой чувственной, что Эди сжала ладонями его голову и поцеловала в губы. Когда они разъединились, ее дыхание было прерывистым, а грудь быстро вздымалась.
– Мне следовало сначала вымыться, – хрипло сказал он. – Я пойду в замок, и…
– От тебя пахнет дождем, кожей и немного по́том, – перебила Эди, обдавая мужа призывным взглядом. – Мне это нравится больше, чем миндальное мыло. От тебя пахнет… мужчиной. Так, что мне хочется облизать тебя с головы до ног.
Проклятье сорвалось с губ Гауэйна, но он сумел удержаться, чтобы не наброситься на нее. Радость жгла его раскаленным стержнем. Он хотел выть на луну, упасть на колени, схватить ее…
Нет.
– Я сделаю все, что ты хочешь!
– Я хочу лизать тебя. Но ты не коснешься меня до завтрашнего вечера!
В глазах Гауэйна отразилось нечто вроде муки.
– И я не могу коснуться тебя всю ночь и день?
– Только если я разрешу.
Гауэйн опустил свои длинные ресницы. Но Эди показалось, что она увидела довольный блеск глаз.
– А я не разрешу, – продолжала она. – До завтрашнего вечера. Обещаю, Гауэйн. Но пока что я просто хочу забыть о случившемся.
– Как пожелаешь, – сказал он, слегка колеблясь.
И все же Эди не беспокоилась относительно того, сдержит ли Гауэйн слово. Когда-нибудь он снова может вспылить, а она еще не объяснила ему, что не выносит криков, но он никогда ей не изменит. Никогда не солжет.
Лицо его осветила счастливая улыбка.
– Делай со мной все, что захочешь.
Эди ощутила укол возбуждения: словно осуществлялись мечты, в которых не Гауэйн ласкал ее, а она – его. Теперь он стоял абсолютно неподвижно, положив руки на бедра, и едва заметно улыбаясь. Гладкие плечи, на одном из которых темнел синяк, тяжелые пласты мышц груди, подчеркнутые маленькими плоскими сосками. И белая повязка вокруг торса. И снова тяжелые мышцы живота. Тонкая линия волос шла по центру и исчезала под полотенцем. И повсюду, куда только падает взгляд, – царапины и синяки.
Хотя в глазах Гауэйна сверкал голод, Эди знала, что он не пошевелится, пока она не даст разрешения. И она наслаждалась каждой минутой.
Медленно оглядывая его, она стала пятиться, пока не добралась до кровати. Он ничего не сказал. Просто ждал. Ничего более эротичного она в жизни не испытывала, зная, что этот великолепный, могучий мужчина – полностью к ее услугам.
Если Эди прикажет ему встать на колени, он так и сделает. Не то чтобы она хотела этого, но власть над ним опьяняла.
Она облизнула губы, и его глаза последовали за движением. Огонь опалил ее ноги.
Но Эди крепко сжала колени, гадая, как быть дальше.
– Что мне сделать? – прервал ее его хриплый голос. Его пальцы легли на полотенце. – Хочешь, я сниму это?
Эди прерывисто вздохнула, перед тем как кивнуть.
Он отбросил полотенце. Ее взгляду открылось то, что оказалось гораздо лучше, чем она помнила. Его мужское достоинство было толстым и длинным. Она хотела…
Чего она хотела?
– Я сделаю все, что прикажете, миледи. Все на свете.
Его голос ласкал, как бархат. Но в то же время Эди никак не могла придумать, что ему приказать.
Должно быть, Гауэйн увидел искорку неуверенности в ее глазах, потому что обошел постель и растянулся на другой стороне.
– Видишь? Я не касаюсь тебя.
Она снова кивнула.
– Но, может, ты хотела бы снять пеньюар?
Она не была уверена, стоит ли.
– Я не дотронусь до тебя, – пообещал он, – если только сама не попросишь.
Эди едва сумела взять себя в руки. Можно и снять пеньюар, потому что странно быть одетой рядом с голым мужчиной, который к тому же ее муж. Это казалось неправильным.
И прежде чем она успела передумать, сняла пеньюар и сорочку и бросила на пол.
К ее полному ужасу, желание в глазах мужа мгновенно исчезло, а с губ сорвалось проклятие.
Эди оглядела себя:
– В чем дело.
– Я вижу твои ребра!
Он сорвался с кровати и провел ладонями под ее грудью. Дернул на себя и крепко обнял.
– Я больше никогда тебя не покину, – поклялся он.
– О чем ты?
Ее сердце колотилось, и не от приятного предвкушения. Она подняла голову, чтобы видеть выражение его лица.
– Лила сказала мне, что ты ничего не ела.
Он смертельно побелел, а голос снова охрип.
– Я…
Его лицо исказилось паникой.
– Я должен покормить тебя.
Это Эди понравилось. Она не особенно обращала внимание на то, что сильно похудела. Хотя замечала, что грудь стала меньше. Теперь платья Лилы на ней болтались бы.
– Внизу есть еда?
– Бардолф всегда оставляет еду на случай наводнения, когда лакеи не смогут сюда добраться.
Гауэйн отпустил жену и исчез, спустившись вниз абсолютно голым.
– Хорошо, что я не позволила лакеям оставаться в башне, – пробормотала Эди себе под нос. Подошла к стулу у огня и села, скрестив похудевшие ноги, и гадая, что будет дальше.
Долго гадать не пришлось, потому что Гауэйн ворвался в комнату с тарелкой. Посадил Эди себе на колени. Она тоже была голой, если не считать домашних, очень элегантных туфель, украшенных розовыми лентами. Она вытянула ногу и повертела носком туфельки.
– Как вам нравятся мои новые туфли, ваша светлость? Мне подарила их Лила.
Гауэйн даже не глянул на туфли.
– Открой рот! – скомандовал он.
Несмотря ни на что, эти мгновения были лучшими в ее жизни.
– Чем будешь кормить?
– Не знаю, что нашел в буфете.
– Яблочные кнели! – воскликнула Эди. Кнели были в форме цветочка. – Правда, красивые.
– Открой рот, – повторил Гауэйн.
Она послушно открыла рот, и он сунул туда кнель. Поставил тарелку, обнял Эди и крепко прижал к себе. Лила была права – Эди потеряла всякий интерес к еде во время его отсутствия. Но теперь корица с сахаром казались такими вкусными! Аппетит к Эди вернулся.
– Ты обещал не дотрагиваться до меня, пока не попрошу, – заметила она, проглотив кусочек. – Ты нарушил слово! За это полагается штраф.
– Но сейчас мы не в постели, – парировал Гауэйн и, потянувшись за второй кнелью, охнул, потревожив ребра. – Я не позволю тебе голодать.