Когда на следующее утро за Стэнли закрылась дверь и он ушел на Центральный вокзал к поезду на Бостон, Валенсия, проваливаясь в сон, знала абсолютно точно, что такое безумие бывает только раз в жизни и больше не повторится никогда.
10
– Что с тобой? – спросил Григорий Шехтер, когда через два дня она вызвала его за час до прибытия броневика с ювелирным товаром из Бостона.
– Ничего. А что?
– Ты какая-то другая…
Она и сама знала, что двадцать два безумных часа со Стэнли сделали ее другой. Так, получив сольную партию, балеринки из кордебалета обращаются в прима-балерин, так кизиловые деревья за первые теплые апрельские сутки превращаются в пышные розовые шары. При этом Валенсия даже от себя скрывала эту метаморфозу и постоянно хмурила брови, стараясь вернуться в прежний образ деловой и бесполой бизнес-леди.
Но и когда они с Григорием раскладывали в витринах – наружной, в окне, и внутренней, на прилавке – все эти бархатные коробочки и футляры с изящными золотыми и платиновыми колье, браслетами, кольцами, перстнями и серьгами, когда писали к ним ценники и складывали остальной товар в сейф, – даже в эти, безусловно, ответственные рабочие моменты ей вдруг виделись миражи их со Стэнли схваток на этом прилавке, у этой стены или на полу у кондиционера, где они пытались остудить друг друга перед новым соитием. Словно энергия их сексуальных баталий, как шаровая молния, еще носилась в воздухе магазина. И даже поздно вечером, когда она покидала свой магазин, шумно закрывая скрипучие стальные шторы уличной витрины и стальную решетку входной двери, ей казалось, что там, за дверью, два призрака еще занимаются любовью…
И теперь по ночам яростная жажда новых сексуальных потрясений так захватила ее сны, и этот Стэнли выделывал с ней такое, что, просыпаясь, она бежала в душ и там пальцами и теплыми струями воды доводила себя до оргазма – но только для того, чтобы, уснув, снова оказаться в мощных руках Стэнли и ощутить в себе его огромную, горячую и всепроникающую власть. Эти муки вожделения затмили даже торжественный момент открытия магазина и традиционную, как ей объяснили соседи-хасиды, вечеринку с одной-единственной бутылкой шампанского, которым нужно было побрызгать тут все углы. Даже радость от первой – на почин – и чрезвычайно выгодной продажи молодоженам-индусам сразу двух колье и четырех браслетов не избавила Валенсию от этих сладостных ночных кошмаров, после которых она вставала разбитая и не выспавшаяся.
Нет, с этим наркотиком по имени Стэнли Бронштейн нужно что-то делать, и она знала что. Он же не звонит ей, мерзавец, уже пошла вторая неделя после тех двадцати двух часов, а он даже ни разу не позвонил, сукин сын! А она ждала, да, она знала, что не должна, не имеет права думать о нем и ждать его звонка. И все-таки она ждала, себе-то в этом можно признаться. А он не звонит! А, как тот орангутанг, просто трахнул ее, отбросил и забыл…
Что ж, ему же хуже! Ведь не для торговли же этими браслетами и сережками она открывала свой магазин!
11
Бандитов было двое – точно таких же черных, с темными капроновыми чулками вместо масок на головах, как в газетных фотографиях об ограблениях банков, магазинов и салонов красоты.
В пятницу, когда все местные хасиды и любавичи уже в четыре дня закрывают свои магазины и мчатся в Бруклин, чтобы до заката успеть в синагоги, эти двое мерзавцев появились буквально за двадцать минут до закрытия ее магазина. На побитом и наверняка ворованном «Плимуте» они подъехали к входной двери и вошли в магазин с пистолетами в руках. Один из них тут же вскочил на прилавок и сбил видеокамеру, а второй, приставив пистолет к голове Валенсии, отвел ее в заднюю комнату. Тут подоспел напарник, и вдвоем они приковали Валенсию наручниками к холодной батарее парового отопления и стали заклеивать рот противной липкой лентой.
– Ударьте меня! – почему-то по-русски сказала она и, как ни странно, один из бандитов понял ее и несильно стукнул по плечу. – Идиот, сильней! До крови!
Поколебавшись, он все-таки мазнул ей по лицу рукояткой пистолета и рассек бровь так, что кровь залила левый глаз. После чего они разбили блок видеозаписи, забрали из него DVD, заклеили Валенсии рот, достали из ее бюстгальтера шнурок с ключами от сейфа и витрин и за шесть минут сгребли в свои сумки все, что там было – весь товар почти на 230 000 долларов плюс всю дневную выручку из кассы – еще 17 437! После чего спокойно сели в свою машину и уехали!
Так, прикованная к батарее, она просидела на полу пять с половиной часов, пока ночной полицейский патруль обратил внимание на свет в задней комнате ее магазина.
Крадучись, с пистолетами наизготовку полицейские вошли в магазин, увидели Валенсию – обессиленную, окровавленную, в луже мочи – и вызвали «скорую помощь».
Понятно, что по факту ограбления, да еще с нанесением увечий, было возбуждено уголовное дело, и уже на следующее утро в больницу «Манхэттен Мидтаун Госпиталь», где лежала Валенсия, явился толстяк Рич Куммер, детектив 117-го полицейского участка, на территории которого находится 47-я улица. Перед ним на высокой больничной койке лежала худенькая девушка с заклеенной пластырем половиной лба и марлевой повязкой на лице, – как сказала Куммеру дежурная медсестра, бандиты пользовались самой дешевой липкой лентой-скотчем, клей которой за пять часов разъел кожу на ее лице. Теперь сквозь марлевую повязку Валенсия слабым голосом изложила Куммеру обстоятельства ограбления. Никаких особых примет бандитов она не запомнила, поскольку в первые секунды, когда они вошли в черных чулках на головах и с пистолетами в руках, она была просто в шоке («Я не знаю, какие это были пистолеты, я в них не разбираюсь»). А потом, когда она закричала («или думала, что закричала»), они ударили ее пистолетом по лицу так, что глаза залило кровью. Зато она хорошо помнит, что говорили они на уличном негритянском сленге: «Shut up, slim! Gimme fuckin’ keys, bitch!»[11] Где в это время были ее сотрудники? Один – Грегори Шехтер – звонил ей вчера из Филадельфии, он искал там помещение для их второго ювелирного магазина (но теперь она, конечно, никакой ювелиркой заниматься не будет). А второй – Виктор Рудых – уже неделю сидит безвылазно дома, готовится к конкурсу на место скрипача в Бостонском симфоническом оркестре и учит наизусть весь мировой скрипичный репертуар. Он не читает газет, не смотрит ТВ и, поди, даже не знает об ограблении.
Поскольку липовые, с целью получения страховки, ограбления ювелирных магазинов не бывают меньше чем на миллион долларов, Рич Куммер скорее для проформы, чем ради установления истины проверил алиби Шехтера и Рудых. Но и тут все было в порядке – в кошельке у Шехтера, который, услышав по радио об ограблении, вслед за Куммером примчался в госпиталь к Валенсии, оказались чеки его вчерашнего утреннего проезда через платный мост «Верразано-Нэрроуз» и по платной дороге «Нью-Джерси торнпайк» до Филадельфии, три дневных чека филадельфийской пиццерии и бензозаправки «Texaco» и вечерние, после восьми вечера, чеки обратного проезда по «Верразано-Нерроуз» в Бруклин.
Конечно, ничто не мешало этому Шехтеру поехать утром в Филадельфию с напарником и оставить его там, чтобы тот набрал дневных чеков и звонил оттуда в магазин Валенсии, а самому тут же вернуться в Нью-Йорк поездом, натянуть на голову темный капроновый чулок и принять участие в постановке липового ограбления. Но способны ли русские на такие трюки? К тому же и у Виктора Рудых, второго партнера Валенсии, алиби тоже железное: все соседи по его дешевой съемной студии в Квинсе в один голос жаловались Куммеру на этого невыносимого русского, который каждый день с утра до ночи пилит на своей скрипке так, что дети уснуть не могут. А вчера он, вообще, беспрерывно играл до двенадцати ночи, пока они не вызвали полицию.
Конечно, ничто не мешало этому скрипачу в пять вечера поставить в магнитофон какую-нибудь двух– или даже трехчасовую кассету, незаметно выскользнуть из многоквартирного дома на углу 97-й улицы и Оверлук-Вью-Драйв, совершить с напарником ограбление и тут же вернуться к своей скрипке, чтобы ради алиби пиликать на ней до тех пор, пока по вызову соседей не приехал патруль 407-го полицейского участка и не выписал ему штраф на 120 долларов. Но, с другой стороны, где вы видели грабителя, который играет на скрипке Шопена, Чайковского и Мендельсона и готовится к конкурсу в Бостонский симфонический оркестр?
Куммер с легким сердцем подписал полицейский протокол об ограблении ювелирного магазина «Солнечный ветер» и отправил его по почте в бостонское отделение страхового агентства «Полное страхование».
12
И вот она снова бежит по Центральному парку в лучах утреннего солнца. Все удалось, все состоялось именно так, как было задумано: вся ювелирка, «похищенная» из ее магазина на 47-й улице, спрятана далеко за Гудзоном в банковской ячейке маленького «New Brunswick Country Bank». По договору, который она, Виктор Рудых и Григорий Шехтер подписали с этим банком, доступ к этой ячейке они смогут получить только втроем и не раньше чем через пять лет. Тогда, по расчетам Валенсии, уже забудется ограбление ее магазина, и «похищенные» ювелирные изделия можно будет продать где-нибудь в Индии или в Арабских Эмиратах. Зато в ячейках трех других нью-йоркских банков – «Wells Fargo Bank», «Citibank» и «UBS Bank USA» – лежат наличными триста тысяч долларов, полученных ею от страховой компании «Полное страхование». И как только она обналичила в «Чейз-банке» этот чек, она исчезла из Бруклина так же, как прежде исчезла из Квинса. Оставила семь тысяч долларов на своем счету в этом банке, оплатила на полгода вперед телефон и квартиру на Непун-авеню и сказала молодому интенданту Хектору, что едет в Европу. Если тот же Рич Куммер или другие полицейские ищейки придут к нему, он скажет им, что она в Европе, и они поверят – квартира оплачена и банковский счет не закрыт, а кто же просто так бросит в банке семь штук?
12
И вот она снова бежит по Центральному парку в лучах утреннего солнца. Все удалось, все состоялось именно так, как было задумано: вся ювелирка, «похищенная» из ее магазина на 47-й улице, спрятана далеко за Гудзоном в банковской ячейке маленького «New Brunswick Country Bank». По договору, который она, Виктор Рудых и Григорий Шехтер подписали с этим банком, доступ к этой ячейке они смогут получить только втроем и не раньше чем через пять лет. Тогда, по расчетам Валенсии, уже забудется ограбление ее магазина, и «похищенные» ювелирные изделия можно будет продать где-нибудь в Индии или в Арабских Эмиратах. Зато в ячейках трех других нью-йоркских банков – «Wells Fargo Bank», «Citibank» и «UBS Bank USA» – лежат наличными триста тысяч долларов, полученных ею от страховой компании «Полное страхование». И как только она обналичила в «Чейз-банке» этот чек, она исчезла из Бруклина так же, как прежде исчезла из Квинса. Оставила семь тысяч долларов на своем счету в этом банке, оплатила на полгода вперед телефон и квартиру на Непун-авеню и сказала молодому интенданту Хектору, что едет в Европу. Если тот же Рич Куммер или другие полицейские ищейки придут к нему, он скажет им, что она в Европе, и они поверят – квартира оплачена и банковский счет не закрыт, а кто же просто так бросит в банке семь штук?
Теперь, отдышавшись и успокоившись после столь трудной и нервной операции, можно вернуться к прежнему сибаритству – бегать по утрам в Центральном парке, завтракать в «Argo Tea Café» на углу Бродвея и 58-й улицы или в «South Café» на 59-й. И вовсе не обязательно, разглядывая поток машин за окном, снова ждать, что к тебе подсядет какой-нибудь Джонни Депп или Дональд Трамп. А можно просто сидеть с айпадом, просматривая свежие новости Уолл-стрит и обдумывая свое следующее предприятие. И обедать, конечно, в Нижнем Манхэттене в «Chipotle», «BonChon Chicken», «Jim Bready’s Restaurant», «Leo’s Bagels», «Delmonico’s» и «Pret A Manger», где во время ланча тусуются молодые пираньи Уолл-стрит. Потому что деньги – сами деньги – это даже интересней, чем ювелирный бизнес. Правда, на самой-то бирже ей делать нечего, она писала реферат по психологии финансовых кризисов и не идиотка, чтобы рисковать своими деньгами, доверять их очередным Реберам, брокерам, хэдж-фондам или даже самому Уорену Баффетту. А вот побродить вокруг Уолл-стрит, посидеть во время ланча в окрестных кафе и присмотреться к местным клеркам, брокерам и, особенно, брокершам – это ее занятие. Ясное дело, эти двадцатипяти-тридцатилетние пираньи в зализанных прическах, серых деловых костюмах, строгих, но чуть укороченных юбках и в туфельках на каблуках работают на Уолл-стрит вовсе не ради зарплаты. При всех их замечательных образованиях в Гарварде, Стэнфорде и Йеле, они здесь только за тем, чтобы зацепить настоящего или, в крайнем случае, будущего Сороса. Но, судя по их рыщущим взглядам, что-то не очень у них получается на этом фронте. Так, может быть, она, Валенсия, им поможет?
Но когда после очередной разведывательной прогулки по окрестностям Уолл-стрит Валенсия вернулась на свою 73-ю Стрит-Вест и, миновав приветливо-усатого Раймонда, прошла через холл к лифту и собралась шагнуть в его открывшуюся дверь, – в этот самый момент чья-то огромная мужская рука зажала ей рот, а вторая рука взяла в обхват за плечи, с силой втолкнула в кабину, и знакомый голос произнес у самого уха:
– Только пикни, сука! Шею сломаю!
Хотя опытные швейцары по запаху, часам и обуви безошибочно определяют персон высшего общества, но Стэнли был так дорого одет и так благоухал дорогими сигарами, что Раймонд, наверное, и не осмелился остановить его у входа. Или Стэнли выдал себя за голливудского агента, которому назначила встречу живущая под Валенсией бродвейская театральная актриса?
– Какой этаж? Быстро! – снова приказал Стэнли.
Валенсия хорошо знала силу его рук и покорно показала на пальцах: девять.
Он нажал кнопку, лифт поднял их на девятый этаж.
– Быстрей! Пошли! – снова приказал Стэнли. – Какая квартира?
В длинном коридоре было двенадцать дверей, но, на счастье Стэнли, никто из соседей не вышел в эту минуту из своей квартиры. Впрочем, если бы кто-то и вышел, то Стэнли так любовно приобнял бы Валенсию за плечи, что сломал бы ключицы. Перед дверью с номером «97» Валенсия сама достала из сумочки ключи и открыла квартиру. Стэнли втолкнул ее внутрь, захлопнул дверь, протащил в комнату и прежде, чем разжать свои ковши орангутанга, оглядел крохотную студию-пенал и предупредил:
– Только тихо! Если начнешь орать, язык из глотки вырву! Ясно?
Валенсия утвердительно замычала в ответ.
– О’кей! – сказал он и швырнул ее на диван-кровать, а сам легко подтянул тяжелое плюшевое кресло и сел напротив. – Теперь слушай меня! Ты думаешь, ты самая умная, всех развела и сорвала пол-лимона, да? Так имей в виду: мой дедушка Хаим, пусть ему будет покой на том свете, делал эти set up, липовые ограбления, еще сто лет назад! Поняла? Ты заплатила моему отцу сто шестьдесят тысяч за товар и еще на сто пятьдесят взяла в кредит, и страховка эти деньги тебе вернула. Таким образом, ты нам должна сто пятьдесят штук за товар и половину навара, то есть всего двести тридцать. Ясно? И я их получу от тебя живой или мертвой, клянусь дедушкой Хаимом, пусть ему будет покой на том свете! Ну! Что ты молчишь? Сама отдашь или мне вытащить их из твоей глотки? Говори же!
Валенсия посмотрела ему в глаза. Еще недавно, два месяца назад эти глаза вобрали ее в себя целиком и опустили в бездну вожделения так, что у нее онемели матка и ноги. Но теперь его темные глаза были как два стальных кинжала, а ноздри его огромного еврейского носа хищно раздувались от бешенства.
– Раздевайся, – тихо сказала она.
Он рассмеялся:
– Ха! Неужели ты думаешь откупиться за трах?
– Нет, – ответила Валенсия. – Я не собираюсь трахаться с тобой. Но я хочу убедиться, что на тебе нет диктофона и ты не запишешь меня на пленку. Раздевайся.
– А ты не дура… – удивился он. – На мне нет диктофона, клянусь.
– Плевать на твои клятвы. Я ничего не скажу, пока не увижу своими глазами.
– О’кей, – сказал он и снял рубашку.
Каждый сантиметр этой мощной груди, эти огромные плечи и бицепсы она когда-то целовала взасос.
– Ну? – сказал он. – Смотри. Я чист.
– Джинсы! – приказала она.
– Не морочь голову! Я не стриптизер!
– Ты хуже. Я ничего не скажу, пока не снимешь.
Он похлопал себя по ляжкам и коленям:
– На мне ничего нет! Видишь?
– Нет, не вижу. Я читала: полиция крепит диктофон прямо под яйцами.
– Ну, ты и сука! – Он расстегнул ремень и резко опустил джинсы вместе с трусами. – Смотри теперь!
Смотреть, конечно, было на что. Роскошный Корень Жизни, знакомый до прожилок и с круглой луковицей-головкой, обнаженной обрезанием, висел над его увесистой мошонкой.
– Ну? – сказал он нетерпеливо и усмехнулся: – Убедилась? Или хочешь пощупать?
Она медленно повела глазами вверх от паха по его огромной, как у атланта, голой фигуре. И по мере того, как поднимался по его телу ее алчущий взгляд, вдруг стал подниматься и его могучий пенис. А когда ее взгляд встретился с его взглядом, она увидела, что эти глаза уже перестали быть кинжалами, а снова ухватили ее всю и потащили в себя.
Усмехнувшись тихой улыбкой рафаэлевской Мадонны, Валенсия молча опустилась с дивана на колени и коснулась губами его воспаленного Корня Жизни. А Стэнли обеими руками ухватил ее голову и с нетерпеливой силой притянул к себе, принуждая сделать все сразу, целиком.
Но теперь уже она была хозяйкой положения. Дернув в сторону головой, она сказала:
– No rush! Не спеши!
И осторожно, в одно касание лизнула под головкой так, что буквально услышала, как вся его кровь ринулась в этот пенис и как вздулись на нем вены, словно у Лаокоона.
– Но это не имеет никакого значения! – лежа спиной на полу, усмехнулся он через пять минут после своего первого оргазма, когда Валенсия опять вздыбила его мощь и уселась на нем верхом. – Ты все равно отдашь мне двести тридцать кусков!
– Конечно, отдам, – легко согласилась Валенсия. – Мы же теперь партнеры.
– Что?! – изумился он. – No way! I’m honest man. Не пройдет, я честный человек.
– Был, – усмехнулась Валенсия, закрыв глаза и слушая, как просыпаются ее вагинальные мышцы. – Но если ты получаешь половину моего навара, то становишься моим партнером. Это тебе любой судья скажет и даже твой дедушка Хаим, пусть ему будет покой на том свете.
– А как ты докажешь? – спросил он, сдерживая ее за бедра своими огромными ручищами. – Запишешь на магнитофон?
– Я уже пишу, – засмеялась она и, откинув голову, принялась своими интимными мышцами обжимать, дразнить, ласкать и вылизывать его могучий Корень Жизни так, что Стэнли застонал от блаженства, так и не поняв – она пошутила или действительно пишет на скрытый магнитофон все, что сейчас происходит.