Короткое знакомство, минута на изучение удостоверения, еще минута на торги, вопросы о повестках, и – Кряжин внутри.
Минут десять ушло на объяснение причин визита. Собственно, Иван-то Дмитриевич все разъяснил быстро и уложился в тридцать секунд, а проблема возникла с товарищем Тимофеевым. Он то не понимал, под каким углом расположены его окна по отношению ко второму подъезду, то никак не мог вспомнить, что несколько дней назад практически под его окнами прибили депутата Государственной думы, то признавался, что даму по имени Вера знает недостаточно хорошо, а о тетке с прозвищем Париж-Дакар вообще впервые слышит.
Это как раз та группа свидетелей, которая следователя понимает хорошо, информацией владеет, но в силу ряда причин отказывается ею делиться. Ситуацию осложнял тот факт, что товарищ Тимофеев свой статус старшего по дому ощущал реально, считал его государственной должностью и на контакт идти решительно отказывался.
Тактика допроса в конфликтной ситуации для следователя становится самым трудным способом получения истинной информации. Проблема в том, что интересы сторон полярны вплоть до знака, которым они заряжены. Если брать конкретный пример, то товарищу Тимофееву категорически не хочется, чтобы о его сексуальной жизни, напоминающей спаривание в мире животных, узнал весь дом. И, хотя весь дом об этом знает, товарищу Тимофееву очень не хочется, чтобы этот двор узнал еще и о том, что об этом знает Генеральная прокуратура Российской Федерации.
Ивану Дмитриевичу, наоборот, очень хочется узнать, чем занимался товарищ Тимофеев в ночь на двенадцатое июня. Чем и с кем, ибо от ответов на эти вопросы зависит очень многое. За долгие годы и даже века существования следственного дела, как института правосудия, общество познало два способа, посредством которых достигается истина. Убеждение и принуждение.
Если коротко, то этот словесный отстой, напоминающий философский бред находящегося в глубокой коме нобелевского лауреата, именуется «психологической вербовкой», и старшему следователю по особо важным делам, не владеющим этим приемом, в Генеральной прокуратуре делать нечего.
Но сейчас применять его не было никакой необходимости. Иван Дмитриевич находился в другой квартире, с совершенно другим по своему идейному складу человеком и уже через пять минут разговора стал понимать, что вышеописанный способ получения информации достичь необходимого результата не в состоянии. Для любого обывателя, кто не знаком с работой следователя-профессионала, выражение «принуждение» звучит как основание для написания жалобы в вышестоящую инстанцию. Но истина заключается в том, что не любой поймет, что его, простите, поимели. Этим и отличается следователь-профессионал от следователя, чьи дела рассыпаются в суде, как переваренные пельмени. Подходящий способ принуждения из тысяч имеющихся в голове бывалого следователя возникает практически сразу, едва тот начинает понимать, что метод убеждения бессилен. Еще несколько минут на определение круга интересов собеседника, мотивации его поведения, интеллектуального уровня, и сознание следователя выдает самый подходящий способ вытянуть все, что нужно, не теряя при этом нервов и лишних калорий.
– Вы успокойтесь, гражданин Тимофеев, – перетаптываясь с ноги на ногу, попросил Кряжин. – Пригласите присесть следователя Генеральной...
– Вызывайте повесткой! Моя квартира не следственный изолятор.
– ... прокуратуры, спросите, в чем, собственно, дело. Чаю не прошу, меня в пяти предыдущих квартирах так опоили, что садиться даже не хочется. Я и не сел бы в любом случае, но предложить-то можно было? Или вас действительно лучше повесткой вызывать?
– Обязательно, – подтвердил товарищ Тимофеев. – О-фи-ци-ально. С присутствием адвоката. А сейчас я никаких показаний давать не стану. Понимаю, что Генеральная, но и вы поймите: старший по дому, как-никак...
– Это мы понимаем, – поджав губы, глупо буркнул Кряжин и стал вытаскивать из кармана сотовый телефон. – Старший по дому, это вам не... Васильев! Сейчас бери машину и езжай на Резниковскую, восемнадцать. Я в шестьдесят первой квартире. Захвати с собой постановление... – В трубке по-прежнему висела тишина, и Иван Дмитриевич добавил: – Да, тот самый бланк, в соответствии с «девяносто первой».
Захлопнул на серебристом «samsung» крышку и виновато развел руками:
– Сейчас будет такой официоз, какого свет не видывал. И повестка, и следователь Генеральной прокуратуры, и машина с мигалкой, и наручники, и вы, в эту машину усаживаемый. Если хотите акцент усилить, я сейчас еще в СОБР позвоню, оттуда автобус с парой десятков крепышей пригонят. Я по вашему условному сигналу выйду, а они, типа, опасно, зайдут через окна, двери и подвал. Двор очумеет.
Товарищ Тимофеев почему-то сделал шаг назад, освобождая проход в комнату.
– Представляю, сколько будет разговоров, – добавил Кряжин, делая маленький шажок вперед. – Двенадцатого джип с мертвым депутатом обнаружили у подъезда. Шестнадцатого управдома выметают. А был, будут говорить, нормальный с виду человек. Если не считать компрометирующих контактов с Париж-Дакар.
Управдом вспыхнул, как зарево над Манежем, но тут же погас.
– Вы, товарищ следователь, напраслину наговариваете, право дело. Зачем тут Васильев, спрашивается? Протокол какой-то... Что за «девяносто первая»?
– А это статья, по которой у меня есть все основания задержать вас на сорок восемь часов. Поскольку вы со мной разговаривать не желаете, а обстоятельства дела требуют того незамедлительно, я вас, простите за арго, «лотошу». Постановление окончательное и обжалованию подлежит лишь в Бутырке. А за это время я назначу почерковедческую экспертизу, установлю факт вашей причастности к событиям двенадцатого июня...
– Вы с ума сошли?
– Я – нет. А вы сойдете.
Товарищ Тимофеев стал проявлять признаки запоздалой суеты и глубочайшего разочарования в методах, применяемых следственным аппаратом Генеральной прокуратуры.
– Какую почерковедческую?.. Чей вы почерк будете проверять? Подождите, вы меня совсем запутали! Я не против поговорить, но при таких уязвимых обстоятельствах, как приезд Васильева...
Кряжин пожал плечами и снова вынул «samsung».
– Васильев! Отбой приезду на Резниковскую. Займись «Челси».
(Тариф «Прокурорский»: «Посылай SMS лохам все два месяца следствия за $ 0,00!».)
– Ну?
По тому, в какой позе сидел следователь, товарищ Тимофеев понял, что уйдет он не скоро.
– Что «ну»? – осторожно спросил он.
– Где эта Верка-модистка, Париж-Дакар, Уренгой-Помары-Ужгород?
– Я вас, право, плохо понимаю, – признался товарищ Тимофеев. Лет ему было под пятьдесят, он уверенно косил под наименее информированного во вверенном ему общественностью доме, и весь вид его говорил о категорическом нежелании разговаривать на заданные темы. – Вера у нас в доме одна. Но я не понимаю, почему вы ищете ее здесь. Гражданка Семиряжская проживает в сороковой квартире.
Едва он успел это сказать и задуматься над следующей фразой, как в прихожей мелодично пропел звонок. Тимофеев бросил взгляд на следователя, по лицу которого блуждала наглая улыбка, и направился к двери.
– Сумки возьми! – чччмок!..
– Вера, у меня Генеральная прокуратура... – тихо, с достоинством, ибо Тимофееву хорошо известно, что в комнате слышим каждый звук.
Кряжин вышел в коридор как старинный друг семьи и облокотился на косяк.
– А вот и хозяйка домой пришла, – разглядел он пакеты с провизией, поверх которой в одном лежал рулон туалетной бумаги. – А вы говорите – в сороковой. Или вы «тимуровец», гражданка Семиряжская? Разносите недееспособным харчи от собеса?
– В чем дело, гражданин? – по-бабьи, выпалив первое, что свалилось на язык, взвизгнула Верка.
Через несколько минут, окончательно выяснив отношения, все трое разместились за антикварным столом товарища Тимофеева. Окидывая их короткими, но цепкими взглядами, слушая бестолковую болтовню, на самом деле являющуюся заговором, Кряжин продолжал осматривать квартиру. Семиряжская говорила одно, товарищ Тимофеев другое, потом они, обработав между собой один вопрос, переходили ко второму. Иван Дмитриевич слушал бы это бесконечно, настолько забавен был ему этот наивный процесс сбить с толку его, сорокадвухлетнего ужика, почти двадцатку отдавшего прокурорскому следствию.
– Все? – уточнил он, улыбаясь одними глазами. – С основной линией поведения определились? Теперь будем разговаривать. Вспомним двенадцатое июня. Именно утром этого дня мальчишкой из двадцать второго дома по улице Резниковская был обнаружен труп депутата в джипе, припаркованном к подъезду этого дома. Кто что видел?
Никто не видел ничего. Кто бы мог подумать иначе?
– Вот это меня и настораживает, – признался Кряжин. – Если бы Вера Анатольевна сразу призналась в том, что видела неизвестного мужчину той ночью, я бы успокоился и увел свое подозрение в другое русло. А так – нет, не получается... Вы свои первые показания помните, Семиряжская?
Никто не видел ничего. Кто бы мог подумать иначе?
– Вот это меня и настораживает, – признался Кряжин. – Если бы Вера Анатольевна сразу призналась в том, что видела неизвестного мужчину той ночью, я бы успокоился и увел свое подозрение в другое русло. А так – нет, не получается... Вы свои первые показания помните, Семиряжская?
– Чего ночью не покажется!
Кряжин развел руками, и маленький «samsung» вновь сверкнул под солнечными, пробивающимися сквозь оконный переплет лучами. «Я вынужден задержать вас по подозрению в совершении преступления...»
– Как это? – в унисон опешили собеседники.
– А вот так. Бутырский хутор, свидания по пятницам. Но не между собой, как обычно у вас бывает, а с родственниками. При таком разговоре, товарищи Тимофеевы-Семиряжские, другой альтернативы нет.
Взрыв возмущения, хоть и без смертельной бледности, был впечатляющ. Кому охота выслушивать подобные обвинения? Нет у него другой альтернативы.. А жалобу на имя Генерального не хочешь?!
– Хорошо, – согласился Иван Дмитриевич. – У вас есть авторучка, Вера Анатольевна? И лист прихватите! – крикнул он вслед торопящейся в комнату женщине.
– Она даже знает, где у вас авторучки лежат, – понимающе подмигнул, окончательно испортив настроение хозяину, Кряжин. – Пишите, гражданка Семиряжская: «Увидел я, что полезнее мудрость, чем глупость, как полезнее свет, чем тьма». Подпись – «Соломон».
Париж-Дакар строчила, не жалея шарикового стержня. Глядя, с какой скоростью она пишет, Кряжин решил, что Семиряжская либо бухгалтер, либо имеет сродную этой должности профессию. Обычно люди, задумывающиеся над цифрами и потому теряющие на этом время, стараются наверстывать его в письме. Поэтому почерк бухгалтеров всегда скор, но в отличие от медиков разборчив. Ибо за неразборчивостью почерка врача стоит всего лишь ошибка фармацевта, а за неразборчивостью почерка счетовода – ошибка в бюджете. Второе недопустимо.
– Закончили? Пишите дальше: «Среди чистейших жен и спутников, среди моральнейших людей полно несбывшихся преступников и неслучившихся блядей».
– Это из вашего, раннего? – ничуть не смутившись, уточнила Верка.
«Да, – подумал Кряжин, – с этой повозиться придется».
– Никогда не опускался до плагиата, – решительно отреагировал Кряжин. – Подпишите, Вера Анатольевна: «И.Г.». Закончили?
Верка оторвалась от листа и оценила написанное. Ничего указывающего на то, что она совершила нечто, чем стоило бы заняться Генеральной прокуратуре, она не увидела.
– Пишем дальше: «Буду вечером». Точка. «На работу не звони», запятая, «я на базе». Точка. «Сегодня ночью я буду кончать». Подпись: «В».
Семиряжская закончила писать «на работу» и теперь сидела, дрожа шариком над листом.
– Можно попросить вас побыстрее? – спросил Кряжин. – Я так могу запросто опоздать отвезти образцы на почерковедческую экспертизу.
– Там не было последней фразы, – едва слышно проговорила Семиряжская. – «Сегодня ночью я буду кончать» там не было.
– Где – там?
– В записке, которую я оставляла Тимофееву, – бросив на стол ручку, Верка стала щелкать пальцами. По всей видимости, до чего-то она все-таки додумалась, поскольку вдруг начала выдавать данные, о которых в ходе крамольного договора с Тимофеевым в присутствии Кряжина не было ни слова. – Иван Дмитриевич, в записке не было ни слова о «кончать», я просто просила Тимофеева, чтобы он не звонил мне на работу. Как там появилась дописка, я понятия не имею....
Она вдруг осеклась и обратила взор к хозяину.
– Ты... Ты говорил мне, что записку прочел... А сейчас она в прокуратуре по делу о кончине депутата?! И еще с какими-то дебильными дописками?..
«Точно, бухгалтер», – решил Иван Дмитриевич.
– Верунчик!.. – взревел управдом. – Я разорвал ее и выбросил! Неужели ты поверишь в то, что я хотел использовать наши отношения для...
– Да для тебя, идиота, ничего святого нет!.. – Семиряжская побледнела так, что следователю на мгновение показалось – ее хватил удар от страшной догадки. – «Я управдом», «ответственный пост», «я на виду»!.. А я-то, дура, думала, это он передо мной по-мужски молодится-куражится!.. Тьфу! Иван Дмитриевич, это он дописал, больше некому!
– Это что же получается? – удивился Кряжин. – Он вас подставить хотел, что ли? И стать героем? Извините, товарищ Тимофеев, но даже такая низость выше моего понимания.
– Что происходит, гражданин следователь? – голос управдома был похож на предсмертный крик совы. – Верочка, что тут недоговаривают?!
– Да бросьте, – разочарованно махнул рукой Иван Дмитриевич. – Если ваши дела не оставляют никакой надежды на возможность исправить их последствия, то резон обязан уничтожить все угрызения совести. Что теперь-то горячиться, товарищ Тимофеев? Что сделано, то сделано...
– Какие угрызения?.. Верочка, не верь ему!
– Заткнись! Я встала с постели в два часа ночи, потому что среди тишины на улице раздался глухой хлопок. После всех этих взрывов вокруг я просыпаюсь от каждого шороха.
– Давайте по порядку, – предупредил Кряжин. – Вы где все-таки провели ночь с одиннадцатого на двенадцатое июня?
– Здесь я провела, – Семиряжская встала и, касаясь предметов, которых в квартире было в избытке, стала вышагивать по комнате. Там чиркнет подолом платья по углу рояля, здесь двинет стул, и он скрипнет по паркету. – С этим подлецом.
– Верочка... – с укором начал было управдом. – Ты вспомни о моем статусе...
– Здесь я ночевала, товарищ Кряжин. Услышав хлопок, я встала и подошла к окну. Вот к этому окну, – чтобы следователь не ошибся, она похлопала ладонью по подоконнику. – В этот момент у джипа распахнулась дверца, и из него вышел парень... – подумав, она поправила себя. – Скорее, мужчина, чем парень. Ваших и моих лет мужчина. Ростом пониже вас, волосы светлые, лицо не рассмотрела. Но помню точно: серый пиджак (у него еще пола бежевая задралась, когда он из джипа выбирался), и черные брюки. Кажется, это был костюмный вариант. На ногах – черные туфли. Второй, тот, что за рулем, остался сидеть в машине, а этот, в костюме, быстро прошел по двору и скрылся в арке. Это все.
Через четверть часа она под сказанным ставила подпись в протоколе и делала это столь решительно, что покрасневший от унижения управдом лишь качал головой и почему-то прятал от присутствующих взгляд.
– Вот оно как? – пробормотал управдом, взгляд его потемнел, и Кряжин мгновенно устремил к нему свое внимание. – Тогда расскажи еще и о том, как ты в одном халате выбежала на улицу. О машине расскажи. Что ты молчишь? Или не хочешь брать на себя больше, чем кажется достаточным?
– Какая машина, Вера Анатольевна? – придавил Иван Дмитриевич.
Верка стрельнула глазами в сторону ухажера и выдавила:
– Мне этот человек показался знакомым. Однако я и сейчас вспомнить не могу, где его видела. Походка какая-то...
– Схожая, да?
– Да. Но я не понимала, с чьей. Этот подлец Тимофеев говорит: «В милицию надо бы сообщить, никак стреляли», а сам ноги с постели не опустил. А я халат накинула, мусорное ведро прихватила и на улицу выбежала. Напротив арки машина стояла, красная. На «девятку» похожа, только две двери. Тот, что в пиджаке, в нее и запрыгнул. На пассажирское сиденье.
– Номера?
– Какие номера? – возмутилась Верка. – Во-первых, не видно ни зги, во-вторых не было номеров. Это я сразу заметила, что на красном фоне белой полоски не видно. А номера хотела запомнить, ей-богу. Единственное, что в глаза бросилось, это колеса. Знаете, они как у всех, только такое впечатление, что не на дисках, а на спицах, как велосипед или мотоцикл.
– Ну, вы тут занимайтесь, – поспешил следователь. – В случае необходимости я вас вызову. А вы, Вера Анатольевна, повспоминайте, пожалуйста. Быть может, что-нибудь еще вспомните. Важно это, поймите. Очень важно.
Усаживаясь в «Волгу», Кряжин заметил, как из последнего подъезда с пакетами в руках выбежала Семиряжская и заспешила ко второму подъезду. К тому, где на четвертом этаже располагается сороковая квартира.
Глава третья
Утром следующего дня, едва Иван Дмитриевич вернулся в кабинет после разговора со Смагиным, ему поступил звонок из криминалистической лаборатории.
– Слушаю, – возбужденно, словно от данного сообщения полностью зависел исход дела, выдохнул в трубку Кряжин.
– Иван Дмитриевич, – раздался знакомый голос. – Это Молибога. Уж не знаю, порадует вас новость или огорчит.
– Не тяни, – по-хорошему посоветовал следователь.
Молибога продышался, словно остановился передохнуть между девятым и десятым этажами своего дома (Кряжину было известно, что у Николая первые признаки астмы), и зашуршал бумагами.
– Готово заключение биохимического исследования образца крови Варанова. У него первая группа крови, резус фактор положительный. Словом, полное совпадение с образцами крови Оресьева. За одним небольшим исключением.