Невесты дофинов не ездят по Европе просто так, они ездят в сопровождении огромного эскорта и только после того, как выйдут замуж по доверенности.
Сначала, когда между французской и австрийской сторонами были улажены все вопросы и из Парижа прибыл уезжавший туда посол Дюрфор с кавалькадой из сорока восьми карет, запряженных шестью лошадьми каждая! Он приехал официально просить руки эрцгерцогини Марии-Антуанетты для Дофина Франции Людовика Августа. Все чинно, вежливо, все согласно этикету.
Началась большая игра под названием «сватовство и бракосочетание Марии-Антуанетты и Людовика Августа» (или наоборот, с какой стороны смотреть). Этот в высшей степени роскошный спектакль больше месяца старательно разыгрывали согласно подписанным договоренностям в Вене, Париже и по дороге из одной столицы в другую.
Первый акт спектакля состоялся, конечно, в Вене. С этого дня и до конца жизни Антуанетта стала полной пленницей страшного монстра, именовавшегося Этикетом. Детство закончилось окончательно, одно дело – быть возможной супругой дофина Франции и совсем другое – становиться таковой по-настоящему.
Пришлось на Библии поклясться, что отказывается от всех наследственных прав своих родителей, с этой минуты Антуан становилась для Вены просто эрцгерцогиней безо всяких прав. Потом были два блестящих праздника, устроенных французами и австрийцами попеременно. А через три дня прошло бракосочетание по доверенности. Доверенным лицом от имени жениха выступал, как и в случае сестры Амалии, брат Антуанетты, Фердинанд. Эрцгерцог смеялся, мол, хорошо, что больше сестер не осталось, не то пришлось бы пережениться на них всех.
Бедная Антуанетта так устала за все эти дни «перевоспитания» и подготовки, что, когда пришло время самого бракосочетания, уже плохо понимала, что происходит. Но вот обряд закончился, и она официально стала «мадам дофина». Девушке казалось, что все происходит не с ней, или просто ее не касается, словно она участвует в каком-то спектакле, как раньше участвовала с сестрами и братьями в театральных постановках в честь праздников. Изображали же они с Фердинандом пастушка и пастушку, почему бы не изобразить жениха и невесту?
На следующий день, как положено, принялись за письма. Это тоже часть сложной игры под названием Этикет. Нужно выразить свое почтение и лучшие чувства королю Франции и «дорогому дедушке» Людовику, верно, ведь он стал дедушкой для новой дофины. Наблюдая, как дочь старательно, высунув язычок, царапает корявым почерком буквы, ложащиеся в неровные строчки, императрица впервые серьезно пожалела, что не проверяла ежедневно ее занятия с дорогой Эрзи, явно обучение было не слишком строгим. Вот и получалось, что Антуан всего лишь очаровательна, без особых знаний.
Мария-Терезия задумалась, а так ли необходимы глубокие знания девушке, ставшей супругой дофина блестящего двора? Совсем необязательно, как довелось ей самой, править страной, пусть лучше рожает детей, танцует и блистает в свете. Чтобы править страной, есть муж. Императрица не учитывала только одного – характера самого юного дофина и того, что он тоже едва ли сможет править Францией с толком.
Но пока было не до этого. Дочь уезжала, и понятно, что навсегда. Мария-Терезия умоляла дочь сделать столько хорошего народу Франции, чтобы французы сказали, что из Австрии к ним прибыл ангел. Что получилось в действительности – известно, не так часто французы казнят своих королев при помощи гильотины, а вот была ли столь виновата Мария-Антуанетта или просто попала под горячую руку Французской революции – еще вопрос.
В Париж отправлялись пятьдесят семь карет, две из которых были особенно роскошными, их по заказу короля Людовика изготовил известный французский мастер Франсьен специально для невесты дофина.
Сама Мария-Антуанетта долго высовывала голову из окна кареты, стараясь увидеть родной дом, в который уже никогда не вернется…. Впереди была новая жизнь, и какой она сложится, пока не знал никто, правда, всем верилось, что счастливой, для этого у юной пары было все – молодость, здоровье, красота и огромные средства.
Однако молодость преходяща, здоровье относительно, красота не всегда приносит счастье, а средства… они оказались практически взятыми взаймы у народа Франции и истории… Платить по счетам пришлось Марии-Антуанетте и ее супругу. Причем платить самой дорогой платой.
В Версаль
Кареты, сделанные мастером Франсьеном, великолепны не только по оформлению, они очень и очень удобны. Прекрасные рессоры не давали возможности замечать неровности дороги, большие стекла открывают широкий обзор, можно любоваться окружающим пейзажем или задернуть красивые шторы, если любоваться надоест.
Не будь рядом в карете Иосифа, отправившего сопровождать меня в первый день, Антуан занялась бы изучением внутренности, великолепной обивки, сидений или просто глазела в окно. Но брат настроен серьезно, он переживал даже больше матушки и, кажется, вовсе не жалел сестру. Для императора было важней, чтобы французы увидели щедрость австрийского монарха и чтобы Антуан не опозорила его как брата. Выдавая замуж одну сестру за другой, Иосиф отрывал от сердца немалые суммы, но траты на Амалию и Каролину (Шарлотту) не шли ни в какое сравнение с тратами на Антуан. Французы неимоверно любили блеск и роскошь, старались блеснуть перед Веной, Австрии приходилось отвечать тем же.
Огромная кавалькада карет, которые тащили триста сорок лошадей, двигалась в Кель, где на островке посреди Рейна в нарочно выстроенном для этого павильоне должна произойти передача дофины от Австрии Франции. Это тоже было ловкостью дипломатов. Где, как ни на острове посреди реки, являющейся границей, человек может перейти из одного статуса в другой?
И вот две с половиной недели, слившиеся в единый праздник в городах и селениях по пути с бесконечными фейерверками, приветствиями, балами, звуками фанфар и множеством цветов, подошли к концу. Огромный поезд из множества карет, сопровождавших мадам дофину, прибыли в Страсбург. Дальше поедут только две, те, что прислал из Парижа король Людовик, и уже в сопровождении французского эскорта. Император Иосиф давно вернулся в Вену, императрица успела прислать дочери письмо, полное любви и привычных наставлений.
«Раз в месяц перечитывай документы, которые я тебе вручила».
Антуан вспомнила об этих бумагах, в них содержались советы матери едва ли ни на все случаи жизни. Как оказалось позже, там не было самых главных и нужных советов. Хотя едва ли четырнадцатилетняя, живая, как ртуть, девочка смогла бы их соблюдать. Она жила, как жилось.
В последний вечер перед церемонией передачи Антуанетта встретилась с графом де Ноай, именно он и его супруга становились для юной дофины главными советчиками и опекунами в новом мире, куда девочка попадала. Граф был солидным и пожилым. Антуанетта не придала значения его возрасту, она хорошо помнила, что разумные люди часто бывают пожилыми, как, например, Кауниц.
А вот то, что ее статс-дамой стала графиня де Ноай, сыграло свою, возможно, не лучшую роль в жизни дофины.
– Мадам, пора.
На глазах у моей камеристки Жанны слезы, ей так хотелось отправиться со мной, но не позволили.
– Не плачь, Жанна, матушка найдет тебе другую работу, ты не останешься одна.
– Я не о себе плачу, мадам дофина, я о вас… Каково вам будет там одной?
– Ничего, Жанна, вон сколько людей собралось, чтобы оградить меня от любых неприятностей, чтобы с почетом проводить к моему супругу.
– Среди огромной толпы угождающих людей может не оказаться одного-единственного друга, так необходимого для счастья.
Если б только я знала, как она окажется права, но тогда голова четырнадцатилетней девочки была занята совсем другим, и страдать из-за возможных будущих осложнений вовсе не хотелось. Меня обожали все, вокруг говорили о том, что я мила и очаровательна, меня любили при дворе в Вене, почему не станут любить в Версале? Я очень постараюсь понравиться и королю, и его дочерям, моим новым тетушкам, братьям и сестрам дофина и, конечно, самому дофину Луи Августу. Во всеобщих любви и восхищении я не сомневалась ничуть, боясь только попасть впросак, забыв о каком-то требовании этикета, но и в таком случае должны же все понять, что я еще очень юна и неопытна. Даже строгая матушка делала на это скидку.
Пока меня одевали, я весело щебетала, вспоминая очаровательные выдумки горожан, приветствующих меня по пути. Но вот все готово, одета, причесана, напудрена, остался последний вздох – и можно делать шаг в новую жизнь. И тут мне стало страшно, так страшно, что едва удержалась, чтобы не убежать или не расплакаться. Сказав несколько ласковых прощальных слов Жанне и помогавшим ей девушкам, я кивнула, чтобы дали понять, что готова. Ни к чему тянуть с прощаниями, я могла сколько угодно реветь дома, целуя всех подряд, но плакать здесь, чтобы французы увидели красные глаза и нос, никак нельзя!
Дипломаты настолько постарались предусмотреть все, что временами казалось, будто я сама здесь ни при чем, они передают от одной страны другой какую-то вещь или ценную депешу.
С австрийской стороны абсолютно все и всё осталось на той стороне. Вся одежда с меня, включая нижнюю рубашку, была снята и заменена на французскую.
– Мадам, поднимите руки.
– Мадам, повернитесь.
– Мадам, еще раз поднимите руки.
Хотелось крикнуть, что я не кукла и вполне могу надеть рубашку сама, но я стойко молчала, вдруг это не разрешено во время церемонии передачи?
Платье замечательное, оно, как и все мое приданое, заказано на австрийские деньги послом Вены в Париже, чтобы не тащить через половину Европы то, что в Версале уже может выйти из моды. Ах, этот Версаль, мечта любой европейской женщины… А я буду не только представлена ко двору блестящего короля Людовика XV, но и… мне вдруг стало дурно от этой мысли, я стану первой дамой Версаля?! Да, конечно, ведь королева Мария умерла, король вдовец, значит, первая дама – это жена дофина, то есть я!
Почувствовав, что я вдруг задрожала, одевавшие меня камеристки заторопились. Но дрожь не проходила, стало ясно, что это нервная дрожь.
Одна из приятных дам-камеристок погладила меня по руке:
– Вы очаровательны. У нас никогда не было такой красивой дофины.
Эта простая фраза меня успокоила, благодарно улыбнувшись своей спасительнице, я шагнула навстречу Штарембергу, который торжественно провел меня в большой зал посреди этого сооружения к графу де Ноай. И вот моя рука уже в руке французского графа… С графом мы обошли вокруг стола и… прощай, Австрия, я считалась переданной французской стороне.
Теперь меня передали в руки французских дам, которые будут моими наставницами (надеюсь, добрыми) в Версале. Графиня де Ноай, моя статс-дама, представила остальных присутствующих моих фрейлин:
– Герцогиня де Виллар… маркиза де Дюра… герцогиня де Пикиньи… графиня Таван… графиня де Майи…
Я очень постаралась, чтобы разочарование и даже легкий ужас не был заметен на лице. Все фрейлины годились мне в бабушки! Не спасало даже понимание, что у меня впервые личные фрейлины. К чему мне они, с ними и поговорить будет не о чем.
От слез из-за желания срочно вернуться домой в родной Хофбургский дворец удержало только понимание, что меня не поймет мама и что там нет Шарлотты. Сестра ведь тоже уехала, да еще и к очень некрасивому, даже уродливому, мужу. О моем будущем супруге такого никто не говорил, хотя и не удосужились рассказать, каков он. Я думала спросить у француженок, но у кого тут спросишь? Старые тетки вряд ли станут со мной разговаривать.
Я вдруг сообразила, что король тоже стар, ведь он дедушка моего жениха. А вдруг у них весь двор такой старый?! Нет, не должно быть, есть же и молодые. Может, старые только фрейлины? Их просто некуда девать, потому держат на таких вот должностях.
Пока я думала все эти глупости, церемония передачи окончательно подошла к концу, мы вышли из здания уже на французской стороне, сели в ту же роскошную карету (хоть что-то знакомое) и двинулись дальше. Родная Австрия осталась на том берегу, я уезжала, чтобы никогда больше ее не увидеть.
Путешествие слилось в единую цепь фейерверков, праздников и приветствий.
Но вот мы прибыли в Компьень, где должны встретиться с королем и дофином, чтобы потом отправиться в Версаль снова отдельно.
И вот… впереди толпа роскошно одетых мужчин и женщин. В Австрии никто так не одевается, если едет в карете. Теперь понятно, почему с утра графиня де Ноай настояла, чтобы я надела очень красивое платье, совсем не подходящее для поездки в карете, даже такой красивой, как у меня.
Впереди рослый красивый мужчина, по тому, что никто не пытался даже шаг сделать перед ним, понятно, что это король.
А дальше все в тумане, он что-то сказал, я что-то ответила. Ответ, видно, понравился, король доволен, он меня поцеловал в щеки и представил… это мой будущий муж? Да, наверное, но я плохо соображала. Полный. Довольно неуклюжий молодой человек, почти мальчик, смущенно что-то пробормотал, ткнулся в мою щеку своей щекой. Это можно считать знакомством.
Но меня уже окружили другие родственники, прежде всего тетушки дофина, дочери короля Людовика. Как же их запомнить, чтобы невзначай не перепутать? Запомнить оказалось легко, верховодила и была всегда на шаг впереди старшая Аделаида, Виктория – очень полная, и еще младшая, Софи.
Остальных я и запоминать не стала, все равно от волнения все на одно лицо, хотя и лица, и наряды разные, и последние исключительно роскошные. Матушка такие надевала только на бал. Или у них в Версале каждый день балы? Похоже на то.
Версаль и будущая жизнь мне начинали нравиться. Покосившись на дофина, я встретилась с ним взглядом, Людовик Август тоже разглядывал меня исподтишка. Нет, он, конечно, не красавец, но вполне терпим, во всяком случае, не урод, как у бедной Шарлотты. Пожалуй, с ним даже можно подружиться, если он не будет драться, как мой братец Фердинанд, или зазнаваться, как Иосиф. Рука у дофина мягкая и теплая, наверняка он добрый.
Перезнакомившись, разъехались. Я продолжила путешествие по Франции к Версалю. Это было единственное в моей жизни путешествие по стране, в которой я совсем скоро стану первой дамой… Франция – красивая страна, но меня больше всего занимал Версаль.
Версаль… Версаль! Боже, Версаль!
Я понимала, что Версаль, законодатель моды на все в Европе, должен быть великолепен, но то, что увидела, потрясло. Вот когда понадобились усилия, чтобы просто не разрыдаться. Горло перехватил спазм, а слышать я перестала и вовсе. Графиня де Ноай что-то торопливо говорила мне в ухо, я привычно, как при матушке, кивала головой, давая понять, что принимаю сказанное к сведению, но не понимала в нем ничего. Меня совершенно очаровал Версаль.
– А Его Величество здесь?
– Мадам, я только что вам об этом сказала, – старая графиня пока всего лишь удивлена.
– Бракосочетание состоится здесь?
– Да, мадам дофина, – губы уже поджаты.
– Не сердитесь, я просто проверяю, правильно ли вас поняла.
Еще хуже, теперь графиня обиделась сильнее:
– Я недостаточно понятно говорю?
– Вы говорите прекрасно, просто я так очарована и даже потрясена Версалем, что плохо понимаю. Вам придется извинить меня за такое восхищение дворцом французских королей.
Де Ноай чуть посопела, но обижаться перестала. Да и некогда.
Яркое майское утро способствовало усилению впечатления, солнце отражалось во многочисленных стеклах, сверкало на каплях воды, оставшихся на листьях растений после ночного дождя… Все сверкало, словно наполненное бриллиантами… Я прибыла в сверкающий мир драгоценностей, к самому богатому двору Европы, чтобы стать его первой дамой! Было от чего перехватить дыхание у четырнадцатилетней неизбалованной воспитанием строгой матери.
Покои, предназначенные для королевы Франции (О, Боже, это же обо мне!), еще не были готовы после обновления, и меня пока поселили на первом этаже.
– А разве не вместе с дофином?
Вопрос вызвал изумление:
– К чему, у Его Высочества собственные апартаменты, к тому же он занимается столярным делом, часто стучит молотками и шумит… Нет, нет, мадам, у вас свои, как и полагается королеве.
Но размышлять некогда. В моих комнатах меня уже ждали со свадебным платьем, мы выехали несколько позже, чем рассчитывали, и теперь предстояло поторопиться с подготовкой.
Увидев само платье, я чуть не завизжала от восторга, во всяком случае, легкий визг все же издала и слегка подпрыгнула на месте. Такой роскоши, такого очарования нельзя и придумать. Как же верно сделали, что все мое приданое, в том числе и платья, заказали здесь, в Париже! Ощущения можно выразить одним словом: Версаль!
Но надеть не успели, почти сразу за мной в комнату пришел король в сопровождении двух девочек, как потом оказалось девяти и шести лет, это были младшие сестры моего супруга.
Старшая, Клотильда, настолько полна, что казалась неохватным колобком. Младшая, Елизавета, еще не раздалась, но уже грозила повторить сестру. Однако от сестриц веяло такой добротой и обаянием, что я бросилась в их объятия:
– Я буду любить вас!
Король улыбался, ему явно понравились такая непосредственность и проявление дружбы. Мне это было совершенно нетрудно, я действительно дружелюбна и готова обожать всех, кто ко мне хорошо относится. Самого Людовика XV я уже обожала. Готова была всем сердцем полюбить и дофина Луи Августа, стоило ему всего лишь бросить на меня ласковый взгляд.
Удивительно, но как раз этого и не было. Я «само очарование», как шептались вокруг, совершенно не интересовала того, кто должен бы интересоваться больше других!
Едва успели меня одеть, как пришел дофин, чтобы проводить меня в церковь для венчания. Почему-то никак не удавалось поймать его взгляд. Чтобы нечаянно не встретиться глазами, Луи Август старательно не смотрел мне в лицо. Протянутая мне рука была теплой, мягкой, но совершенно равнодушной. Неожиданно мелькнула озорная мысль страстно сжать ее.