Бандеролька немного пришла в себя, но решила приказам пока не сопротивляться. Целых тридцать секунд, пересекая двор и усаживаясь рядом с Телеграфом и Стасом, она думала, что хвостатые претендуют на варево из котелка.
Все оказалось куда проще и куда страшнее.
Второй приказ – отложить оружие в сторону – выполнять совершенно не хотелось. Бандеролька заметила, что Телеграф послушался с небольшой заминкой и обрадовалась: бывалый листоноша тоже оставался в относительно здравом уме. Перестрелять мутантов он пока не мог, но контроль над своим разумом сумел оставить.
Мутанты ссыпались с крыши во двор. Их было несколько десятков. Мельтешение гребнистых спин, облезлых боков, слепых морд. Шипение и хриплое мяуканье.
Вожак приказал всем заткнуться.
И медленно приблизился к пленникам. Людей в черном, видимо, к общению с телепатами не подготовились – они валялись лицами вниз и беспокойства не проявляли.
Вожак заорал и, растопырив лапы, выставив когти, кинулся на Настасью. Женщина дернулась, из сонной артерии на листья брызнула кровь. Жертва умирала молча, а вожак, урча, трапезничал. Потом позволил остальным присоединиться. Бандеролька не выдержала – отвернулась.
Мутантов стало гораздо больше, такое ощущение, что они стекались на пир из всех окрестных домов. Интересно, все коты обладают даром внушения или только вожак? Его интеллекта хватило на то, чтобы сначала сожрать безоружных и обездвиженных, а остальных оставить на потом. Но понять, что Телеграф и Бандеролька сопротивляются приказам, кот не сумел.
К счастью.
Бандеролька покосилась в сторону пленников – кажется, они все уже были мертвы. Тел не видно под сплошным ковром котов. Вот ведь мерзость какая! Листонош воспитывали в терпимости к внешнему облику. Самый уродливый, не похожий на человека, мутант может оказаться разумным и гуманным существом.
Котов Бандеролька готова была поубивать.
Но как?
Шанса поделиться соображениями с Телеграфом и выслушать его план не было. Коты сейчас отобедают, но ближе к ночи снова проголодаются – и закусят листоношами. А значит, будут стеречь и внимание не ослабят.
Оставался мизерный шанс, что телепатией все-таки владел только вожак. По крайней мере, все приказы исходили только от него. Значит – убить вожака. А что потом? А потом – по обстоятельствам.
То ли Бандеролька заразилась телепатией от кота, то ли у гениев мысли сходятся, но додумать она не успела – Телеграф дернул из внутрипоясной кобуры пистолет и выстрелил прямо в вожака – его облезлая, белая, в розовых проплешинах, морда, заляпанная кровью, как раз показалась над мельтешением спин. Кот успел отреагировать, и пуля разорвала ему ухо. Бандеролька ощутила панический приказ: убей этого негодного человека. К счастью, она достаточно пришла в себя, чтобы вместо этого прыгнуть на получившего аналогичное указание и не контролирующего ситуацию Стаса. Хук у Бандерольки был хороший, особенно с левой – по крайней мере, еще никто не жаловался. Стас тоже не стал жаловаться – обмяк и упал на траву.
А Телеграф снова выстрелил. Бандеролька обернулась – стая кинулась врассыпную, коты карабкались по стенам, стремясь в убежище. Вожак издыхал на изувеченном трупе Настасьи. Никто из пленных не шевелился.
Телеграф, глубоко и часто дыша, поднялся и приблизился к мутанту. Бандеролька, оставив Стаса отдыхать, последовала за старшим товарищем.
Все-таки единственным телепатом на стаю был вожак – повезло. Сейчас он умирал, пуля разворотила грудную клетку. Мутант дышал часто, поверхностно, с хрипами, лапы его непроизвольно дергались, но в своем разуме Бандеролька все равно чувствовала присутствие кота.
Он был уже не вполне в этом мире. Кот оказался стар, нереально стар для животного – он помнил времена до Катастрофы, когда был пушистым любимцем семьи, малышом по кличке Маркиз. Сейчас шерсть у него не белая, седая. Он помнил людей, приносивших еду по первому требованию, помнил ласковые руки, мягкую теплую постель. Помнил ужас первых дней Катастрофы, когда хозяева умерли, а другой пищи не было… Он выжил и осознал: двуногие предали, двуногие бросили. Теперь на них можно охотиться.
Он собрал кошек себе в прайд, кошки принесли котят. Их разум так и не пробудился, подчинять коз, редких собак и людей по-прежнему мог только Маркиз.
Вожак умирал, как и жил, в одиночестве.
– Вот ведь тварь, – проронил Телеграф.
– А мне его даже жалко.
Бандеролька, не обращая внимания на то, что пачкает брюки человечьей и кошачьей кровью, опустилась рядом с вожаком на колени и положила руку ему на голову. Почесала за ухом. Кот попытался огрызнуться, но странно затих.
В умирающем сознании родилась сладкая греза: любимая хозяйка вернулась, любимая хозяйка рядом, и теперь все у Маркиза будет хорошо.
– Ты пойдешь в славное место, – то ли вслух сказала, то ли подумала, Бандеролька. – Где вдосталь еды, где тебя любят, где люди всегда будут рядом. Спи, Маркиз. Спи, маленький.
Мутант дернулся и затих.
– Из-за этого «маленького Маркиза», между прочим, гибли люди, – пробурчал Телеграф. – В частности – полезные пленники.
– Мы его все равно убили. Почему бы не отдать ему долг? Люди ведь в ответе за тех, кого приручили.
– Кстати, – Телеграф покосился на дом. – О прирученных. Не можем же мы оставить в славной Феодосии гнездо кошек-каннибалов. Они теперь без руководства. Эта тварь дохлая хоть умная была. Он же тут засады устраивал, особо не светился. А без вожака стая пойдет в разнос.
– И что ты предлагаешь?
– Да сожжем их всех нафиг!
– Кого? – Стас подошел сзади. – И вообще, что тут произошло?
– А ты не помнишь? – удивилась Бандеролька.
Доктор внимательно посмотрел на обглоданные трупы.
– И не хочу знать, – твердо ответил он. – Такое чувство, что тут чайки порезвились. Чайки – редкостные твари. Зазеваешься – глаза выклюют или пальцы отхватят. Почему-то им пальцы нравятся…
– Это – кошки, – просветил Телеграф.
– Никогда кошек не любил. И что, они в доме укрылись?
– Ну да, – согласился Телеграф. – И я предлагаю устроить им групповой погребальный костер. Только трубу завалить, чтобы не выскочили.
Бандеролька все еще переживала смерть пленных и – гораздо больше – смерть вожака. Может быть, с ним удалось бы наладить контакт? Перевоспитать, объяснить, что люди – не корень всех бед? Одним разумом в мире, и так небогатом на интеллект, стало меньше. Печально. Поэтому она отмалчивалась и в обсуждении грядущего аутодафе участия не принимала.
– Я на крышу не полезу, – сразу открестился доктор. – Во-первых, у меня сотрясение мозга. Голова болит. Спасибо нашей боевой подруге. А во-вторых, подо мной это сооружение просто развалится, – тут натура взяла свое и Стас заржал: – Конечно, котов я при падении изрядно передавлю…
– Не надо никуда лезть. Я выстрелю и трубу завалю. Давай-ка, доктор, обложим домишко хворостом. Строили явно из дерьма и палок, полыхать будет знатно. А Бандеролька, как натура тонкая, вернется к машине и останется ее сторожить.
Бандеролька хотела было напомнить, что она – глава отряда и начальник операции, но не стала. Жечь животных ей не хотелось, пусть и была эта мера не просто оправданной – необходимой. Поэтому она обогнула дом, залезла в машину и приготовилась ждать. Выстрел, еще выстрел, небольшой обвал – это снесли трубу. Хруст – видимо, тащат хворост, сухую виноградную лозу, например, она прекрасно горит, жарко и ярко. А главное – быстро. Как бы на другие дома не перекинулось… Но ветра почти не было, и насчет этого можно было не беспокоиться.
Бандеролька вцепилась в руль, опустила лицо и закрыла глаза.
Чтобы отвлечься, стала думать о миссии, возложенной на нее.
Бункер, где укрыты секреты сгинувшей цивилизации. Путь предстоит неблизкий и опасный – одно путешествие в Керчь чего стоит, не говоря уж об остальном. От Феодосии – ехать и ехать.
Потом нужно отыскать паром, договориться с капитаном, как-то уломать его пересечь пролив и попасть на материк.
Дохнуло жаром – дом занялся. К счастью, коты не орали. Слышались одиночные выстрелы – наверное, кто-то из мутантов попытался выбраться.
Будь с нею Пошта – Бандеролька бы не нервничала. Поште всегда везло, их отряд потерял только Штемпеля, а могли ведь все полечь в той переделке. Но с нею были Телеграф и Стас.
Ответственность давила на плечи. Не так-то легко это – когда на тебя возложена забота о судьбе целой цивилизации.
Бандеролька долго сидела так, уткнувшись в руль, а потом услышала, заскрипели под шагами камешки, и бодрый Телеграф окликнул:
– Пусти-ка за руль, красавица. Дорога зовет.
Путешествие началось.
Глава 8 В осаде
Осада Джанкоя началась стихийно и быстро превратилась в натуральный бедлам. Это только так называется – объединенные силы, а на самом деле, на войне, как в большой цыганской семье: кто первый встал, тот лучше всех и оделся. Первыми к цитадели листонош подоспели казаки, точнее, передовой отряд разведчиков-пластунов. Первая вылазка их закончилась неудачно, все лазутчики погибли, но казаки к таким вещам относились философски, на то она и война, чтобы на место каждого павшего в бою становилось два его товарища.
Третий экскадрон пластунов насчитывал почти восемьдесят шашек, и действуй казаки в одиночу, Джанкой бы долго не простоял. Да, стены, да, листоноши, да сторожевые башни и тяжелые пулеметы. Но диверсионная война – а на ней специализировались пластуны – и рассчитана на то, чтобы подрывать обороноспособность противника изнутри. Поэтому пластуны готовы были изматывать оборону листонош постоянными, методичными вылазками. Там – снять часового, там – поставить растяжку, там – взорвать склад боеприпасов или заминировать гараж… В такой войне главное – не торопиться, изнурять, выводить противника из равновесия и наносить следующий удар до того, как он это самое равновесие, в первую очередь – душевное, успеет восстановить.
Словом, у пластунов был подробный план неторопливой войны на измор – но им все карты спутали татары.
Эти любили махать саблей на скаку. Кавалерийский наскок, храбрость и принебрежение долгосрочными стратегиями. Нам, татарам, все равно, что водка, что пулемет, лишь бы с ног валило! Массой задавим, шапками закидаем. Нас много, нас – орда!
На орду, конечно, силы хана Арслана Гирея Второго, крайне обиженного на листонош за гибель любимых жен Диляры и Таглимы, не тянули, но человек триста он в Джанкой послал. Чуть ли не половина полегли при первом же необдуманном штурме. Остальные разбили лагерь и стали ждать подкрепления, когда осознали, что Джанкой так, с кондачка, не возьмешь.
Тут же вспыхнули первые распри между казаками и татарами. Вражда, берущая свое начало в незапамятные времена, не угасает со временем, а лишь тлеет, подобно горящему торфу – практически бесконечно, периодически взрываясь ненавистью и жаждой крови. Кто-то кого-то толкнул. Кто-то кого-то назвал чернозадым. Кому-то помешали завывания муэдзина с призывом к вечерней молитве. Кому-то – запах жареной свинины.
Начиналось все с банального мордобоя – пара синяков, пара сломанных ребер. Потом в ход пошли ножи. Пролилась кровь, казаки и татары схватили за огнестрельное оружие. Еще чуть-чуть, и листоношам оставалось бы только убрать трупы незадачливых осаждающих. Но казачий есаул встретился с минг-баши, то есть тысячником, татарского войска, выкурили трубку (в случае минг-баши – кальян) мира и порешили распри прекратить, самых ретивых и неугомонных – примерно наказать и сосредоточиться на осаде Джанкоя. Извечным противникам удалось достичь хрупкого перемирия. Вражда стихла.
Осада вошла в будничное русло: татары обстреливали Джанкой из минометов, казаки засылали отряды диверсантов, листоноши по ночам минировали подступы к городу и укрепляли стены. Артезианские скважины обеспечивали цитадель водой, запасы продовольствия были солидными и война в таком режиме могла длиться пару месяцев.
Такой расклад не устраивал инициаторов осады – Союз Вольных Городов Крыма, во главе которого стояли управители Симферополя.
Вольные Города, копирующие по своей сути древние средневековые независимые бюргерские поселения с Магдебургским правом, регулярной армии не имели, но собрали ополчение – вчерашних фермеров и ремесленников, относящихся к войне как к очередной работе – грязной, нудной, но необходимой.
Ополчение СВГК прибыло под стены Джанкоя на разномастном транспорте – от автопоездов до караванов мулов, и тут же занялось строительством собственного лагеря. Транспорт поставили кольцом, вырыли колодцы и отхожие места, обустроили караулы и приступили к инженерной войне.
Каждый вечер после заката бригада копателей начинала рыть туннели под стены Джанкоя с целью их заминировать. Листоноши, быстро сообразив, что к чему, ответили симметрично. Туннельная война происходила невидимо и неслышно, лишь изредка над степью раздавались приглушенные хлопки подземных взрывов, да порой ополченцы возвращались, притаскивая с собой трупы – когда два туннеля случайно соединялись, и в узкой норе завязывался ожесточенный бой между ополченцами и листоношами.
Ополченцы в лагере держались особняком, ни с татарами, ни с казаками не контактировали, ни о каком взаимодействии родов войск слышать не хотели – и в результате за заложенных ими минах подорвался разъезд пластунов. Есаул и минг-баши позвали полковника ополчения на очередной совет. Постановили: хотя бы раз в день собираться и обмениваться планами – дабы татары не бомбили казаков, те не рубили ополченцев, которые, в свою очередь, обещали не подрывать ни тех, ни других.
Война, казалось бы, вошла в нормальное русло, Джанкой атаковали и днем, и ночью, и грубой силой, и хитростью, и инженерной мыслью – и цитадель листонош неминуемо бы пала, если бы в лагере (точнее, во всех трех лагерях) объединенных сил не появились бы странные личности в сером.
Это были сектанты Серого Света, у которых имелись свои старые счеты с кланом листонош.
У них даже палаток с собой не было – сектанты, точно серая пыль, равномерным слоем оседали на чужой территории и начинали мутить воду. Сами они в атаку не ходили, предпочитая вести просветительскую работу по ночам, у костра, агитируя людей. Вскоре стали происходить странные вещи: десятка два татар не явились на намаз, променяв муллу на гуру Серого Света; трое казаков пошли в самоубийственную атаку на Джанкой, обвязавшись динамитными шашками; ополченцы-саперы начали строить храм Серого Света…
Прежде чем руководство объединенных сил успело решить проблему сектантов, возникла еще одна трудность: к осаде Джанкоя примкнули пираты Рыжехвоста. Вместе с пиратами к стенам цитадели стянулись бандиты чуть ли не со всего Крыма. За ними подтянулись торговцы наркотой и, разумеется, маркитантки.
В лагере началось полное моральное разложение. Грабежи, драки, азартные игры и глупые смерти по пьянке происходили чуть ли не ежедневно. Осада отошла на второй план после разборок «кто кого пырнул» и «кто что украл».
Есаул отреагировал решительно и молниеносно. Отряд пластунов за одну ночь вырезал большую часть сектантов (некоторым удалось сбежать), а татарская сотня вынесла самых безбашенных бандитов, едва не спровоцировав крупномасштабную бойню с пиратами.
Словом, осада Джанкоя при таком развитии событий имела немного шансов на успех.
Поэтому когда клан листонош предложил переговоры, весь руководящий состав осаждающих – есаул, минг-баши, полковник ополчения и капитан пиратской баржи – с радостью согласились.
Каково же было их удивление, когда парламентером оказался не кто иной, как сам Филателист!
Могучий старец в просторном белом балахоне (заменяющем белый флаг переговорщика) явился в штабной шатер один, без оружия, и абсолютно спокойным.
– Приветствую, – сказал он. – Салам алейкум!
Первым отреагировал пират.
– Давайте его скрутим! – взвился он. – Это же Филателист! Самый главный! Без него они не продержатся и дня!
– Погоди, – сказал ополченец. – Не торопись. Не дурак же он являться сюда один и без козыря в рукаве.
Филателист улыбнулся в усы:
– Верно мыслите, уважаемый.
Листоноша распахнул свой бурнус и продемонстрировал два десятка брикетов пластиковой взрывчатки, закрепленных на жилете.
– Стоит мне отпустить эту кнопку, – сказал он, показал зажатый в руке детонатор, – и от вашего лагеря останется только большая воронка. Я свое пожил, смерти не боюсь, а умереть во имя клана – большая честь.
– Чего вы хотите? – спросил есаул.
– Прекратить эту дурацкую войну.
– Это не в наших полномочиях.
– А в чьих же тогда?
– Хана Арслана Гирея Второго, гетмана Дорошенко, адмирала Рыжехвоста и совета управителей Симферополя, возглавляющих Союз Вольных Городов Крыма, – прилежно перечислил полковник ополчения.
– О-хо-хо! – вздохнул Филателист. – Правду говорят – у семи нянек дитя без глаза, а у четырнадцати – без двух. Ну и где я могу видеть всех этих уважаемых личностей?
Осаждающие замялись, а потом минг-баши сказал:
– В Старом Крыму. Там ставка командования.
– Прекрасно. Тогда я прошу права беспрепятственного проезда по вашей территории – для меня и моей охраны. И прекращения огня на время ведения переговоров. Идет?
– Удрать хочешь? – ощерился пират.
– Дурак, – искренне сказал Филателист. – Это у вас, пиратов, удрать – нормально. А я листоноша. Таким родился, таким и умру. Без клана меня нет. Куда я удеру?
– Идет, – кивнул есаул, и вслед за ним выразили свое согласие минг-баши, полковник ополчения и, чуть погодя, пират. – Неделю перемирия мы вам дадим. Заодно порядок наведем. Бандитов к ногтю, сектантов на кол… Поэтому если у нас будут постреливать – не обращайте внимания, это не по Джанкою, это так, уборка территории. Но если кого из ваших поймаем, или из цитадели хоть один выстрел в нашу сторону раздастся – не обессудьте, ответим всем, чем сможем, невзирая не перемирие.
– Вот и славно, – усмехнулся Филателист. – Не бойтесь, у нас в клане дисциплина железная, не то что в вашем цирке. Обороной цитадели будет ведать в мое отсутствие Контейнер, а у него не забалуешь…