— Любое искусство — вещь глубоко личная, — ответила Келси, отворачиваясь от картины. — И давно она занимается живописью?
— Нет. Но ты лучше спроси об этом у нее самой. Она расскажет тебе все, что тебе захочется узнать.
— Всему свое время. — Обходя комнату, Келси сделала крошечный глоток из своего бокала. — Не знаю, на что был похож этот дом до того, как попал к тебе в руки, но думаю, вряд ли он мог бы потягаться с твоим теперешним… обиталищем.
Она почувствовала себя свободнее и повернулась к Гейбу.
— Должно быть, соседи пришли в ужас, когда увидели, что возводят у них под боком?
— Не без того. — Гейб ухмыльнулся, как показалось Келси, не без самодовольства. — В радиусе двух десятков миль все были шокированы.
— А ты наслаждался этим вовсю.
— И снова — прямо в точку. Какой смысл иметь хорошую или дурную репутацию, если не можешь ей соответствовать в делах и поступках?
— А какой репутацией пользуешься ты?
— Дурной, дорогая Келси, самой дурной. Спроси любого, и тебе скажут, что находиться наедине со мной в спальне означает сделать первый шаг к погибели.
— От первого шага до окончательной гибели довольно длинный путь.
— Не такой уж он и длинный.
Пожав плечами, Келси залпом допила все, что оставалось в ее бокале.
— Расскажи мне о карточной игре.
— За ужином. — Гейб протянул руку. — Я очень люблю интимную атмосферу ужина у камина. Для меня это еще один шаг к краю пропасти.
Заинтригованная, Келси оперлась о его протянутую руку.
— Ты пока ничем не подтвердил свою дурную репутацию.
— Все еще впереди.
Внизу он снова наполнил ее бокал. За время их отсутствия слуги, которых Келси не видела и не слышала с тех пор, как вошла в дом, успели поставить на столик две тарелки с серебряными крышками, зажечь свечи и включить негромкую музыку. Келси узнала Гершвина.
— Так как насчет карточной игры?
— Хорошо. Что ты знаешь о покере?
— Я знаю, какая рука какую бьет. Во всяком случае, мне кажется, что знаю. — Келси положила в рот кусочек рыбы и зажмурилась от удовольствия. — Эта рыба кладет ипподромные бутерброды на обе лопатки, — заметила она.
— Я передам повару, что ты так сказала. Так вот, о картах… Лет пять назад я участвовал в большой игре, в настоящем марафоне. Большие ставки, большой риск.
— Где-нибудь здесь?
— Не где-нибудь, а в этом самом доме. Который стоял на месте моего.
Келси прищурилась.
— Разве азартные игры в Виргинии не запрещены законом?
— Так позвони в полицию. Ты хочешь слушать или нет?
— Хочу. Итак, ты участвовал в большой незаконной игре в покер. Что было потом?
— Канингем попал в полосу неудач, и не только во время игры. Образно говоря, карта не шла ему вот уже несколько месяцев. Его лошади захромали и начали проигрывать. На протяжении целого года ни один из его жокеев не взял ни одного призового места. У Билла накопилась целая куча неоплаченных долгов, и тогда — как и многие люди, которым хронически не везет, — он вообразил, что маятник скоро качнется в обратную сторону, и он сможет поправить свои дела, если сделает один, всего один удачный ход.
— И он сел играть.
— Совершенно верно. В то время у меня была доля в одной резвой кобыле, которая хорошо гонялась. И я… — Гейб улыбнулся дьявольской улыбкой. — Я собрал стрейт флеш на бубнах. Мне всегда хотелось иметь такую ферму, как эта, и я сел за стол, думая, что если мне удастся не проиграть своей ставки сразу, то я смогу набрать достаточно, чтобы прикупить еще одну лошадку. Ты следишь за моей мыслью?
— Звучит вполне разумно. С извращенной точки зрения, конечно.
Безрассудно, подумала Келси. Безрассудно и… восхитительно.
— В конце концов ты выиграл гораздо больше, чем одну лошадь.
— Я не мог проиграть. Это был один из тех удивительных дней, когда все складывается удачно и безумно везет во всем. Если у него был фул хаус, мне приходило каре. Если у него был стрит, мне приходил флеш. Но настоящие беды начались у Канингема тогда, когда он не сумел бросить игру вовремя. В конце концов он проиграл примерно шестьдесят — шестьдесят пять…
— Сотен? — нетерпеливо перебила Келси, и Гейб, очарованный такой наивностью, взял ее руку в свою и бережно поцеловал.
— Тысяч, дорогая моя, тысяч! Ему нельзя было их проигрывать, у него их просто не было. Наличными, во всяком случае. А он все повышал и повышал ставки и не пропустил ни одного кона.
— А ты, разумеется, приложил все усилия, чтобы привести его в чувство, — едко заметила Келси.
— Я сказал ему, что он делает ошибку. Он ответил, что все в порядке. — Гейб пошевелил плечами. — Кто я такой, чтобы спорить? К тому времени нас осталось всего четверо за столом, за которым мы провели часов пятнадцать, если не больше. Последний кон, начальная ставка — пять тысяч, никаких ограничений на повышение.
— Итого на кону было двадцать тысяч? Двадцать тысяч еще до того, как вы начали?
— И больше ста пятидесяти тысяч, когда остались только мы с Канингемом.
Вилка Келси остановилась на полпути ко рту.
— Сто пятьдесят тысяч долларов за одну партию?
— Он думал, что у него на руках выигрышная карта и продолжал торговаться. Я повышал последним и положил в банк еще пятнадцать штук. Мне казалось, что так я положу конец его страданиям, но Канингем ответил тем же.
Келси медленно поднесла к губам бокал и отпила глоток, чтобы промочить внезапно пересохшее горло. Она чувствовала себя так, словно сидела вместе с Гейбом за тем же столом, где от того, как ляжет карта, зависели проигрыш или победа.
— Это почти четверть миллиона долларов. Гейб ухмыльнулся.
— Ты действительно быстро учишься. Мне было жаль его, но я погрешил бы против истины, если бы сказал, что не наслаждался моментом, когда выложил свой бубновый флеш против его каре. У него не было наличных, — Гейб подлил шампанского в ее бокал, — а имущества едва хватило бы, чтобы покрыть проигрыш, так что мы заключили сделку. Можно сказать, что Канингем поставил свою ферму и проиграл ее.
— И ты вышвырнул его вон?
Гейб слегка наклонил голову, разглядывая Келси.
— А как бы ты поступила на моем месте?
— Не знаю, — ответила Келси после недолгого размышления. — Но не думаю, чтобы у меня хватило духа вышвырнуть человека из его собственного дома.
— Даже если он сел играть на деньги, которых у него не было?
— Даже в этом случае.
— Значит, у тебя мягкое сердце. Мы заключили сделку, — снова сказал Гейб, — которая удовлетворила нас обоих. Благодаря тому, что я играл, не имея почти никаких шансов, я получил то, о чем мечтал всю жизнь.
— Хорошенькая история. Ты, наверное, познакомился с несчастным Биллом Канингемом на ипподроме?
— Нет. Во всяком случае, это не была наша первая встреча. Я работал на него.
— Здесь? — Келси положила вилку на стол. — Ты здесь работал?
— Я прогуливал лошадей после тренировок, сгребал навоз, чистил сбрую. На протяжении трех лет я был одним из конюшенных мальчиков Канингема. Тогда у него была неплохая конюшня. Разумеется, сами лошади его никогда особенно не интересовали — для него это были просто деньги. Что касается людей, которые за ними ухаживали, то о них Билл заботился еще меньше. Наши комнатки были не больше, чем собачья конура, — тесные, грязные, душные. Билл не верил, что можно получать отдачу от капитала, вложенного во что-то, что он считал ненужными усовершенствованиями.
— Но навряд ли ты денно и нощно думал о том, как бы отобрать у него дом и начать в нем жить.
— Да, подобные мысли нисколько не мешали мне спать по ночам. В конце концов я ушел от Канингема и некоторое время трудился в «Трех ивах». Вот это на-стоящая коннозаводческая ферма. У старого мистера Чедвика был, что называется, подход; есть он и у твоей матери. Когда я уходил оттуда — мне было тогда семнадцать лет, — я мечтал о том, что в один прекрасный день я вернусь сюда с карманами, битком набитыми деньгами, и куплю либо «Три ивы», либо ферму Канингема.
— И твоя мечта сбылась.
— Можно сказать и так.
— А чем ты занимался пока… пока тебя здесь не было?
— Это уже другая история.
— Справедливо. — От еды и шампанского Келси слегка разомлела и сидела, опершись подбородком на руку. — Готова поспорить, ты ненавидел этот дом а-ля мыс Код.
— Каждый его камень, каждую балку и каждый гвоздь, — подтвердил Гейб.
Келси расхохоталась и, откинувшись на спинку кресла, снова взяла в руки бокал.
— Ты начинаешь мне нравиться, — заметила она. — Надеюсь, ты все это не выдумал.
— Не выдумал. Как насчет десерта?
— Я больше не могу. — Келси с шутливым стоном отодвинулась от стола и поднялась, чтобы обойти комнату. — Когда я впервые увидела твой дом, мне показалось, что он выглядит по-провинциальному вызывающе. Думаю, я была права.
Она на мгновение закрыла глаза.
— Последнее место, откуда можно было повернуть.
— Что?
— Ничего. — Келси тряхнула головой и подошла ближе к окнам. — Наверное, это особенное чувство — глядеть в окно, видеть все эти просторы и знать, что все это принадлежит тебе.
— А какой вид открывается из твоих окон?
— Вид на ресторан, на крошечный торговый центр с дорогим и безвкусным бутиком, а также на превосходную бакалею. Моя квартира совсем недалеко от центра Вашингтона. Я думала, что так мне будет удобнее.
Гейб подошел к ней сзади, положил на плечи руки и повернул лицом к себе.
— Но это оказалось не так.
— Нет. — Легкая дрожь охватила Келси, когда его руки поднялись вверх по ее шее.
— И что ты собираешься делать дальше?
— Я еще не решила.
Его ладони коснулись щек Келси, а пальцы запутались в волосах.
— Я решил.
Гейб наклонился к ней. Его губы казались мягкими, осторожными, а поцелуй — легким, почти воздушным, дававшим обоим возможность отступить. Но Келси не отступила. Отступить ей не давали вкус его губ на ее губах и несильная, тупая, но явственная боль, порожденная ее желанием.
Она не отступила, она шагнула вперед и обвила руками его шею с безрассудством человека, бросающегося в пропасть. Их губы слились в горячем и страстном поцелуе.
Как много ощущений… Она уже забыла, что так может быть. А может, никогда и не знала. В их объятии не было ни сдержанности, ни робости. Наоборот, оно было неистовым, диким, страстным, бросающим вызов негромкой музыке и неяркому пламени свечей. Какие бы мысли ни блуждали у нее в голове, Келси изгнала их все до единой, не оставив для Гейба ничего, кроме ощущения, запаха, вкуса, которые смешивались друг с другом, словно какой-то экзотический наркотик. Он должен был чувствовать напряжение ее тела, как она чувствовала на своем лице его учащенное дыхание, когда он с жадностью прижал ее крепче к себе. Его желание — острое, как отточенная сталь, — проглянуло сквозь маску светского лоска, которую обычно носил Гейб, и обнажило его безрассудную и дерзкую натуру.
Он отчаянно хотел дотронуться до нее. Его руки скользнули вниз, торопясь обогнать друг друга в стремительной гонке, где главным призом должно было стать обладание, и Келси выгнулась под его прикосновениями, так же сильно желая все большего, и большего, и большего… Скорее, скорее, хотела она поторопить Гейба, боясь, как бы он не замешкался и не дал ей возможности задуматься и найти все аргументы за или против.
Потом его рука скользнула по ее лицу, отводя волосы назад, за ухо. Точно таким же небрежным движением Гейб коснулся волос Наоми какой-нибудь час или два назад. Эта картина вспыхнула перед мысленным взором Келси, словно ослепительное солнце.
Стыд и ужас, охватившие ее, могли сравниться разве что с двумя жестокими и сильными ударами по лицу. Келси отшатнулась, жадно хватая ртом воздух.
— Не надо! — Она чуть не упала, когда Гейб снова потянулся к ней. — Не прикасайся ко мне.
Она все еще чувствовала на губах вкус его губ, все еще хотела его.
— Как ты мог? Как я могла?!
— Я хочу тебя, — хрипло произнес Гейб, сражаясь со своими инстинктами, которые повелевали ему броситься вперед и завладеть тем, что чуть было не досталось ему. — Ты нужна мне, а я нужен тебе.
Это было правдой, чистой, как родниковая вода, и Келси поспешила нанести ответный удар:
— Я не кобыла, которую можно стреножить и подготовить к употреблению. И я приехала сюда не за тем, чтобы ты смог проверить, как много дочь унаследовала от матери.
— Поясни. — Гейб засунул руки глубоко в карманы, чтобы помешать им выйти из повиновения и начать действовать самостоятельно.
— Я не собираюсь ничего объяснять! Слава богу, у меня достаточно здравого смысла, чтобы не дать этому зайти слишком далеко. У тебя нет никаких представлений о порядочности.
Решительным движением головы Келси отбросила назад свои длинные волосы. Ярость, подпитываемая острым ощущением вины, не давала ей остановиться, и голос Келси хлестал его, словно бич.
— Что ты себе позволяешь, Слейтер? Или для тебя это просто игра? Завлечь к себе дочь, напоить-накормить, а потом посмотреть — так ли она хороша в постели, как и ее мать? А может быть, ты с кем-нибудь поспорил? Сколько ты поставил на меня, Слейтер?
Гейбу потребовалось несколько мгновений, чтобы собраться с мыслями для ответа. Когда он наконец заговорил, ни лицо его, ни голос не выдавали охватившего его гнева.
— Ты думаешь, Наоми спит со мной?
— Я это знаю.
— Я польщен.
— Ты!.. Что ты за человек?!
— Ты не можешь этого даже представить, Келси. Я сомневаюсь, что в своем уютном и спокойном мирке ты когда-либо встречалась с такими, как я. — Он шагнул вперед и положил ладонь ей на затылок. Это был способ отомстить, ход слабый и бесчестный, но именно таким, слабым и подлым, Гейб ощущал себя в эти минуты.
Спина Келси непроизвольно напряглась, ее тело снова затрепетало.
— Убери свои руки! — выкрикнула она.
— Но тебе же нравится, когда я к тебе прикасаюсь, — негромко сказал он. — Сейчас ты просто боишься. Тебе нравится, но ты боишься. Ты думаешь, что тебе делать, если я потащу тебя наверх. Но зачем, черт побери, все эти трудности, если мы можем устроиться и здесь, на полу?
Его голос был спокойным, ровным, но в глазах горели опасные огоньки.
— Что ты будешь делать, Келси, если я овладею тобой прямо здесь, сейчас?
— Я сказала — убери руки! — Страх охватил ее с такой силой, что голос Келси дрогнул против ее воли.
Гейб увидел написанный на ее лице ужас. Она что-то кричала, и выражение страха не исчезло даже после того, как он отпустил ее и отступил назад. Как не желали улечься раздражение и гнев, вскипавшие внутри его.
— Я прошу меня извинить. — Несколько мгновений Гейб пристально изучал ее. Краска, которая несколько минут назад сбежала с ее лица, снова осветила румянцем ее безупречные скулы. — Ты слишком быстро выносишь приговор, Келси, но, поскольку ты уже все решила, мы не станем терять время, обсуждая твои фантазии и сравнивая их с реальностью. Я отвезу тебя домой.
Глава 7
Наоми как раз завязывала пояс своего халатика, когда входная дверь громко стукнула. Звук показался ей настолько резким, что она немного поколебалась, прежде чем выглянуть в коридор. Должна ли она расспрашивать Келси о том, что случилось? Наоми этого не знала. Если бы дочь жила с ней все эти годы, если бы они были близки хотя бы в период, пока она превращалась в девочку-подростка, если бы вместе прошли через все эти откровенные разговоры далеко за полночь, через споры, ссоры, триумфы и трагедии шестнадцатилетних, вот тогда она бы могла знать, как ей поступить.
Но сейчас Наоми растерялась. У нее не было никакого опыта, только интуиция. Шаги Келси послышались на лестнице, и Наоми решилась.
Она широко открыла дверь, уверенная, что ей удастся выглядеть и действовать естественно и небрежно. Никакого навязчивого любопытства, просто спросить, как прошел вечер, — и все. Но одного взгляда на лицо дочери оказалось достаточно, чтобы от этих намерений ничего не осталось.
— Что случилось? — Прежде чем кто-то из них успел обдумать, как действовать дальше, Наоми бросилась вперед и сжала руки Келси в своих. — С тобой все в порядке?
Келси, все еще вне себя от ярости, немедленно перешла в атаку.
— Как ты можешь иметь с ним дело, не говоря уже о… Господи, ты сама чуть ли не упрашивала меня не отказывать ему!
— Гейбу? — Пальцы Наоми непроизвольно сжались. Гейбу она доверяла безоговорочно, слепо, но маленький женский страх уже проснулся у нее в груди. — Что он сделал?
— Поцеловал меня! — выпалила Келси и вспыхнула. На ее щеках вспыхнула яркая краска стыда — настолько ее слова не соответствовали тому, что в действительности произошло между ними.
— Поцеловал тебя, — повторила Наоми, чувствуя, как ее охватывают облегчение и что-то вроде радости. — И все?
— Тебе все равно? — Келси разочарованно отпрянула. — Я же говорю тебе — он поцеловал меня, а я его. Мы уже обнимали друг друга, и это кончилось бы… кончилось бы сексом, если бы я не вспомнила…
Вот как! — подумала Наоми. Если они не могут поговорить как мать с дочерью, может быть, им следует попробовать поладить как женщина с женщиной?
— Пойдем, присядем.
— Я не хочу сидеть! — почти крикнула Келси, но тем не менее последовала за Наоми в ее спальню.
— Нет, мне не все равно. — Приводя в порядок свои мысли, Наоми опустилась на мягкий пуфик возле туалетного столика. — Я знаю, что ты, наверное, еще не совсем оправилась после своего развода, — продолжила она. — Но ведь ты теперь свободна, и я не понимаю, почему тебе нельзя встречаться с кем-то другим.
Келси, расхаживавшая по спальне из стороны в сторону, резко остановилась и разинула рот.
— Я свободна? Я могу встречаться с кем-то другим? Да речь не обо мне! А о тебе.
— Обо мне?
— Что с тобой случилось?! — В истерическом голосе Келси прорвались оскорбленные нотки. Мысль о том, что женщина, с которой она находилась в таком близком родстве, может оказаться никчемной и поверхностной, почему-то ранила очень глубоко. — Где твоя гордость?