Между тем Равиль снова окликнул ночного гостя, но отчаялся дождаться ответа и громко хлопнул дверью. Собачий лай чуть отдалился.
– Побежали по участку, – прислушался Серега. – Ну вот что. Пора действовать. У вас план какой-нибудь есть?
– Надо выманить Равиля из дому, какой-нибудь хитростью заставить его открыть ворота – и застрелить. Потом мы пройдем в дом, разыщем Родиона и уйдем с ним отсюда.
Последовало мгновение тишины.
– Ага, – сдавленно выговорил наконец Серега и протянул Ольге пистолет. – Заберите вашу пушку. Вперед и с песней. Ваш план – вам и работать. Но имейте в виду – заодно придется пришить и водилу «жигуля».
– Почему?
– Потом что, когда утром начнется шум-крик по поводу этого дачного убийства, он нас непременно заложит. Вы-то со своим Родионом, возможно, успеете скрыться, значит, заложит он меня. Водила слышал, как вы меня Сергеем называли. К тому же у меня были приводы, мое описание и фотка есть в ментовском компьютере. Очная ставка, опознание. Я задержан по подозрению в убийстве. Но если вы думаете, что я его возьму на себя, значит, вы в школе жизни учились отвратительно. Не проще ли будет и меня заодно прикончить – прямо сейчас? Чтоб не рисковать!
Ольга спрятала руки за спину.
– Берите, берите! – настаивал Серега, насильно возвращая ей пистолет. – Ну! Или вы думали, убивать Равиля возьмусь я? На мокруху не пойду, извините. Сумма не та.
– А какая должна быть сумма? – глухо спросила Ольга.
– Столько не бывает.
– Понятно…
Опять навалилась усталость, тупая усталость. Она опустила голову, чувствуя себя, как никогда, несчастной, никчемной, ни на что не способной. И в то же время горел в душе какой-то холодный, словно бенгальский огонь. Ольга знала: если нечего будет делать, она выстрелит… убьет… она сможет. Конечно, не всех свидетелей, как в американском триллере, но Равиля, чтобы спасти Родиона, – да. Это внушало разом и ужас, и решимость. Надо бы стыдиться себя, а стыдно почему-то не было.
– Не наклоняй голову, – вдруг яростно сказал Серега – так яростно, что Ольга изумленно на него вытаращилась:
– Почему?
– Да у тебя слезы сразу катятся будто на колесах! Не наклоняй голову! Стой здесь и молчи. Постарайся, чтоб тебя никто не заметил. Я пойду посмотрю, как можно подобраться к дому. Отдай пистолет, а то натворишь невесть чего! И не дергайся, ясно? Вернусь минут через пятнадцать.
Он ушел.
Ольга стояла, бессильно свесив руки вдоль тела. Ее качало от усталости. Посидеть бы, но на чем? В конце концов она не выдержала и села прямо на землю. Опустила голову на озябшие коленки, но Серега оказался прав: слезы только того и ждали. Пришлось поднять голову и уставиться в темное небо. И тут она увидела, какая светлая, звездная выдалась ночь.
И смерть, и жизнь. Любовь и нежность. И смерть, и жизнь! Любовь…
Не помогло, не помогло смотреть вверх. Слезы лились и лились, звезды расплывались, таяли, очертания созвездий причудливо перетекали одно в другое. Вдруг одна звездочка стронулась со своего места.
Падающая звезда! Впервые в жизни Ольга увидела падающую звезду! Надо скорей загадать желание.
– Пожалуйста, пожалуйста, – забормотала она, от невероятного волнения растеряв все слова. – Пожалуйста!..
Звезда в вышине, словно бог в небесах, должна почуять ее самое страстное желание! Должна его исполнить!
Как-то сами собой высохли слезы, и Ольга вдруг увидела, что звезда вовсе не летит вниз, оставляя за собой зыбкий светящийся свет, а, ритмически пульсируя, движется с запада на восток. Это была не звезда, а спутник…
Разве спутник может выполнить ее самое заветное желание?!
Ольга в отчаянии уронила голову на колени.
– Уснула? – послышался рядом оживленный шепот, и Ольга чуть не подскочила с криком ужаса. – Тихо, тихо, свои. Ну вот что, подруга. Нашел я местечко, где можно форсировать забор, но там эти сукины сыны и дочери шныряют беспрерывно. Надо привлечь их внимание сюда, к воротам, а лучше вообще постараться сделать так, чтобы Равиль из дому вышел и собак привязал. Тем временем я залезу в дом и найду твоего этого… как его…
Серега прекрасно знал, как зовут Родиона, но по какой-то непонятной Ольге причине избегал называть его по имени. Впрочем, сейчас это было не суть важно.
– Погоди, – растерянно пробормотала она, – ты имеешь в виду, что я должна отвлекать собак и Равиля? Но как? Каким образом?
– Задача поставлена, – сказал Серега, снова растворяясь во тьме, – цель ясна и понятна. Наше дело правое, мы победим!
Это было очень легко сказать…
Егор Царев Май 2001 года, Агадир – Марракеш
В автобусе он устроился сзади – последнее сиденье можно было назвать скорее диваном, и тут Егору было куда примостить поврежденную ногу. А главное, весь автобус теперь просматривался насквозь, и этой парочке, сидевшей где-то посерединке, никак было не укрыться от глаз Егора.
Выехали очень рано, в семь часов. Трапезная отеля была в эту пору почти свободна и от посетителей, и от еды, обслуга слонялась сонная, фокусник-жулик не появлялся; перекусили презираемыми булочками и чайком, вот и весь завтрак. А солнце уже шпарило так, словно и не заходило никогда. Африка, что же вы хотите!
вдруг забубнило в голове Егора неведомо чьим забавным голоском.
Он сам не ожидал, что эта древняя чепуха так прочно вбилась в сознание.
Дальше там шло что-то про Танечку и Ванечку, которые не послушались маму и папу и побежали в Африку. Здесь и настал им полный звиздец… А ведь, помнится, выходила к ним горилла, им горилла говорил-ла, говорил-ла им горилла, пригова-ривал-ла…
Предупреждала, короче.
Егор вскинулся. Эх ты, а ведь он задремал под непрекращающуюся бубниловку Константина Васильевича, который рассказывает про диковинное дерево аргана́, которое растет исключительно только в этом районе Марокко и, что характерно, не поддается искусственному насаждению, оттого и является огромной редкостью. Оно жутко колючее, вроде нашей облепихи, вручную собирать его ягоды, из косточек которых потом делают бесценное масло, совершенно невозможно, ну и хитрые мавры издревле пользуются помощью коз и верблюдов, которые эти ягоды съедают, а косточки… нет, не выплевывают, но все равно оставляют на земле. И вот небрезгливые арабы их подбирают. Промывают, очищают, а потом делают масло, которое считается непревзойденным косметическим средством. А женщине, известно, без разницы, чем намазать свою физиономию, если вслед за этим ей будет обещана неземная красота!
Женщины ведь куда смелее мужчин. Разве мужик решится, к примеру, вытерпеть уколы стремительно движущейся иглы в такое чувствительное местечко, как губы, лишь для того, чтобы губы эти сделались красивее, казались более пухлыми? Да пусть они идут в сад, скажет нормальный мужчина, меня и мои губы устраивают. А женщины – они храбрющие! И при этом такие доверчивые… Вот, к примеру, Надюшка – та, настоящая Надюшка – в глаза раньше Егора не видела, а доверилась ему. Тело свое доверила, красоту свою. Начала-то она не сразу с татуировки на попке, а прежде попросила увеличить ей губки, более красивую форму им придать. И в самом деле, губы у нее раньше были никакие. Можно сказать, их просто не было. Егор ее так и спросил:
– Где ж вы были, когда бог людям губки раздавал?
Она не замедлила с ответом:
– В очереди за глазами стояла.
Да уж, глазами ее господь не обделил. И умом. Это же надо – так ответить! Егор частенько западал на своих клиенток, но только на таких, которые умели сказануть. И его сразу потянуло к этой женщине. А потом, когда он начал работать… Происходит это так: клиентка лежит на хирургическом столе, ты над ней наклоняешься, и локоть твой воленс-неволенс упирается ей, пардон, в грудь. Короче, нарисовал он ей новый контур рта, обработал губки лидокаином, включил машинку, начал рисовать, верхнюю губу сделал, на нижнюю перешел, и тут ротик у нее начал дрожать неудержимо, в точности как будто она заплакать собралась.
Егор испуганно отдернул руку:
– Больно?
И тут она начала хохотать. Лежит на его столе и вся трясется от смеха.
– Что?! – спрашивает он, думая, что у клиентки истерика.
А она в ответ:
А она в ответ:
– Ой, извините! Просто я подумала, сколько же сисек этот локоть перещупал!
Матерь божия… Когда лежит перед тобой тургеневская барышня и говорит непристойности – это так заводит! Егор еле смог усмирить себя и не наброситься на даму до окончания работы. Ну а уж потом… потом еще неизвестно, кто на кого набросился. Жаль только, что им нельзя было в первый день целоваться: губки-то у красотки все проколотые, больно!
Ох, как она завела его, как надолго завела!.. Отчего кажется, что не было у него такой женщины ни до, ни после? И видеть сейчас в просвете между креслами, как ее темно-рыжая голова лежит на плече другого, как этот другой иногда поворачивает свою белобрысую башку и дышит ей в волосы, чуть касаясь их губами и улыбаясь при этом от счастья…
Гоша, ты что, рехнулся? Кого ты видишь в просвете между креслами?! Это же не та Надюшка, это и не Надюшка вовсе! А интересно, как ее зовут, эту другую?..
А, тебе это интересно? То есть эта женщина тебе уже интересна? Бабник, бабник ты, Гоша, бабник неисправимый.
А все-таки все содрогалось в нем. Все ожило и неудобно, шокирующе шевелилось. То ли от вида нежных плеч, обтянутых легонькой кружевной рубашечкой, которая просвечивала вся насквозь, то ли от солененьких стишков, которыми наперебой вдруг начали разражаться спутники, услышавшие от гида о том, что масло арганы входит в состав какого-то зелья, которое знатоки называют «марокканской виагрой» и которое… ого-го, мужики, ого-го!
Нет, это чепуха. Вот покруче:
А это почти стыдливое:
И наконец открытым текстом:
Автобус хохотал так, что обиделся водитель, которому тонкости русского языка были, конечно, совершенно непонятны. После увещеваний гида все чуточку притихли, но смех вспыхивал то в одном уголке, то в другом.
Егор решил запереть свой слух для этих искушений. Некоторое время он мысленно увещевал плоть, уставившись на горы, казавшиеся пушистыми от аргановых низкорослых зарослей, и изо всех сил стараясь не пялиться в просвет между сиденьями, где мелькало тонкое плечо и белое кружево, по которому разметались рыжие пряди. Поудобнее устроился на своем «диване» и вдруг уснул, да так крепко, что проснулся, когда гид Константин Васильевич тряс его за плечо и говорил:
– Проснитесь, Егор, мы в Марракеше! Пора обедать.
Обед был забавный. Во-первых, на входе в ресторацию местные умельцы всех по очереди фотографировали. Люди этого не ожидали и поначалу столбенели с безумными лицами. Ну а когда гид объявил, что принудительная фотка стоит двадцать дирхам (практически два бакса, то есть чуть ли не шестьдесят рублей на русские деньги), народ счел, что искусство такого рода ему даром ни к чему. У каждого был свой фотоаппарат, поэтому принудительное щелканье в компании толстущих теток, с изумительной легкостью изображавших танец живота, державших при этом на головах поднос со свечами, тоже не имело успеха. А учитывая, что еды в тажинах [11] было откровенно мало для людей, которые кое-как позавтракали восемь часов назад, можно прямо сказать: туристы расстались с представителями коренного населения натянуто. Как-то сразу захотелось вырваться из этих пыльных, нет, откровенно грязных, узких улочек старого города на современные, застроенные богатейшими белыми особняками улицы родимого Агадира, вернуться из тягостного зноя к прохладному океанскому бризу…
«За каким чертом я потащился в этот Марракеш? – почти с тоской подумал Егор. – До чего же нога разболелась, это что-то страшное! Не остаться ли в автобусе, не полежать ли? А народ пускай бродит, если силы есть».
Он нерешительно обернулся на готовую закрыться дверцу, как вдруг перехватил многозначительный взгляд, которым обменялись за его спиной Родион и «Надюшка». Ага, эти только и ждут, чтобы он сошел с дистанции. Ну так не дождетесь! И решительно махнул шоферу: ехай, мол, без меня. Я – как все.
Как все… Как все, Егор таскался, волоча больную ногу по садам Менары, разбитым вокруг огромного спокойного зеленого озера, откуда выглядывали жирные карпы, надеясь выпросить у туристов кусочек хлебца, который тут же и заглатывали. На берегу стоял прелестный мавзолей, построенный в память неверной султанши, застигнутой с любимым мальчиком в самый ответственный момент и утопленной в этом озере ревнивым султаном, который потом жестоко в этом раскаялся, начал призывать из волн дух обожаемой супруги и сам с горя утопился в той же Менаре.
Как все, Егор восхищался апельсиновыми рощами, усыпанными спелыми оранжевыми плодами… Это было, может, самое сильное по красоте впечатление в его жизни: зеленые аккуратненькие деревца с кожистыми листьями – и на них золотые яблоки Гесперид, те самые, дарующие вечную молодость яблоки, за которыми бедняге Гераклу пришлось сплавать на край света, на берега реки Океан. Апельсины это были, вот что такое. Апельсины!
Как все, он прикасался к белой стене мечети Святой Фатимы, покровительницы голубей, вымаливая себе удачу и счастье в любви и давая при этом обет никогда в жизни не есть голубиного мяса, иначе святая от тебя отвернется, но, если согрешишь по неведению (к примеру, покушаешь голубятинки, думая, что это курятинка), добрая Фатима тебя простит.
Как все, задирал голову перед мечетью Кутабья, на верхушке которой сияли позолотой три шара. Говорят, раньше они были сплошь золотые: на их изготовление пожертвовала все свои побрякушки какая-то султанша, согрешившая во время святого месяца рамадан и пытавшаяся всяко искупить свою вину. Искупила или нет, об этом история умалчивает, но шары эти навлекли многочисленные беды на Марракеш, потому что с тех пор завоевать его, чтобы их добыть, не пытался только ленивый.
Как все, мучился от зноя в разрушенном дворце султана аль-Бади, на полуобвалившихся стенах которого во множестве свили себе гнезда аисты – любопытные и равнодушные, суетливые и невозмутимые, обворожительные птицы, снисходительно взирающие на туристов, которые лениво бродили меж раскаленных от зноя развалин, совершенно обалдев от жары, от огромного солнца, которое вроде бы и не думало скатываться к западу, от полного отсутствия тени, словно бы и сами эти развалины излучали некий странный, немеркнущий свет.
Как все, радостно потянулся, почуяв долгожданную прохладу, к спуску в бывший, ныне упраздненный за ненадобностью зиндан, подземную тюрягу… и остановился, с тоской поняв, что не осилить ему спуска по крутым, скользким от осыпающихся камушков ступеням.
Егор проводил задумчивым взглядом исчезающие в подземелье фигуры. Весь день он глаз не сводил с тех двоих, но они держались безупречно, к нему не приближались, вообще вели себя так, словно ни чуточки не боялись опасного для них человека. Или сочли, что Родион достаточно запугал неудачливого всадника, а также парашютиста? Уверены, будто у бедного хромоножки зуб на зуб со страху не попадает и больше он не рыпнется? Или оставили свои черные замыслы… какие, кстати сказать? Полно, да не ослышался ли Егор там, на борту «Абу Карима», не почудилась ли ему роковая фраза про Надюшку Гуляеву, которая может пока еще пожить?
Ладно, так или иначе, а у него сейчас есть возможность немножко передохнуть, перестав разыгрывать из себя Холмса и служебно-разыскную собаку в одном лице. Из зиндана один вход и один выход, через черную лестницу не сбежишь; опасаться, что эта парочка начнет, подобно графу Монте-Кристо и аббату Фариа, пробивать тюремные стены, тоже вряд ли стоит. Никуда они не денутся, никаких своих черных замыслов не успеют осуществить.
Вытирая пот со лба и считая минуты, которые ему остались до того, чтобы полностью зажариться, Егор побрел к ближайшей башне, среди развалин которой он чаял отыскать хоть немного спасительной тени. О, какая благодать! Все-таки тень, хотя от зубчатой башни остался только один выступ. На вершине было гнездо аиста. Егор увидел пять птичьих голов, свесившихся через аккуратно уложенные сухие ветки гнезда, и их черные глазки-бусинки с любопытством наблюдали за человеком.
– Привет! – крикнул Егор, радостно взмахивая рукой, да так и обмер, когда у самого его уха чей-то голос испуганно прошептал:
– Тише!
Он обмер и мгновенно ощутил, что тени в этой развалине, пожалуй, переизбыток. Сказать, что Егор облился холодным потом, значит ничего не сказать. Он просто оледенел! А кто на его месте вел бы себя иначе, вдруг услыхав бесплотный голос? Человека не было, а голос его звучал – вернее, ее, потому что голос определенно принадлежал женщине. Чудилось, заговорила стена! Ну, тогда понятно, почему голос женский…