– Конечно. Могу себе представить, что ты теперь чувствуешь…
Родион покачал головой:
– Не можешь. Если бы я не был на все сто процентов убежден, что для нее все обойдется, я бы ни за что не согласился на это. Уже, знаешь, плевать было на деньги, которые мы заработаем, на все! Этот план, который сначала представлялся мне таким изящным и простым при всей его сверхсложности, вдруг показался неисполнимым и смертельно опасным. И тут надо спасибо сказать тому же Коле, Коляше Мыльникову, который досконально выяснил процедуру действий наших консульств с такими вот девушками-возвращенками из чужих краев. Это типичная картина, ее толком в голову никто не берет, спешат поскорее девицу выпихнуть обратно в Россию и забыть о ней. Какое-то время их не выпускают за рубеж, но Ольге все равно скоро предстоит фамилию сменить, так что… К тому же и у нас в России есть множество местечек, где можно время с пользой провести. И парапланы у нас летают, и верховые экскурсии организуют для тех, которые «ком си ком са»…
Голос его звучал совершенно невинно, и глаза, по обыкновению, были такие добрые-добрые…
Егор хотел было разозлиться, но почему-то не мог. Засмеялся:
– Ох, ребята, сколько я из-за ваших игрищ убытку понес, что морального, что материального!
– Да ладно, – примирительно сказал Родион. – Зато как весело было, правда?
– Весело-то весело, а трясуны мои пропали бесследно. Так и пропали. Представляешь? Тихо подозреваю, что, пока я спал в автобусе, пьян как фортепьян, кто-то свистнул мой сувенирчик. А я их так полюбил… прямо как родных, ты не поверишь! Они такие прикольные были.
– Ничего не скажешь – прикольные! – охотно согласился Родион. – Я тебе их с великим трудом тогда уступил. И к чьим это нечистым ручонкам они прилипли? Да ладно, Гоша, пусть это будет самая большая потеря в твоей жизни. К тому же гонорар за твое участие в этом деле будет таков, что ты теперь хоть каждый год сможешь ездить в Мавританию, посещать «шоу Али» и покупать новых и новых трясунов. Главное – оказаться первым в очереди к тому ларьку с сувенирами!
– Кстати о гонораре. Ты уверен, что Валентина и ее дети все-таки получат деньги Алима?
– Безусловно. Не в виде наследства: тут полный облом, поскольку все свое имущество он передал Надежде. Но все время, пока мы тут развлекаемся – ха-ха! – в Мавритании, деньги с ее счетов из Северо-Луцка бурным потоком переводятся на счет одной скромной нижегородской фирмочки. Курирует этот процесс с высот своего положения друг Коляша, которому тоже обещана немалая сумма.
– То есть Надежда держала все на личных счетах?
– Конечно. Понимала, что если что-то случится, если прикроют ее поганые клубы и арестуют официальные счета, то к ее личному состоянию никто просто так не подберется.
– И она так вот покорно отдает вам деньги?
– Надежде просто нечего делать. Она уверена, что покупает себе жизнь.
Егор сверкнул на него глазами.
– Спокойно! – Родион быстро выставил ладони. – С ее головы и волоса не упало. Ты как вообще себе это представляешь? Мы пытаем ее электротоком, выкручиваем ручонки, чтобы она ставила свои подписи на платежных документах?
– С выкрученными ручонками поставить подпись весьма затруднительно, – пробормотал Егор.
– Рад, что ты это понимаешь.
– Одного не понимаю: как вам удалось ее сломать?
– С трудом. К тому времени мы уже поняли, что не сможем силой заставить женщину делать то, что нам нужно. Думали взять ее на испуг, но это такой кремень! Был момент, когда мы просто отчаялись. Ну не бить же ее, не пытать, в самом-то деле! Хотя Васька Крутиков был, пожалуй, готов… Да не зыркай на меня так глазами, я же не о себе говорю. И тогда нам помог случай. Случай в виде…
Он не договорил. Послышался стук в дверь, а потом она приоткрылась, и на пороге появился поникший от усталости Константин Васильевич:
– Родион, вы так и не уснули? Теперь уж не удастся. Пора, пора собираться. Там в холле ждет офицер полиции, просит еще какие-то бумаги подписать. На случай обнаружения… э-э… тела: во что она была одета и все такое. – Он тяжело сглотнул. – Из… извините. Пойдемте, быстро поговорите с этим полицаем – и пора, пора вещички собирать, через полчаса автобус.
Все трое вышли из номера. Закрыв дверь, Родион пожал руку Егору. Несмотря на то что им предстояло через полчаса вместе ехать в аэропорт, а потом лететь в Москву, это было прощание: ведь им больше не удастся поговорить до той поры, пока они не окажутся в Нижнем Новгороде. Там Егору предстояла новая встреча с Надеждой…
А впрочем, нет. Ему предстояла встреча не с Надеждой, а с Анфисой.
Анфиса Ососкова Июнь 2001 года, Кармазинка
Автобусы от станции до моста через Кармазинку теперь ходили не через час, а через два, и то нерегулярно. Анфиса долго сидела скорчившись на деревянном неудобном диванчике в зале ожидания и бездумно смотрела в угол. В углу стояла большущая, от пола до потолка, круглая печка – черная, с тяжелой чугунной дверкой внизу и закрытой вьюшкой. Анфиса вспомнила, как девочкой, сидя в этом зале, она иногда думала: а что случится, если кассирша, которая служила здесь заодно и истопником (на всей станции было только двое служащих: кассирша, она же уборщица и истопник, и начальник станции, он же сторож и подметальщик), забудется и вовремя не закроет вьюшку? А зал в это время будет полон народу, ждущего вечернего поезда. И всех сморит истома и духота, все потихоньку задремлют, вдыхая ядовитые пары, и, когда придет поезд, никто не выйдет, чтобы сесть в вагоны, а зал ожидания окажется полон людей, уснувших последним, смертным сном…
От этих мыслей ей стало душно, так душно, что она не выдержала, подхватила сумку и вышла на привокзальную площадь. И словно по заказу подкатила побитая грузовая «Газель». Высунулся щербатый молодой шофер:
– Кому до моста? До моста кому? Недорого, полтинник прошу!
Цена была смешная. Анфиса вспомнила, что в Нижнем, к примеру, берут от вокзала до гостиницы «Октябрьская» от восьмидесяти до ста рублей, а ехать там минут семь, не то что до моста через Кармазинку чуть ли не час пилить. А полторы тысячи, которые требуют московские водилы за одиннадцатикилометровый пробег от Шереметьева-2 до метро «Речной вокзал»? Это ли не грабиловка?!
– Поехали, – шагнула вперед Анфиса.
– Да погоди, дочка, автобус придет же когда-нибудь, – попыталась остановить ее какая-то добросердечная бабулька, однако Анфиса только рукой махнула: терпеть любопытствующие взгляды станционных обитателей было уже невмоготу. Вроде бы и оделась она проще некуда, а все равно – белая ворона белой вороной. А впрочем, не больно-то велик был выбор одежды. Ладно, наплевать на всех. И она полезла на ступеньку «Газели». Юбку подобрала, но, похоже, не слишком высоко, и услышала, как сзади треснула шлица. Мрачно покачала головой, устраиваясь на продавленном сиденье: не шлица это треснула, а вся жизнь…
Странное у нее было настроение! Все случившееся оказалось таким внезапным, бесповоротным и невероятным, что Анфисе чудилось, будто она спит и видит сон. Вернее, Надежда спит. Как уснула там, в этом поганом ночном клубе с несусветным названием «Гей, славяне!», отравившись коктейлем с подмешанным в него снотворным, так и не может никак проснуться. Ощущение нереальности происходящего давило на нее, как давили на землю тяжелые тучи. Похоже, собирался дождь. Может быть, после него будет легче дышать. Июнь выдался прохладный, не сказать – по временам холодный, но Анфисе как-то не хватало воздуха. Наверное, оттого, что она почти месяц безвылазно провела в запертом, наглухо закрытом помещении. Думала, с ума сойдет…
А может, сошла-таки? Может, все, что с ней произошло за этот месяц, только бред сумасшедшего?!
Анфиса коротко хохотнула. Водитель от неожиданности нервно крутанул баранку, но тотчас выправился, однако с этого мгновения поглядывал на Анфису чуток испуганно.
«Бойся, милок, бойся». Она и сама себя боится. Вчера поглядела в зеркало на это раздобревшее (кормили ее хорошо, ничего не скажешь), щекастое лицо с отекшими глазами, на отросшие, пегие какие-то, давно не крашенные волосы – и испугалась. Нет, не это лицо привыкла она видеть в зеркале. Не это лицо принадлежало победительной, холодной красавице Надежде Гуляевой, Хозяйке! А впрочем, и самой Хозяйки больше не было на свете. Какая-то африканская горная речка, разбушевавшаяся после безумных дождей, унесла ее тело в горные теснины, может, даже доволокла до самого океана…
Надежда Гуляева погибла. Погибла!
И погибла она не в ту минуту, когда этот светлоглазый парень с холодным выражением лица и спокойным, смертельно спокойным голосом предъявил ей кипу вырезок из марокканских газет о гибели русской туристки. Это все – туфта и липа, это фальшивка, против этого еще можно было побороться, несмотря на то, что она лишилась практически всех денег, которые вынуждена была отдать этим грабителям. Да, Анфиса могла бы еще показать этим сволочам, на что она способна! В конце концов, у нее еще оставался в Северо-Луцке Руслан, оставались люди, которые ее знали и могли бы засвидетельствовать ее личность, оставались связи на уровне самого Киндер-сюрприза. Но она погибла, когда сломалась и нечаянно проговорилась: рассказала все и о себе, и об Анфисе, и о той, прежней Надюшке, и о мостике через Кармазинку… Она рассказала все! А про Алима и Роджера они и так знали сами. А о чем не знали, о том додумались. Угадали! Догадливые, твари…
Надежда Гуляева погибла. Погибла!
И погибла она не в ту минуту, когда этот светлоглазый парень с холодным выражением лица и спокойным, смертельно спокойным голосом предъявил ей кипу вырезок из марокканских газет о гибели русской туристки. Это все – туфта и липа, это фальшивка, против этого еще можно было побороться, несмотря на то, что она лишилась практически всех денег, которые вынуждена была отдать этим грабителям. Да, Анфиса могла бы еще показать этим сволочам, на что она способна! В конце концов, у нее еще оставался в Северо-Луцке Руслан, оставались люди, которые ее знали и могли бы засвидетельствовать ее личность, оставались связи на уровне самого Киндер-сюрприза. Но она погибла, когда сломалась и нечаянно проговорилась: рассказала все и о себе, и об Анфисе, и о той, прежней Надюшке, и о мостике через Кармазинку… Она рассказала все! А про Алима и Роджера они и так знали сами. А о чем не знали, о том додумались. Угадали! Догадливые, твари…
Держалась она неделю. Только смеялась в лицо предателю Ваське и этому негодяю Родиону с его студеными, как льдистая вода, глазами. Выслушивала обвинения, мысленно ужасалась точности и верности их догадок, однако ничего не желала признавать. Хозяйка была весьма проницательна, она чувствовала и силу – и слабость этих людей, она понимала: как бы ни ярился Васька, какое бы презрение ни лилось из глаз Родиона, как бы они ни старались убедить ее, что все, все кончено для нее, однако же есть внутри у них слабина! Ясно, что они никогда не решатся применить к Надежде силу, не смогут бить, пытать ее. Как бы ни чесались у Васьки ручонки, Родион не позволит ему. Он ведь из благородных! Тем более не грозит ей смерть: Родион не захочет пачкать руки. Справедливость, он же пекся о восстановлении справедливости… при этом желая положить в карман очень кругленькую сумму.
Робин Гуд затраханный! Черта с два! Все их обвинения так и останутся на уровне догадок, а это все равно что ничто. Главное Хозяйке – продержаться, переупрямить их. Вытерпеть! И, может быть, удача вдруг окажется на ее стороне.
И такое однажды произошло. Она не знала, как и почему оказалась не заперта дверь комнаты, в которой ее держали. Это была тюрьма, настоящая тюрьма: ставни закрыты, не пропускают света, на окнах решетки, которые поставили предусмотрительные хозяева, чтобы в дом не залезли воры, а теперь они сгодились для охраны узницы. Васька спал у двери, как некогда Роджер – на пороге комнаты Алима… В комнате были телевизор, видеомагнитофон, море киношек – все почему-то про любовь, ее считали какой-то телкой безмозглой! Мебель удобная, хоть и простая. На ночь Хозяйке давали какую-то гадость, от которой она дрыхла как убитая, вставала с тяжелой головой и полдня приходила в себя, сидя на смятой постели и тупо глядя по сторонам. И вдруг однажды заметила, что от порыва сквозняка колыхнулась дверь…
Ее бросило сначала в жар, потом в холод, потом она перестала дышать. И покуда не дышала, вслушивалась во все звуки этого дома, этой своей тюрьмы, ловила их всем сердцем, всем существом своим. Тишина. Такое ощущение, что дом вымер. Никого.
Никого из ее тюремщиков – и дверь приоткрыта…
Хозяйка соскользнула с кровати и на цыпочках прокралась по комнате. Выскользнула за дверь. Выглянула в коридор, потом решилась на цыпочках пробежать по нему. Толстые деревенские половички – плетенные из обрывков тряпок, какими когда-то был устлан пол в жалких кармазинковских домишках, – глушили звуки. Дверь в сени! Открыта. Дверь из сеней! Открыта… Веранда! Не заперта! Высокое крыльцо… ступеньки… забетонированная узкая дорожка к воротам… и никого, никого вокруг, и улица пуста!
Хозяйка летела, не касаясь земли, – как была, в одних толстых носках. Никакой обуви у нее не было, туфли отобрали и не вернули, да она бы и босиком по лезвиям ножей бросилась сейчас бежать! Схватилась за калитку – и вздрогнула, услышав собачий лай.
Прямо на нее по пустынной улице неслась свора деревенских шавок. В основном собаки были почему-то рыжие – ну, в деревнях всегда так, как поведется какая-то одна масть, так она и ведется. Но среди этой беспородной мелкоты летел, весело закинув голову, большой черный пес. Овчарка, кобелина огромный, молодой, полный сил. На нем был ошейник – очевидно, завидев собачью свадьбу, этот развеселый молодой удалец сорвался с привязи, перескочил через забор и помчался в поисках приключений.
Хозяйка остановилась, пропуская свору. Пес повернул голову и глянул прямо в ее глаза желтыми глазами. И вдруг остановился, забыл про все, что влекло его вслед за другими собаками, обернулся к Хозяйке и зарычал, угрожающе нагнув голову. Глаза его сузились, кожа на носу собралась складками, оскалились клыки.
Хозяйка отпрянула, но было поздно: пес уже несся к ней – молчаливый, жуткий, черный… Мгновение – и повалит ее, вцепится в ее горло… или в щеку, как Веселый Роджер вцепился когда-то в щеку Алима. Алим не знал, пьяный дурак, но Хозяйка-то знает, что слюна черного пса пропитана ядом, смертью пропитана… смерть несется к ней, норовит вонзить в нее зубы, черная смерть!
Она шарахнулась назад, вцепилась в калитку, тащила ее на себя… чудилось, долго-долго, движения ее были вялые, слабые. А черный пес мчался, оскалясь, слюна летела с его клыков! И вся свора, все эти дворняжки вдруг повернули вслед за ним и тоже понеслись к Хозяйке, разевая пасти – жутко, бесшумно, брызжа во все стороны слюной…
Она повернулась и ринулась к крыльцу – прямо в руки спохватившихся, как раз выскочивших из дому, ошарашенных ее исчезновением Родиона и Васьки Крутикова. Кинулась к ним, как к последнему спасению, хваталась за них руками, заходясь в истерике. Она не видела, что вся свора бешено запрыгала у захлопнувшейся калитки, силясь достать до… кота, обыкновенного, хотя и бесхвостого серого кота, сидевшего в полной безопасности на высоком воротном столбе и бесстрашно, с каким-то садомазохистским наслаждением взиравшего на всю эту лающую, взбесившуюся ораву. Когда-то, на заре туманной кошачьей юности, он однажды не оказался достаточно увертлив и лишился хвоста, но с тех пор научился злить собак как надо – это было одной из самых больших радостей его жизни, а люди его интересовали мало. Поэтому кот даже не оглянулся, когда двое мужчин унесли в дом орущую, рыдающую женщину.
Конечно, конечно, это был нервный срыв. С некоторых пор Хозяйка вообще панически боялась собак, тем паче – черных овчарок; вдобавок не могли не подействовать транквилизаторы, которыми ее пичкали, да и потрясение от внезапного заточения подорвало психику. Удивительно, что Родион хоть что-то смог разобрать в ее несвязных, бесконтрольных воплях. Но ведь разобрал, змей подколодный! И не только разобрал, но и смекнул, что надо сделать. Наверное, магнитофон у него на всякий случай был приготовлен, потому что, когда Хозяйка очнулась и начала тупо вспоминать свое неудавшееся бегство, Родион пришел к ней и молча включил запись…
Она слушала и чувствовала, что, когда платиновый окрас слиняет с ее головы, волосы под ним окажутся седыми. Еще бы… Ведь она выложила все не только про Алима – а уже одного этого хватило бы, чтобы официально открыть против нее судебное дело, – но и про Анфису с Надюшкой… Небось Родион даже не сразу понял, какую карту сдала ему судьба. Но вскоре сообразил и уже не собирался упускать удачу.
Ну что, что оставалось делать Хозяйке, как не начать играть по их правилам?! Они хотели денег – денег Алима для его жены, этой Валентины, для его детей, ну и для себя: для Родиона с его женщиной, для Васьки Крутикова и Томки… Они получали эти деньги исправно. Хозяйка подписала все необходимые доверенности, сделала все нужные звонки. И при этом она продолжала надеяться, надеяться неведомо на что. Даже когда узнала, что ее обчистили, ободрали как липку: лишили не только денег, но и права на дальнейшую жизнь. Но когда появился Егор…
– Девушка, вы же вроде до моста хотели? – прервал тягостные думы Анфисы удивленный голос водителя.
Насчет девушки – это он загнул, конечно. Круто загнул! Анфиса прекрасно знала, как она теперь выглядит. Сейчас ей можно было запросто дать не только ее двадцать семь, но и на десяток годиков вперед. А то и побольше.
– Что, приехали?
Она глянула в окно.
Да, это Кармазинка. Шесть лет не видела ее Анфиса и вполне прожила бы без нее до конца дней. Но деваться теперь некуда. А вот и знакомый мосток. Какой же он неказистый, серый, просевший!.. Интересно, пролом в перилах залатали или нет? Много, много лет снился Анфисе этот пролом!
– Сколько я тебе должна? Пятьдесят? Давай сговоримся: вот еще пятьдесят, а ты меня довези до самой деревни. Неохота пешочком топать, того и гляди, дождь прольется.
– Это точно, дождь сегодня обещали, – сказал шофер, жадно глядя на деньги. Рука его уже дернулась к второй пятидесятке, но он тотчас с сожалением сказал: