Анечка останавливается у края тротуара и поднимает руку.
* * *Молинари звонит Штарку в четвертом часу дня. Иван с Софьей только что вернулись после долгой прогулки и сытного обеда — правда не там, где хотелось Штарку. Он и не знал, что «Таверна на лужайке», что посреди Центрального парка, закрылась аж три года назад; кризис, что ли, убил это заведение, в которое когда-то водили его с гордостью коллеги с Уолл-стрит? Раньше возле «Таверны» финишировал Нью-Йоркский марафон, а за день перед ним участников бесплатно кормили здесь пастой. Теперь финишная черта оказалась напротив дурацкого магазина футболок с надписью «Я люблю Нью-Йорк».
Хотя времена явно изменились к худшему, им с Софьей было хорошо в Нью-Йорке. Иван, впрочем, хорошо понимал разницу между экскурсией и эмиграцией. В Америке ему нравилось быть туристом, а как здесь жить, он никогда не понимал. Ощущение свободы, конечно, было временное — пока не накатит тоска по Москве.
— Здесь уже все чужое. Скоро домой захочется, в Москву, — подтвердила его мысли Софья, когда они шли по парку, держась за руки. — А этих двадцати лет в Бостоне как будто не было.
Ивану было легко и спокойно, как будто ему дали отпуск от его затянувшегося московского отпуска, к тому же подпорченного персонажами в черных костюмах во дворе и на лестничной клетке. Впрочем, о них Штарк почти не думал: они остались где-то далеко и не могли сейчас причинить вреда. А думал он об Иванове, чью игру еще ни разу не слышал. Бывают же такие люди: все, за что они берутся, превосходит ожидания. Им приходится даже создавать себе искусственные препятствия, чтоб не взлететь слишком быстро. Вот помешала Иванову история с Анечкой стать знаменитым скрипачом — ан вот он, уже блюзовые концерты дает в Blue Note, где кто только не играл из великих джазменов…
А еще Иван начал беспокоиться, куда подевался его партнер. Поиски мистера Лэма никак не должны были занять полдня.
Когда наконец раздается звонок Молинари, Иван нажимает кнопку на телефоне весьма нетерпеливо.
— Ты все это время Анечку будил, партнер?
— Штарк, после этих твоих слов мне как никогда хочется повесить трубку. Возьми свой сраный айпэд и зайди на сайт The New York Post. Там есть одна интересная заметка. Прочитаешь — позвони. — И Молинари разрывает соединение.
Зайдя на сайт мердоковского таблоида (неужели Молинари черпает новости оттуда?) Штарк едва не роняет айпэд — с фотографии свинцовым взглядом смотрит Константинов, а рядом заголовок: «Русский банкир застрелен в президентском номере!»
«Завтрак с шампанским в президентском номере „Фор Сизонс“ ($15 000 за ночь) закончился плачевно для Алексея Константинова, главы третьего по величине российского банка. Банкира застрелила собственная жена.
Константинов, по некоторым сведениям близкий друг российского президента Владимира Путина, приехал в Нью-Йорк предлагать инвесторам акции своего банка, который осенью планирует выйти на биржу. Но у него явно были и другие планы на эту поездку.
Источник в полиции сообщил, что Людмила Константинова, признавшаяся в убийстве мужа, уже дала первые показания. Она рассказала, что прилетела в Нью-Йорк сегодня утром и поднялась в номер мужа, надеясь сделать ему сюрприз. Банкира там не было, но вскоре он пришел с девушкой и заказал в номер завтрак с икрой и шампанским. Как поведала полиции Константинова, из спальни она наблюдала, как ее муж сперва предложил девушке руку и сердце, а когда она ему отказала, попытался изнасиловать ее. Тогда жена банкира вышла в гостиную и выстрелила в Константинова из пистолета калибра.22. В подтверждение своих слов она показала полицейским окровавленное платье, в которое якобы была одета предполагаемая жертва изнасилования. Людмила Константинова рассказала, что дала девушке свою одежду, чтобы та могла уйти до появления полиции.
„Она ни в чем не виновата, — цитирует наш источник Константинову. — А вот Алексей был животное. Я ничуть не жалею, что его больше нет“.
Полиция разыскивает хозяйку окровавленного платья. „Это была очень красивая, стройная азиатская девушка с длинными волосами, — рассказал официант „Фор Сизонс“ Фабио Грацци. — Этот русский играл ей на рояле, когда я доставил заказ. Ничто не предвещало такого кошмара“.»
— Анечка, — потрясенный Штарк произносит это вслух, так что Софья удивленно вскидывает на него глаза. — Вот, почитай. Это просто мыльная опера какая-то.
И он тут же звонит Молинари:
— Слушай, прости меня за дурацкую шутку. Я думаю, Анечка уже летит в Москву, если она не полная дура.
— Судя по тому, что у нее весь день выключен телефон, так и есть, — мрачно отвечает Молинари. — И до Лэма я тоже не могу дозвониться. Мне дали два телефона, и оба отключены. Может, его и в городе нет. Электронный адрес мне тоже прислали; я написал, пока никакого ответа. Слушай, а русскую визу долго делать?
— Не знаю, но наверняка долго, в отместку за сложности с американскими визами для русских, — предполагает Иван. — Хотя вроде есть конторы, которые в этом деле помогают.
— Погоди-ка… Письмо пришло, вдруг от Лэма? Я перезвоню.
Софья возвращает Ивану планшет:
— И что это значит? Мы можем возвращаться когда захотим?
— Циничная ты, Софья.
— Я и сама застрелила бы такое говно, — отвечает она бесстрастно, слегка пугая Ивана, впрочем, совершенно несклонного к амурным приключениям на стороне.
— Я тебя потом подробнее расспрошу про это, — говорит Штарк. — А возвращаться — да, можем. Больше того, это наш шанс показать Молинари Москву. Разговоры про клиента закончились, он думает только об Анечке.
— А на концерт Иванова, что же, не пойдем?
— Сейчас узнаем. — Телефон в руке у Ивана снова звонит: Молинари прочитал свою почту.
— Лэм пишет, что готов встретиться, — слышит Штарк голос сыщика. — Слушай, про русские визы тут тысячи сайтов, к кому лучше обращаться?
— Понятия не имею. Давай посмотрю. А когда встреча? На концерте?
— Нет, он предлагает завтра пообедать. Но что-то я уже не уверен, что нам надо идти обоим. Анечку лучше найти сейчас, а то потом она затеряется. Может, ты полетишь в Москву, а я повидаюсь с Лэмом?
— Том, ну вот зачем мне туда лететь? У меня нет никаких видов на твою Анечку. Да и не потеряется она никуда. Будет искать Иванова: ты же не успел ей сообщить, что он объявился?
— Не успел. Я же сказал, у нее телефон выключен.
— Ну вот. Значит, позвонит ребятам из квартета. Съездит к его родителям. Пойдет той же дорогой, что и я. А нам-то с тобой надо работу закончить. Скрипка у Лэма, Иванов в Нью-Йорке… Кстати, можешь Анечке написать про это.
— Куда? У меня нет ее адреса.
— Напиши эсэмэску. Она же включит когда-нибудь телефон.
— Это если она его в номере не оставила, — возражает Молинари.
О такой возможности Иван не подумал: все-таки он пока сыщик-любитель.
— Если оставила, тебе все равно скоро позвонят, — замечает он, немного подумав. — Эсэмэска ничего не изменит.
— Может, ты и прав. Напишу. «Иванов в Нью-Йорке, приезжай, мы все тебя ищем».
— Ну… скорее так: «Иванов в Нью-Йорке, будь на связи, скоро все устроится».
— Да, Штарк, я отправлю эсэмэску в пустоту, но мне все равно надо в Москву.
— Остынь. Давай я посмотрю на эти сайты, и подадим заявку на визу. Я уверен, что это затянется минимум на неделю. Успеем и к Лэму, и на концерт. Хочешь, мы сейчас в гости зайдем, посидим с тобой? — Он вопросительно смотрит на Софью, которая слышит весь разговор. Она кивает.
Градус паники в голосе Молинари чуть снижается.
— Это было бы здорово. Купи по дороге чего-нибудь выпить, у меня дома совсем сухо.
— Ладно. Жди, мы скоро. Где тут купить?
Вот уж чего Иван не ожидал, так это что история со скрипкой приведет его в наперсники к страдающему от неразделенной любви Тому Молинари.
Robert Johnson, Hellhounds on my Trail Нью-Йорк, 2012
— Это какая-то детская вверх ногами, — говорит Штарк, усаживаясь за стол, накрытый скатертью в красную клеточку. Невысокий потолок ресторана увешан игрушками: моделями самолетов, паровозиками, машинками. И еще спортивными шлемами, ракетками и прочей ерундой. Дощатый пол натерт до такого блеска, что кажется, еще чуть-чуть — и все это неубранное детское богатство будет в нем отражаться.
— Ты, видать, приезжий, — отвечает утомленный вчерашними беспокойствами, но уже почти похожий на себя Молинари. — Это же «Цифры», всемирно знаменитый Клуб 21. Тут где-то даже модель ракетного катера, которую подарил Джей Эф Кей.
— Я слышу насмешку в твоем голосе.
— Ну… более пафосное место для обеда, может быть, только в «Фор Сизонс», но туда тебе пришлось бы идти без меня. По сентиментальным соображениям я бы сказался больным.
Эбдон Лэм подсаживается к ним ровно в 12:30, ни минутой позже. Он одет скорее для ужина, чем для обеда: черный костюм с красно-золотым платком в кармане пиджака, белоснежная сорочка, начищенные туфли. На вид ему лет пятьдесят, но острая бородка либо заботливо подкрашена, либо еще не начала седеть.
— Я слышу насмешку в твоем голосе.
— Ну… более пафосное место для обеда, может быть, только в «Фор Сизонс», но туда тебе пришлось бы идти без меня. По сентиментальным соображениям я бы сказался больным.
Эбдон Лэм подсаживается к ним ровно в 12:30, ни минутой позже. Он одет скорее для ужина, чем для обеда: черный костюм с красно-золотым платком в кармане пиджака, белоснежная сорочка, начищенные туфли. На вид ему лет пятьдесят, но острая бородка либо заботливо подкрашена, либо еще не начала седеть.
— Джентльмены, — приветствует он их без улыбки. — Меня зовут Эбдон Лэм. С кем из вас я говорил по телефону?
— Со мной, сэр, — откликается Молинари. — Том Молинари, а это Иван Штарк.
— Если я правильно понял, вы из «Мидвестерн мьючуал»?
— Почти правильно, сэр. Мы работаем на эту компанию, но мы частные подрядчики.
— Давайте сделаем заказ, а потом обсудим наши дела.
Все трое углубляются в меню. Штарк заказывает салат из лобстера, Молинари — утиную грудку, Лэм — шницель. Когда с этим покончено, последний снова берет инициативу, и Штарк с Молинари вдруг чувствуют себя всецело в его власти.
— Знаете ли, джентльмены, я очень долго ждал ответа от «Мидвестерн мьючуал» по поводу одной скрипки, которую хотел у них застраховать. Просто неприлично долго ждал.
— Я попросил о встрече именно в связи с этой скрипкой, — говорит Молинари. — Нас с партнером подрядили, чтобы уточнить ее происхождение, прежде чем компания примет на себя риск.
— Вот как? Меня, выходит, заподозрили в воровстве или по меньшей мере в скупке краденого?
— Просто это достаточно дорогой инструмент, сэр, а страховщики любят уверенность.
— Они обещают ее клиентам, а на самом деле только и делают, что рискуют, — все так же без улыбки отвечает Лэм. — Так вот, джентльмены, я больше не нуждаюсь в услугах «Мидвестерн».
— Вы обратились в другую страховую компанию? — Молинари удивленно поднимает голову и глядит Лэму в глаза, но недолго, потому что в них слишком глубокая пустота.
— Нет. Я устал ждать и сдал инструмент в аренду незастрахованным. Вашему, господин Штарк, соотечественнику, — вы же русский, верно? Его фамилия Константинов. Он видный банкир. Хотя, пожалуй, теперь я должен говорить о нем в прошедшем времени.
— Вы сдали скрипку в аренду Константинову?.. — повторил Штарк. Чтобы представить себе последствия такого поворота, ему требовалось время.
— Ну да. Он быстрее вас составил представление о происхождении инструмента и прошел по цепочке от русского скрипача Роберта Иванова до меня. Я сперва не хотел иметь с ним дела, но он многое знал про этот инструмент и клялся, что передаст его в пользование господину Иванову, чтобы тот восстановил один струнный квартет. К этому квартету Константинов питал нежные чувства. Ну и цена, которую он предложил, показалась мне достойной. Семьсот тысяч долларов в год. Я, джентльмены, коллекционирую музыкальные инструменты и ссужаю их лучшим в мире музыкантам, не требуя платы. Скрипка или виолончель умрет, если на ней не играть. Идиоты в одном английском музее держат под стеклом «Мессию» Страдивари и гордятся тем, что на ней почти не играли и сохранился оригинальный лак. Я плакал бы над этой убитой скрипкой, если бы она не была фальшивкой… Но я уклоняюсь от темы. Так вот, я ссужаю инструменты бесплатно, а мне нужны средства на расширение коллекции, а иногда и на ремонт инструментов. Все-таки это очень старые скрипки, и их остается все меньше, а достойных музыкантов как никогда много. Так что предложение Константинова меня заинтересовало.
— Но Константинова убили, — перебивает Лэма Штарк. — Где же теперь скрипка? В полиции?
— А почему вас это интересует, господин Штарк? Ведь вы работаете на «Мидвестерн мьючуал», а она к этому делу теперь никакого отношения не имеет.
— Интересует потому, — отвечает Иван, медленно подбирая слова, — что мы тоже прошли всю цепочку, начиная от родителей Роберта Иванова, через Филипа Фонтейна и до вас. Мы теперь понимаем, как скрипка переходила из рук в руки с 1869 года. Константинов воспользовался результатами наших изысканий, просто он раньше встретился с вами. Мы были готовы рекомендовать «Мидвестерн» застраховать скрипку, только хотели попросить вас предоставить ее в пользование Роберту Иванову, который по российскому закону считается ее собственником. Дело даже не в этом — говорят, он очень талантливый музыкант. А лишившись своей скрипки, он забросил свою карьеру и… стал играть на гитаре в клубах.
— Ну, насколько я понимаю, это у него неплохо получается, — Лэм насмешливо склонил голову набок. — Я недавно читал про нового Курта Кобейна из России. Блюз из дельты Невы и все такое. Но это совершенно не объясняет вашего интереса.
Теперь уже Штарк старается смотреть в глаза Лэму, и у него возникает чувство, будто его засасывает в черную трубу и он несется по ней головой вперед, не касаясь стенок и ничего перед собой не видя. Но, словно зачарованный, Иван не отводит взгляда.
— Мой интерес, господин Лэм, в том, чтобы выяснить, как обстоит дело, и закончить его наилучшим для всех образом. Я… — Он с удивлением понимает, что сейчас то ли исповедуется, то ли похвастается, а ведь ни то, ни другое не в его правилах! — Я перфекционист. Меня тревожат вопросы, которые остаются без ответов, ситуации, в которых кто-то делает ошибки из-за недостатка информации. Должен признаться, они меня не просто тревожат — они для меня мучительны. Я ввязался в это дело, и теперь его нужно закончить.
— А ваш интерес, господин Молинари? Ведь вы с партнером можете и сейчас написать отчет в «Мидвестерн», и вам что-то заплатят, хоть я и не собираюсь больше страховать у них скрипку.
— Мой интерес… теперь скорее личного характера, мистер Лэм.
— Вот и у господина Константинова был, мне показалось, личный интерес, не связанный с музыкой, — отвечает Лэм не без сарказма, но и сейчас уголки его губ совершенно неподвижны.
Им приносят еду, и в следующие несколько минут они сосредоточенно смотрят только в свои тарелки. Иван даже не ожидал, что испытает такое облегчение, когда глаза Лэма отпустят его.
— Если ваша скрипка теперь в полиции, мистер Лэм, — возвращается наконец Штарк к своему вопросу, — вы, наверное, собираетесь ее вернуть?
— А кто вам сказал, что она в полиции, мистер Штарк?
— То есть… она снова у вас?
— И этого я тоже не говорил. Вы достаточно легко выясните, где она сейчас находится. Но вряд ли сумеете доставить ее на концерт господина Иванова.
— Откуда… — начинает Штарк, но что-то мешает ему закончить вопрос.
— Мне нравится ваша мотивация, господин Штарк. Ваша — меньше, господин Молинари. Но думаю, мы на одной стороне. Вот что я хочу вам предложить. Если вы найдете скрипку и по какой-либо причине не сможете передать ее господину Иванову — например, он сам от нее откажется, — вы вернете ее мне, и я спокойно оформлю на нее страховку, как собирался, и ее получит в пользование какой-нибудь талантливый музыкант. Чтобы она звучала и была услышана.
— Не думаю, что Иванов откажется, — отвечает Иван. — Но… Том, у тебя нет возражений?
Молинари качает головой.
— Тогда, пожалуй, мы согласны. Вы точно не хотите ничего нам сказать о том, где может быть скрипка? Мне показалось, вы что-то об этом знаете, а ведь вы сами говорите, что мы на одной стороне.
— Точно не знаю ничего, могу только догадываться. А сбивать вас с толку своими догадками не хочу. Кстати, — совершенно некстати произносит Лэм, — вы собираетесь на концерт в Blue Note? Я — собираюсь. Это должно быть сильно.
— Вы знаете Роберта Иванова, господин Лэм? — спрашивает Штарк, стараясь больше не смотреть прямо на собеседника.
— Лично — нет, но я наслышан о нем как о музыканте от Константинова. И еще я слышал его деда. Это был великолепный солист, но скромный. Даже в квартете играл вторую скрипку. Мне было интересно узнать, что внук тоже был второй скрипкой в квартете и при этом мог вызвать слезы своей игрой. Нынешние хорошие солисты все норовят вылезти на первый план, так что хочется их остановить, чтоб они не рухнули со сцены. Впрочем, это не беда, если у них есть два главных качества.
— Какие? — спрашивает Штарк.
— Скажу, когда доставите мне скрипку. А пока сходите на концерт; я и вам советую, мистер Молинари. Он ведь завтра, я не ошибаюсь?
— Я заказал столик, — говорит Молинари. — Присоединяйтесь.
— Спасибо, я не хочу вас стеснять. — И Лэм подзывает официанта, чтобы расплатиться. — Позвольте угостить вас. Мне надо идти, а вы выпейте кофе, здесь он на уровне. Насколько это возможно в Нью-Йорке…
Выйдя на 52-ю улицу, Штарк и Молинари направляются в сторону Пятой авеню.
— У тебя не возникло ощущения, что он… дирижирует этой историей? — спрашивает Иван.