– Валентина Даниловна, я некрещеная, – призналась Лиза.
– Как это? Да разве так бывает? А что же делать-то? Как же ты рожать пойдешь? Почему некрещеная? Дети не бывают некрещеные. Я про такое не слышала. Может, ты забыла? Или перепутала?
– Нет, я точно знаю. Мои родители в Бога не верили. Папу отпевали, но это же скорее ритуал, да? Институт оплатил отпевание. Маме, наверное, было неловко отказаться. Или папа был крещеным, а она не знала. Но меня точно не крестили.
– А Ромка знает? – Валентина Даниловна спросила об этом так, будто Лиза сообщила ей, что ребенок, которого она носит, не от Ромы.
– Он меня не спрашивал. Ему все равно.
– Как это все равно? Не может быть все равно! А дите? Ты ж дите будешь крестить? А что значит атеисты – евреи в роду или мусульмане? Нет, дите надо покрестить. Как же без ангела-хранителя? А если заболеет? Его святой водичкой умоешь, и все хвори пройдут.
– Валентина Даниловна, ни про евреев, ни про мусульман в роду я не знаю, но вполне вероятно. Дите, как вы говорите, сначала родиться должно, а потом мы с Ромой будем решать – крестить, не крестить, делать прививки, не делать. Если заболеет – я врача вызову. И пусть врач решает, чем лечить – таблетками или святой водой.
– Что ты такое говоришь? Надо Ромке сказать! Обязательно надо Ромке сказать! Тебе-то уже поздно, да и без тебя обойдемся. Главное, чтобы крестная мать была. А кто крестной-то будет? Ты уже думала? Я ж крестильную рубашку уже заказала. У нас есть мастерица, такие рубашки шьет, такая красота. Кружевом обшивает, каждый стежочек у нее – залюбуешься. На руках все шьет. Деньги я отдала, аванс. Так что теперь, отменять заказ? Нет, она не вернет задаток. Не вернет. Надо с батюшкой поговорить, может, он и тебя покрестит? Я в храме раньше пела, было время, он меня знает. Батюшка у нас хороший. Ты не волнуйся, я его попрошу – он что-нибудь придумает. Если надо – я в храме петь буду. Что ж ты раньше не сказала? Я бы прям сейчас у него спросила.
Лиза шла молча, мечтая побыстрее добраться до дома. Голос Валентины Даниловны ее, с одной стороны, раздражал, а с другой – ее клонило в сон. Она уже зевала открыто.
– Тебе кислорода не хватает, – объявила свекровь. – Это потому что ты мало гуляешь. Ты зеваешь, а ребенок страдает – ему дышать нечем.
– А что это за еловые ветки разбросаны? – спросила Лиза, чтобы свекровь переключилась на другую тему.
– Где ветки?
– Вот под ногами. Как след какой-то.
Последние несколько минут Лиза шла по еловым веткам, которые будто указывали дорогу.
– Так это умер кто-то! – обрадовалась свекровь. – Кажись, к нашему дому ведет. Из соседнего подъезда! Кто там умер-то? Я и не знаю. Надо узнать. Ты иди домой, поднимайся, а я зайду узнаю.
– Почему еловые ветки на земле?
– А что должно быть?
– Цветы, наверное…
– У нас цветы невестам дарят, а не покойникам. Еловые ветки всегда в гроб кладут. И на кладбище елку несут. Это у вас в Москве все зажрались – букеты тащат. У нас никто с цветами не приходит. Лучше деньгами помочь семье, чем на цветы тратить. А елку приятнее. Запах от нее хороший. В нос шибает – все запахи заглушает. И сразу видно, откуда покойника несли. Из какого дома, из какой квартиры. Ладно, иди домой.
Валентина Даниловна побежала в соседний подъезд. Лиза была счастлива от нее избавиться. Оставалось только поговорить с Ромой и выяснить его отношение к венчанию в местной церкви, крестинам в сшитой на спецзаказ крестильной рубашке и прочим традициям.
Рома только посмеялся и пообещал поговорить с матерью. Он лежал на диване, на животе у него стояла тарелка с пирожками. Рома смотрел футбол и жевал пирожки. Лизу начало подташнивать. В Москве он никогда не позволял себе вот так развалиться, в старых штанах, с тарелкой на пузе, и поглощать пирожки в промышленных масштабах.
– Ты хоть салфетку возьми или поднос, – пристыдила его Лиза.
– Что? Зачем? – Рома вытер рот ладонью.
Можно было сказать, что поездка удалась. Валентина Даниловна загрузила их провиантом – пирожки, куски жирного мяса, запеченного под густым слоем майонеза, и фирменная закуска, от которой Лизу тошнило и без всякой беременности, – рыба под маринадом.
– Ты что? Это ж треска! Ромка так любит! Я тебя научу. Смотри, жаришь треску отдельно. Обязательно отдельно. Потом на сковородочке лучок, морковку не жалей и пасту томатную-ароматную бери дешевую, она жиже. Отличная закуска-прикуска получается!
Лиза с ужасом смотрела на тарелку, в которой рыба плавала в соусе из моркови и слое масла толщиной в два пальца. Рома накануне действительно съел целую тарелку и не поморщился.
– Жаркое смотри не расплескай. Я замотала-примотала, но поставь ровненько. Как приедете, в холодильник поставь. Жаркое Ромка жидкое любит, чтобы с водичкой. Я тебя научу. Когда греть будешь, мяса ему побольше положи, а картошки поменьше. И бульоном, бульоном залей.
Лиза поблагодарила свекровь. Ей же проще – неделю готовить не надо.
– И вот еще для тебя подарок, – возвестила свекровь и вынесла из комнаты цветок в детском пластмассовом ведре.
– Что это? – не поняла Лиза.
– Как что? Фикус! Цветок семейного счастья. Ты за ним хорошо следи, не пыли, не души его. Это ж самый главный для женщины цветок. Он атмосферу хорошую делает. Ромка, ты уж проследи. Я этот фикус из маленького росточка вырастила, для тебя хранила. Не загуби его. Если сохнуть начнет, сам поймешь, что делать, – если цветок гибнет, то семья засохнет.
– Ну да, счастье в семейной жизни мы будем теперь по цветку измерять, – буркнула Лиза. Ей хотелось поскорее уехать.
Они спустились на улицу к машине – Валентина Даниловна утирала слезы. Вышла соседка Светка. И тут свекровь не выдержала, сорвалась.
– Светка, смотри своим глазом, точно девочка будет, – сказала она, показывая на Лизу, – девочки материнскую красоту забирают. А тут сразу видно – девка родится. Невестка-то у меня хилая да еще вон пятнами пошла. Ноги-палки, живот-барабан, что ж она дальше делать-то будет? Если ей сейчас уже плохо, а еще ходить и ходить. Ты помнишь, как мы с тобой с пузами-карапузами бегали? Да до последнего козами скакали. А эта не может. Ляг-приляг ей подавай. Чего лежать-то вылеживать? Ладно, лишь бы дите здоровое родилось. Слушай, я ж главного-то не спросила: ты сама залетела или с технологиями?
Лиза изменилась в лице. Рома уже сидел в машине и не слышал, что говорила мать.
– До свидания, Валентина Даниловна, – ушла от ответа Лиза.
– Ой, а чё я сказала-то? Светка, скажи, что я не так опять сболтнула? Я ж опасаюсь просто – если не сама, а врачи помогли, так, может, пробирку-то перепутали? Может, не Ромка отец-то? Странно ж это. У нас девки или с пузом в загс бегут, или сразу после свадьбы беремене́ют. А ты ходила себе, ходила, ни в одном глазу, и вдруг нате вам, примите-приладьте. Беременная вдруг. А что я думать должна?
– Ну что, поехали? – Рома вышел из машины и помог Лизе усесться. Расцеловался с матерью.
Валентина Даниловна его перекрестила и долго махала рукой.
– Ты чего такая? – спросил Рома, когда они выехали из города.
– Ничего. Твоя мать опять настроение испортила.
– Ну ты к ней придираешься. Она так старалась. Я же видел, как она рада была. Отлично съездили!
Беременность Лизу измотала – она была синяя, бледная, совершенно обессиленная.
Сама она родить не могла – сделали кесарево. По медицинским показаниям. Узкий таз матери и предположительно большой вес ребенка – четыре килограмма сто граммов.
Девочка родилась здоровенькой, доношенной, похожей на отца как две капли воды – такая же белесая, розовая, как поросеночек, с многочисленными складочками, перевязочками, внушительной попой, щечками-яблочками.
Лиза еле держалась на ногах – наркоз она перенесла плохо, восстанавливалась медленно и тяжело. Механизм, который заставляет мать вставать, бежать, забыть о боли, о тянущем вниз животе, у Лизы так и не запустился. Она себя-то не могла с кровати поднять, не то что дочку на руки взять. Девочку Рома решил назвать Дашей. Лиза не спорила, хотя имя ей не нравилось. Ее организм был настолько подорван беременностью и родами, что было все равно – Даша, Глаша, Саша, Маша.
– Почему она такая толстая? – спросила Лиза у медсестры.
Медсестра не ответила. Решила, что мамочка просто не в себе.
С грудным вскармливанием тоже не заладилось: грудь налилась, начался мастит, Лиза металась в кровати с жуткой болью и температурой. Ей было больно везде, все время. Каменная грудь горела так, что доходило до головы – Лиза лежала и гадала, взорвется у нее голова от боли или нет. Она помнила, что уже в полубреду позвонила Полине и попросила приехать. Полина была у Лизы через сорок минут.
– А ты куда смотрел?! – заорала она на Рому. Тот пребывал в прострации – жена лежит пластом и стонет, дочка все время плачет… – У нее же тут застой! Ты что, не мог ее в роддом отвезти? Там бы ее хоть расцедили!
– А ты куда смотрел?! – заорала она на Рому. Тот пребывал в прострации – жена лежит пластом и стонет, дочка все время плачет… – У нее же тут застой! Ты что, не мог ее в роддом отвезти? Там бы ее хоть расцедили!
Полина начала разминать Лизину грудь, массировать, сцеживать. Лиза застонала еще сильнее. Полина схватила Дашку и поднесла ее к груди матери. Девочка схватила сосок, неумело, сосок был плоским, неудобным, усердно помусолила и с громким плачем откинулась – молоко не шло.
– Убери ее, пожалуйста. Больно! – взмолилась Лиза.
Полина отправила Рому в магазин за сухой смесью, бутылочками, сосками, стерилизатором.
Она пыталась помочь Лизе – массировала, пока руки не заболели, прикладывала капустные листья, снова массировала, сильнее.
– Не могу больше, – прохрипела Лиза, – не хочу. Сделай что-нибудь.
Полина давно поняла, что ни один специалист по грудному вскармливанию не поможет Лизе – она не хотела кормить Дашку.
– Лиза, я дам тебе таблетку. Несколько дней не будешь кормить, а потом сможешь. Я тебе помогу, – пообещала Полина.
– Не буду, – ответила Лиза, – не хочу. Дай мне таблетку, чтобы это прекратить. Сейчас. Скажи Роме, что мне нельзя кормить.
Таблетка была. Полина дала лекарство, прекращающее лактацию, перетянула Лизе грудь и расписала, что делать дальше – чем кормить Дашку, какие смеси покупать.
– Может, маму вызвать? – спросил Рома у Полины.
Полина кивнула. Лизе нужна была помощь, а новорожденной девочке – любовь и заботливые руки.
В Москву экстренно была вызвана Валентина Даниловна. Она приехала решительная, сосредоточенная, с чувством собственной правоты – все оказалось так, как она и предсказывала. Разрезали, кормить не может, ведь предупреждала Рому, что проблем не оберешься с такой женой.
В детскую Валентина Даниловна заходила с волнением, ожидая худшего. Она накрутила себя до того, что была готова ко всему – невестка могла родить и мышонка, и лягушку, и неведому зверушку. Валентина Даниловна решила, что ради сына вырастит, выходит любое дите при условии, конечно, что дите будет от Ромы. Только Валентина Даниловна была уверена – нагулянный это ребенок. Пусть она и деревенская, не столичная штучка, а уж все узнала: есть такие анализы, которые сразу говорят – отец или проезжий молодец. Так что Валентина Даниловна ехала к сыну, преследуя собственные цели – вывести невестку на чистую воду, открыть сыну глаза на нагулянного ребенка и развести его по-умному, чтобы невестке ничего не досталось. Ей, поди, есть куда идти – родительская квартира в центре города. Так что все по-честному – нагуляла, отправляйся восвояси. Если Рома такой дурак, что готов чужого ребенка воспитывать, то она уж сразу поймет. А своего Рома еще сто раз родит. Мужик видный, а с квартирой так вообще любая согласится.
Валентина Даниловна как увидела невестку, так сразу поняла, что выставить ее сразу не получится. Выглядела Лиза ужасно – бледная, бледнее простыни. Худая, как вешалка. Глаза с синими подтеками. До туалета сама дойти не может, не то что с дочкой управляться. На тумбочке Валентина Даниловна сразу приметила целую батарею лекарств. Значит, точно болеет, не врет. И Полина рядом. Хорошая девочка. Сразу видно, что честная, порядочная, говорит, что у нее двое детей. Такая врать точно не будет. Ох, вот бы Рома на такой женился – крупненькая, ладненькая, и жопа при ней, и поесть любит.
Валентина Даниловна привезла две сумки с кастрюлями. Крышки она приматывала намертво – бинтом, морским узлом, через ручки на крышку и снова на ручки. Ни капли бульона не пролилось. Пирожки замотала в полотенце. Мясо в фольгу. Даже селедочку привезла с отварной картошечкой. Так Полина села и навернула и мясца, и картошки с селедкой. Поблагодарила. Будешь благодарить, когда в холодильнике шаром покати.
– Ромка, что ж ты тут ел? – чуть не плакала Валентина Даниловна.
– Заказывал.
– Валентина Даниловна, я бульончиком вашим Лизу попою? Ладно? – прощебетала Полина. – У вас-то бульончик правильный, наваристый. Небось и курочка домашняя, не то что наши.
Валентина Даниловна расцвела и щедро отлила в кружку бульону.
Полина пошла кормить Лизу.
– Ты меня прости, – сказала она подруге, – тебе так лучше будет. А свекровь за Дашкой присмотрит. Ты лежи, восстанавливайся. Ешь хоть по чуть-чуть. Не сердись, что я разрешила твою свекровь вызвать.
Лиза кивнула, сделала еще глоток бульона и закрыла глаза.
– Уснула, – доложила Полина Валентине Даниловне и Роме. – Пусть спит сколько захочет. И ест. Маленькими порциями, хотя бы по нескольку глотков бульона, но часто. Валентина Даниловна, Дашка на вас. Смеси все есть, режим питания я расписала. Вот телефон частного врача – если что, звоните, она приедет. Врач хорошая, моя давняя знакомая. Звоните, если нужна будет моя помощь. Лизе нужен покой. Иначе у нее может развиться депрессия. Пусть в себя придет. Валентина Даниловна, спасибо, что приехали. Теперь я за Лизу и Дашеньку спокойна.
Валентине Даниловне было приятно, что ее бульон и умения оценили по заслугам. Полина уехала, взяв с Ромы обещание, что он будет звонить и отчитываться о состоянии Лизы.
Бабушка придирчиво читала на пачке со смесью состав, разглядывала стерилизатор и современные бутылочки с анатомическими сосками. Даша захныкала.
Валентина Даниловна вошла в детскую, подошла к кроватке и склонилась над девочкой. И вот тут случилось то, чего она не ожидала. Даша была как две капли воды похожа на маленького Рому. Глазки, щечки, ручки, волосики. Ну копия Ромочка в детстве – пирожок, булочка. От Лизы – ничего, ничегошеньки.
Валентина Даниловна взяла девочку на руки и обрадовалась – сильная девочка, упитанная, все соки из матери высосала, тяжеленькая, с аппетитом хорошим. Валентина Даниловна дала ей бутылочку, оставленную Полиной, и Даша уверенно вычмокала положенную норму и могла съесть еще. И губа ее, бабушкина, тонкая, как ниточка. Валентина Даниловна прижала внучку к груди и решила больше не выпускать.
Она принялась скоблить, натирать, мыть, парить, драить, гладить. Кухня привела ее в ужас – кастрюли не те, сковородки не те. В чем ребенку кашу варить – непонятно. Стерилизатор с бутылочками она поставила на холодильник. И начала кипятить, дырявить соски, разводить питание по-своему. Заставила Ромку съездить в Заокск и привезти нормальную посуду. Рома не знал, что именно понадобится, поэтому загрузил все, что попалось под руку. Свекровь была только рада. Она грела воду в старой эмалированной чашке, кипятила соски в серой кастрюле с самодельными ручками – две винные пробки, – которую отскоблила ножом. Водрузила на плиту чайник со свистком, не доверяя электрическому – он не так бактерии убивает, как нормальный. В большой десятилитровой кастрюле, за которой снова был отправлен Рома, она кипятила детские пеленки и ползунки.
Лиза шла в туалет, пробираясь по стеночке, и удивлялась – как быстро Валентина Даниловна заполонила собой все пространство, как быстро приспособила под себя дизайнерскую планировку, и просто удивительно, как их роскошная квартира стала напоминать однокомнатную квартирку Валентины Даниловны в Заокске. Даже запахи были те же. На подоконнике на кухне в длинном поддоне свекровь выращивала какие-то луковичные, фикус – хранитель семейного очага переселился в гостиную на антикварный чайный столик, на который Лиза и чашку ставить боялась. Балкон свекровь превратила в оранжерею – Рома накупил горшков, и из каждого торчал задорный росток. Туда же, на балкон, на дальнюю полку Валентина Даниловна выгрузила Лизины медные кастрюли, дорогущие сковородки и дизайнерские кувшины. Вместо этого в шкафах появились ковшики разных размеров. А уж когда Рома привез топорик для мяса – с одной стороны топор, а с другой – для отбивания, да еще и орешницу прихватил, – Валентина Даниловна оказалась абсолютно счастлива. Лиза рассматривала приспособление. Нет, у них такого дома никогда не было, а вот у Марии Васильевны было – заливаешь в маленькую тяжелую формочку тесто, прижимаешь, и получаются половинки орешков. Внутрь – вареную сгущенку. Лиза очень любила орешки, которые делала Мария Васильевна…
Лоджию, просторную, светлую, где стояли крохотный столик и кресло-качалка, а на полках – милые безделушки, свекровь переделала под себя. Она безжалостно сорвала прозрачное полотно органзы, которая выполняла исключительно декоративную функцию, и повесила занавески. Лизины вазочки и тарелочки были сложены в коробку, а место на полках заняли чистящие и моющие средства, лейки разного размера, несколько бутылей с водой, которая отстаивалась для полива цветов. Туда же Валентина Даниловна перенесла гладильную доску, сушилку, поставила тумбочку, на которую сваливала сухое белье.
Раньше Лиза очень любила выходить на лоджию, откуда открывался вид на город, и пить кофе, разглядывая облака. С появлением свекрови доступ на лоджию был для нее заказан.